Сергей Карпущенко - Рыцарь с железным клювом
Володя, а за ним и Тролль вышли в коридор вагона. Мальчик опустил окно, и ветер стал трепать его волосы. Володя смотрел на мелькавшие перелески, полянки, речушки, но не видел ничего - он думал обо всем, что случилось с ним за это наполненное приключениями лето. Только несколько дней назад он стал догадываться, что никогда не избавится от чувства страха перед лицом опасности, но и другая уверенность проникала в него: пусть невозможно изжить чувство страха, но можно, несмотря ни на что, забыв о страхе, совершать поступки, смелые, геройские даже. И если бы не было страха, то нельзя было бы говорить и о смелости как о преодолении боязни. Смелость оказывалась, значит, обратной стороной боязни, но нужно было лишь своими руками, своей волей повернуть страх в другую сторону.
- А ведь ты мне что-то рассказать хотел, - неожиданно сказала стоявшая рядом с Володей Иринка. - О приключениях своих на каком-то острове...
Но Володя лишь улыбнулся и взял в свою руку руку девочки. Ему почему-то уже не хотелось рассказывать о том, что случилось с ним на Ежовом острове. Просто не нужно было.
Еще долго стояли мальчик и девочка у открытого окна несущегося поезда, крепко держа друг друга за руки, и говорить им не хотелось - все было понятно и без слов.
ОПЕРАЦИЯ "СВЯТОЙ ИЕРОНИМ"
ГЛАВА 1
СТАРЫЕ РАДОСТИ, НОВЫЕ МУКИ И ТАИНСТВЕННЫЕ ЗВОНКИ
- А Вовка-то Климов - слыхали? - герой у нас! Нет, не телега - точно! - как придурок разорался на переменке одноклассник Володи Степа Чудиновский, спустя недели полторы как начались занятия.
И вот пошло-поехало! Откуда только узнал Степка и о палаше, и о Ежовом острове и даже о Володиных белорусских похождениях? На Володе буквально висли ребята и девчонки класса - одни с огромным интересом, другие с недоверием, а третьи с завистью (он же видел!) принялись расспрашивать о приключениях.
- Нет, правда, Степка Чудиновский не натрепал?
- И про пистолет, все это правда?
- Ты что, на самом деле из него бабахал?
- Ну, ты крутой, мужик! А мы-то думали, ты, Вовка, киселек на манной каше!
"Ну откуда он все это знает! - с досадой думал Володя. - Неужели из милиции в школу сообщили? Или Иринка Тролль язык развесила?" Но по мере того, как Володя замечал в глазах доброжелание или даже гордость, светившиеся у одноклассников, досада скоро уступила место чувству радости, какого-то огромного удовлетворения, словно он получил не меньше трех пятерок за день или Тролль внезапно вдруг призналась ему в любви (об этом Володя даже не мечтал!).
Девочки смотрели на Володю теперь так, будто видели его впервые. Трое из них с заискивающими улыбками, боясь, что откажет, пригласили героя к себе отпраздновать их дни рождения. И Володя, конечно, согласился, хотя неподалеку стояла Иринка и все, конечно, слышала. А Володе вдруг стало приятно ощущать свою власть над этой девочкой, хотя она ничего обидного ему не сделала, - наоборот.
"Ну и пусть себе побесится! - с наслаждением думал Володя. - Никуда от меня не уйдет - крепче любить станет!" И громко, почти торжественно пообещал всем трем именинницам обязательно прийти "погулять".
Мальчики, однако, не были единодушны в своем преклонении перед Володей. Во-первых, они его заставили подробно рассказать о том, что все-таки случилось с ним за это лето, и Володя, предвкушая предстоящий триумф, стал рассказывать. Нет, он ничего не сочинял. Напротив, кое-что он даже решил от всех сокрыть: делал таинственную физиономию и говорил:
- Ну, здесь я пропущу - обещал в милиции молчать, подписку дал...
И таинственность происходившего с Володей всех завораживала, заставляла верить и восхищаться тем, что слушаешь "крутого" парня, с которым учишься и даже дружишь.
Но слава Володи некоторым из ребят очень скоро стала надоедать. Появились те, кто ему в открытую не верил и даже называл врунишкой. Володя хотел было, чтобы рот закрыть таким Фомам неверующим, позвать Иринку. Но девочка, вздернув свой крошечный носик, лишь фыркнула, когда рядом никого не было:
- А я-то тут при чем? - и добавила: - Сам выкручивайся, а лично я ничего не видела и знать ничего не хочу! - А уходя, даже рукой махнула: Счастливо погулять на дне рождения Светланы!
И Володя, обескураженный, расстроенный, остался стоять на месте, зачем-то дергая себя за ухо. Ему очень нравилась Иринка, свидетельница почти всех его подвигов. Никакая Светлана ему не была нужна, и теперь, покинутому и осмеянному той, которую он почти любил, Володе была безразлична слава.
Однако слава в виде одобрительных взглядов девочек, заискивающих предложений многих одноклассников, даже ласковых улыбок учителей снова стала повелительницей Володиного сердца, и он, махнув рукой, полностью отдался ей в рабство - до ужаса легкое и сладкое.
Но в Володином доме, таком мирном и теплом прежде, как перед грозой, повисла тяжкая тревога, невыносимая и страшная. Мальчик смотрел на своих родителей и не узнавал их. Мама, такая живая, ласковая прежде к Володе и его отцу, теперь казалась чужой и будто переносившей какую-то боль. Отец, всегда добродушный, полный сил душевных и телесных, а поэтому мягкий, теперь словно осунулся: щеки его впали, могучие плечи опустились, руки Геркулеса стали тоньше и вытянулась шея.
Родители, замечал с тревогой Володя, теперь сторонились друг друга, лишь иногда перебрасываясь пустяковыми фразами, да и то процеженными сквозь зубы или сказанными в сторону с отведенными глазами.
Нет, они не ссорились, но иногда Володя из-за стены слышал, как начинал о чем-то громко говорить отец, и говорил недолго, но взволнованно, с надрывом, и резко смолкал, точно успокоив себя. А порой начинала говорить мама, и тоже очень страстно, будто за что-то ругала отца, а папа в это время молчал. Но ссор все-таки не было...
И однажды Володя, которого уже измучила гнетущая обстановка дома, набравшись смелости, спросил у родителей, когда в воскресенье все собрались за завтраком:
- Между вами что... кошка черная пробежала? Я ведь все вижу...
Мама не ответила и стала громко греметь чашками в мойке, а папа, видя в сыне поддержку или даже союзника, тонким, чужим голосом, так неидущим его богатырской фигуре, вместо ответа спросил у Володи:
- Ну скажи мне, пожалуйста, скажи, что случилось с мамой в этом идиотском замке, - будь он проклят?! - И, не дожидаясь ответа, заговорил: Я же вижу! Ее там заколдовали или подменили! Нет, это не моя жена приехала из белорусского замка - чужая, злая женщина!
Володя никогда не слышал, чтобы отец разговаривал с мамой так грубо, и следил за происходящим на кухне с бешено колотящимся сердцем. И мама, конечно, не могла простить отцу таких слов.
- Как ты разговариваешь со мной?! - прокричала она и даже замахнулась чашкой (Володя был уверен, что сейчас мама швырнет её в отца). - У меня твое хамство вот здесь, вот здесь! - кричала мама, показывая на горло. - Ты хам, последний хам и больше никто! Ничтожество! Мало того, что ты - пень необразованный, но ты к тому же неотесанный мужик! Господи, с кем я связалась! Ты ведь даже денег в дом принести не можешь!
Володя, весь трясущийся, оттого что никогда не видел маму в такой ярости, такой некрасивой, грубой, переводил глаза то на мать, то на отца и видел, что последнее обвинение мамы, насчет денег, поразило папу больше всего. Он тяжело поднялся из-за стола и, с трудом сглотнув, криво усмехнулся:
- А вот это что-то новенькое... Раньше тебе моих денег хватало...
Мама гордо тряхнула своими роскошными густыми волосами:
- Ничего тебе, дураку, непонятно! И оставь меня в покое, я есть хочу...
- Ладно, я тогда пошел... - сразу сник папа, и Володя видел, как из кухни выходил не плечистый кузнец-богатырь, а какой-то сжавшийся, сморщенный от обиды мужичонка-недомерок.
- Садись завтракать, - бросила мама Володе, стоявшему у окна и глядевшему на улицу, но ничего не видевшему там. Но мальчик за стол не сел, а, сказав "спасибо", вышел из кухни.
На душе Володи было так противно, так ныло, что хотелось плакать. Но мальчик не заплакал, а пошел к отцу, потому что твердо знал, как необходимо сейчас папе его доброе слово. Отец, взъерошенный, сидел в комнате родителей и, улыбаясь странной улыбкой, зачем-то быстро-быстро похлопывал ладонью о ладонь.
- Ну и как тебе мама? Хороша? - быстро спросил он у Володи и глупо хохотнул.
- Она вроде спятила, - грубо ответил Володя, догадываясь, что папе будет приятен такой ответ. И отец тут же охотно Володю поддержал, будто эта гипотеза, объясняющая странное мамино поведение, была самой безболезненной для его самолюбия:
- Да, да, конечно, у неё что-то с головой! Она заболела! Но заболела она или там, в Белоруссии, в вашем рыцарском замке, или сразу, как вернулась в Питер!
И, помолчав, папа спросил у Володи очень тихо:
- Вов, а скажи мне честно... у мамы в этом дурацком замке... никаких знакомств не было?
Володя решительно замотал головой и заявил:
- Нет, ничего... такого я не замечал, - и прибавил: - Знаешь, я думаю, мама просто очень устала. Сам видишь какая жизнь: магазины с очередями, кухня, стирка, да и с деньгами у нас тоже плоховато, в этом она, кажется, права...
