Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..
Каждому было ясно — скоро начнется. Все напряженно ждали этого часа. И вот ночью 16 апреля, за два часа до наступления, в части поступил приказ, а следом еще одно обращение Военного совета фронта. В нем говорилось:
«Боевые друзья! Пришло время нанести по врагу последний удар…
Пришло время вызволить из ярма фашистской неволи еще томящихся в ней наших отцов и матерей, братьев и сестер, жен и детей.
Пришло время подвести итоги страшным злодеяниям, совершенным гитлеровскими людоедами на нашей земле, и покарать преступников. Пришло время добить врага и победно закончить войну. …Славой наших побед, потом и своей кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него, первыми произнести грозные слова сурового приговора нашего народа немецким захватчикам… Стремительным ударом и героическим штурмом мы возьмем Берлин, ибо не впервой русским воинам брать Берлин…»
И вот настал этот час.
16 апреля в 3 часа по берлинскому времени началась артиллерийская подготовка. Двадцать пять минут полыхал огненный смерч, и почти одновременно более 150 ночных бомбардировщиков начали бомбить противника в первой и второй полосах обороны. Затем по единому сигналу перед атакой в полосе главной ударной группировки нашего фронта были включены 140 зенитных прожекторов. Враг очумел! Потом пленные немцы рассказывали, что подумали, будто русские применили какое-то секретное оружие. Это также способствовало успеху атаки.
А по второй полосе обороны, отчасти и по третьей позиции главной полосы уже начали работу 745 тяжелых бомбардировщиков. 50 тонн на один квадратный километр цели — такой оказалась плотность этого бомбового удара. Не забыть, как над Одером и Зееловскими высотами бушевало море огня.
Немцы, однако, довольно быстро пришли в себя и начали оказывать ожесточенное сопротивление. А тут еще навис низкий утренний туман. Так что с рассвета до 8 часов утра противника обрабатывали одни штурмовики. Потом в работу вступили пикирующие бомбардировщики, но в условиях плохой видимости удары они наносили в основном в глубине обороны противника, а на поле боя непосредственной помощи войскам почти не оказали.
Командующий фронтом для наращивания удара и повышения темпа наступления во второй половине дня принимает решение на ввод в сражение 1-й и 2-й гвардейских армий. К 15 часам дня в воздухе находилось уже свыше 600 боевых самолетов, обеспечивая действия танкистов, а также общевойсковых армий, ведущих бои в районе Зееловских высот.
Активно заработали и немцы. Группами по полтора-два десятка «фоккеры» начали прорываться к боевым порядкам наступавших танковых армий, к переправам через Одер. Тут-то и пошли в бой наши истребители.
Летчики 176-го гвардейского истребительного авиаполка под командованием П. Ф. Чупикова действовали в районе Зеелов, Мюнхенберг, Бернау. В десяти воздушных боях они сбили шестнадцать «фокке-вульфов». Сами потерь не имели. А всего в первый день наступления мы провели 43 воздушных боя, при этом сбили 50 самолетов противника.
Вечером Николай Эрастович Берзарин прислал на мое имя телеграмму, в которой просил объявить благодарность летчикам корпуса, отлично действовавшим в сложных метеорологических условиях при обеспечении переправы войск через Одер. Я это с удовольствием выполнил. А когда мне принесли на подпись наградные листы, в глаза невольно бросилось, что в списках представленных к наградам среди знакомых бойцов — ветеранов корпуса — было много имен молодых, комсомольцев, проявивших в боях отвагу и мастерство.
И все же, несмотря на героические усилия войск фронта, противнику удалось задержать нас на Зееловских высотах. Немцы здесь зацепились крепко. Крутые скаты этих высот, и так-то труднодоступные для танков, и пехоты, были изрыты траншеями, окопами. Противотанковый ров откопали глубиной до трех метров и шириной три с половиной метра. Дороги все соответственно загромоздили металлическими балками, бревнами, подходы к ним с немецкой аккуратностью заминировали. Словом, ждали нас.
Завязались тяжелые кровопролитные бои… Немцы контратаковали — вводили в бой моторизованные эсэ совские дивизии, спустили на нас фанатичных юнцов из бригады «Гитлер-югенд». Для храбрости гитлеровское командование выдавало солдатам шнапс и обещало вот-вот применить против русских новое секретное оружие.
Что за оружие обещал фюрер своим воякам, мы тогда не знали. Мне же из тех дней войны запомнились два боевых эпизода.
…Вылетел я как-то на свободную охоту в район наших наземных войск. Мой ведомый Сеня Самойлов пристроился слева и чуть сзади. Идем на высоте 4000 метров, маскируемся в лучах солнца. Вдруг — сколько этих «вдруг» было в войну-то! — вижу, чуть ниже, по левому борту, летит необычный самолет. Все в нем необычное — окраска серебристая, аэродинамические формы стремительные, два двигателя на плоскостях. «Бомбардировщик?..» — мелькнула догадка. Но тут же опыт бойца подсказал, что для бомбардировщика такой самолет слишком мал. «Истребитель?..» Тоже вряд ли: с двумя двигателями у немцев был только Me-110.
Словом, пока я соображал, самолета и след простыл.
— Сеня! — кричу по радио. — Видел?
— Что?
— Как что? Машина какая-то серебристая прошла.
— Нет, «Дракон», никого не было, — отвечает мой ведомый. — Не видел.
Вот, подумал было, долетялся, доработался — галлюцинации начались… Но тут же серебристая тень промелькнула прямо перед моими глазами еще раз — под углом градусов в десять-пятнадцать. И я, уже не выясняя, что и как, маханул полупереворот через левое крыло, дал мотору по газам — до упора, сколько мог! — и в атаку. Когда неопознанный объект у тебя на мушке, а не ты у него, как-то спокойней пилоту в небе, в своей кабине.
Однако зайти в хвост серебристому аппарату не так-то просто. Ничего не получается! Но я все-таки прицеливаюсь и открываю огонь. Трасса снарядов проходит далеко позади цели — самолет скрывается…
После приземления приказываю немедленно проявить пленку фотокинопулемета (я почти всю войну летал с этим контрольным прибором американского производства фирмы «Ферольд-Чалд»). Через час майор Новиков, мой заместитель по огневой подготовке, приносит увеличенный фотоснимок, на котором в перекрестии моего пулемета отчетливо виден самолет с гитлеровскими опознавательными знаками. Это был реактивный истребитель Ме-262. Фотокинопулемет зафиксировал мое усердие: при выполнении атаки поправка на скорость взята максимальная, все вроде бы учтено лучшим образом, и все-таки трасса… Трасса снарядов осталась далеко позади немецкого истребителя. По подсчетам, как потом выяснилось, скорость Ме-262 превышала скорость моей машины на 250—300 километров в час. А это довольно ощутимая разница для воздушного боя. Опять же прицелы наших истребителей — они были рассчитаны на скорость до 500 километров в час, а Ме-262 ходил на 800—850. Так что для поправки при воздушной стрельбе просто не хватало поля прицела. Оттого я и не сбил реактивный «мессер».
Самолеты Ме-262 и Me-163 считались секретным оружием Гитлера. Их было мало, и летали они очень редко — только над Одером да над Берлином, когда он был уже в окружении. Боевую обстановку в пользу врага эти «мессершмитты» изменить, конечно, уже не могли, но немцы все же рассчитывали оказать на нас своим новым оружием моральное воздействие. Пустое дело!
Известно, что они пытались использовать и самолеты-снаряды, и спаренные самолеты. С одной такой «этажеркой» у меня тоже произошла встреча.
На высоте 5000 метров над переправой через Одер я как-то заметил странный объект, напоминающий по форме геометрическую трапецию. Сошлись на встречных курсах. Огонь открыть не успел — просквозила «этажерка» аж со свистом, но заметил, что сооружение это состоит из двух самолетов: вверху «Фокке-Вульф-190», а под ним — «юнкере». Тянули «этажерку» три мотора.
Что тут скажешь, большие оригиналы эти немцы. Ведь конструкция эта, мало того, что от земли оторваться как-то сумела, так еще ведь и летела куда-то. Впрочем, летело у них все против нас. Поэтому я энергично закрутил свою группу в разворот, стараясь не терять цель из виду, и, гляжу, «фоккер» вдруг отделился от «юнкерса», выполнил горку — и в сторону. А «юнкере» с пологим углом пикирования летит к нашему переднему краю. Гонимся за ним. У «юнкерса» угол все круче, круче. Потом, не долетая до нашего рубежа, он ударился о землю и разнес все в радиусе метров 150—200.
Позже я узнал: эта система спаренных самолетов проходила у противника под кодовым названием «Отец и сын». Ничего себе системка — хорошенький тогда приветик передали папаша с сыном своей пехоте!.. Таких «этажерок» к концу войны немцы наклепали немало, но выпустить против нас и союзных войск успели только 200 штук. Не помогло и это.
Штаб нашего корпуса в те дни базировался на аэродроме вместе со 176-м гвардейским истребительным авиаполком. Это было настолько близко от линии фронта, что противник умудрялся обстреливать нас из минометов.
