Михаил Ишков - Кортес
"Твой "сподвижник" и "ученик" Альварадо, - далее писала она, - решил воспользоваться твоим примером и преподнести ацтекам урок покорности в духе той меры, на которую мы были вынуждены пойти в Чолуле. Зачем? Какая в том была необходимость, если сами ацтеки почтительно просили у него разрешения провести воскурения в честь бога Уицилопочтли, которые они ежегодно устраивают на площади перед главным храмом. Альварадо разрешил, однако потребовал, чтобы все представители благородных семейств явились на площадь безоружными. Также он решительно запретил всякие человеческие жертвоприношения.
Кто спорит, меры были разумными, однако в тот момент, когда несколько сотен молодых, богато одетых мужчин под звуки труб и удары священного барабана принялись водить ритуальный хоровод, испанцы, затесавшиеся в их ряды, пустили в ход шпаги и кинжалы. Один из свидетелей, добравшийся до Тлакопана, рассказал, что кровь текла ручьями, словно вода в сильный ливень.
Солдаты срывали с трупов золотые украшения. Одним словом, началось то, что может быть названо двумя словами - повальный грабеж! После этого Альварадо смеет утверждать, что предотвратил заговор? Это в тот момент, когда император этой страны был у нас в руках?!"
Далее в письме были такие строки:
"Милый, я верю, у тебя хватит мужества бросить нас на произвол судьбы. Мы будем сражать до последнего, меня они никогда не положат на жертвенный камень. Никто из этих мерзких идолопоклонников не прикоснется к моей коже, которую ты так любил гладить. Это несказанное наслаждение быть с тобой. Я всегда буду вспоминать тебя и проклинать потерявшего разум Альварадо".
* * *
Если бы я только мог!.. Если бы нашел хотя бы малейшую возможность, я бы вздернул Педро да Альварадо на ближайшем суку. Своими собственными руками!.. Не помогло бы ему и наглое отрицание своей вины, чем он занялся сразу, как только наше войско наконец вошло в ворота дворца Ашайякатла. После разговора с Альварадо у меня на душе осталось тягостное впечатление. Этот бандит ещё смел утверждать, что он спас наше дело, что только благодаря его бдительности они до сих пор находятся в относительной безопасности.
Что с ним поделаешь! Альварадо глуп и заносчив, однако ему хватило сообразительности понять, что единственными спасением для него является пусть даже ничем не подтвержденная версия заговора - в день поклонения богу войны Уицилопочтли ацтеки решили захватить испанцев и принести в жертву своему мерзкому чудищу, чье капище находилось на вершине самого большого теокали рядом с алтарем Господа нашего, Иисуса Христа.
Я видел его насквозь. Я ждал, хватит ли у него благородства признаться в преступлении. Он даже глазом не моргнул - знал, что я никогда не решусь отдать его под суд. Как же я мог тронуть его, благородного идальго, моего сподвижника, любимца войска. Мне никогда не простят, если я посмею обвинить испанского дворянина в смерти индейцев.
- Что б тебя!.. - выругался я, потом добавил. - Ты поступил скверно. Изменил долгу. Твое поведение подобно поведению сумасшедшего.
Тот как ни в чем не бывало подкрутил свои усики. Правда, рука у него немного подрагивала...
Ах, разве я был против суровых мер в отношении с этими детьми природы, но всякий раз следовало видеть главную цель. Я стремился замирить страну, ибо во время войны, хаоса и разрушений, невозможно собирать налоги, нельзя привести к христовой вере этих несчастных, погрязших в грехе язычества. Кто сможет оспорить, что трудясь на плантациях, в шахтах, в мастерских ацтеки принесли бы куда больше пользы испанской короне, чем бунтуя и свирепея от крови.
В первые же часы после прибытия во дворец я приказал доставить из Тлакопана наших женщин. В тот момент мне был крайне необходим совет Малинче. На кого ещё я мог опереться в тот трудный момент. На Мотекухсому? Я видеть не мог этого двурушника, и, как мои офицеры ни уговаривали встретиться ним, какие доводы не приводили - напоминали, что мы всем обязаны императору, он наш единственный козырь, - я не мог пересилить отвращение, которое испытывал к этому человеку, возомнившему себя живым солнцем, решившим обрести покой на небесах. На земле, ему, поганому язычнику, было неуютно. Дело дошло до того, что Мотекухсома сам попросил меня об аудиенции. Я отказал...
Первым делом взобрался на одну из башен, возвышавшуюся над главными воротами дворца. Передо мной открылся вымерший Теночтитлан - город-сад, красивейший из всех виденных мною в Мехико. Теперь столица обезлюдела и - в ясный летний полдень! - здесь было мрачно, как в могиле. Пусто было на азотеях - плоских крышах, на которых, как мне хорошо запомнилось, прогуливались ацтека, а по вечерам собирались целыми семьями и пили "чоколад". Ни единой души на рынках и ступенях храмов, только по-прежнему полыхали костры на вершинах пирамид да со стороны располагавшегося рядом с дворцом главного теокали, где по соседству с демоном Уицилопочтли был водружен крест и алтарь Иисуса Христа, доносились вгоняющие в тоску гулкие, низкие удары исполинского бубна. В него начали бить, когда мы несколько часов назад, со стороны истапалапанской дамбы вступили в Теночтитлан. Даже солнце, с любопытством наблюдающее за прохождением нашей армии по главной улице, замерло, заслышав эти колдовские басистые звуки. Скоро им ответили с других пирамид. Это была музыка смерти, адский колокольный звон, который мог родиться только во владениях дьявола. Помнится, я приказал бить в наши боевые барабаны, рассыпать по пустым улицам лихую воинскую дробь. Затрубили трубы, заиграли пищалки и флейты, под звуки которых испанцы ходят в атаку и как-то веселее стало на душе. Теперь, стоя на башне, эти гнетущие, равномерные удары вновь вызвали прилив гнева.
Я едва сдержался, чтобы не отдать приказ о штурме большого теокали. Тут подоспел Авила и обратился ко мне с просьбой поговорить с Мотекухсомой, попытаться уладить дело миром. На любых условиях, многозначительно добавил он.
- На каких именно? - заинтересовался я. Неужели офицерское собрание согласилось предать Альварадо суду? Эта мера безусловно могла помочь охладить страсти. Что еще? Возвращение награбленных во время "воску рений" Уицилопочтли ценностей? Тоже полезно. Только я зря надеялся на разум своих товарищей. Авила предложил невозможное.
- Мы обязуемся уйти из Теночтитлана и отправиться на кораблях эскадры Нарваэса на Кубу...
Я сжал челюсти. Значит, Альварадо они решили пожалеть. Они решили сдать меня.
- Ну, а золото? - тихо спросил я.
- Им тоже можно пожертвовать, - он отвел глаза в сторону. - Когда мы снова вернемся в Мехико, оно будет нашим.
Я долго молчал, прислушивался к гулким ударам священного барабана. Под эти звуки хорошо думалось... Сразу явились картины радостной встречи на Кубе, скорый суд, которому подвергнет меня Веласкес, эшафот, на котором я начну проклинать себя за глупое благородство, за бессмысленную жертву, потому что я был уверен, что люди губернатора обдерут каждого участника нашей экспедиции до последнего гроша. Небо помертвело над головой. Синь покрылась темнотой - в ней я усмотрел, сердцем почувствовал, ответ, который следовало дать верному другу Авиле. Каждый умирает в одиночку. Пусть я положу все войско в этом проклятом Теночтитлане, но никогда отсюда не уйду. Смерть на жертвенном камне показалась мне куда более легкой и желанной, чем постыдное возвращение на Кубу. Ни единым движением я не выдал своих тайных мыслей, однако уверен - и до сих пор уверен! - Авила все понял. Он наклонил голову, глянул в сторону большого теокали, где по-прежнему ухал гигантский бубен, однако теперь эта музыка не показалась мне мучительной. Я слился с ней, смог уловить в ней некую зловещую прелесть...
- Сеньор Алонсо, ваши предложения - это результат обсуждения сложившейся ситуации в офицерском кругу?
- Нет, - глухо ответил он, - так полагают господа, прибывшие с Нарваэсом.
- А что полагают наши товарищи, с которыми мы прошли все эти долгие версты до Теночтитлана?
- Они считают, что надо держаться до последнего. Альварадо добавил, что на корабль его затащат только с веревкой на шее.
- Каково ваше мнение, сеньор Авила.
- Я разделяю слова Альварадо...
- Тогда какого черта!.. - не выдержал я. - Зачем вы решили выступить ходатаем у шайки трусов и подлецов, не желающих понюхать пороху?
- Я дал слово, - угрюмо откликнулся Авила. - Вернее, они поймали меня на слове. Когда мы обсуждали различные пути спасения, я согласился сообщить вам все возможные варианты.
- Чтоб тебе лопнуть, Алонсо! Твоя честность граничит с глупостью. Ты начал не с того конца. Так разумные люди не поступают. Теперь, правда, уже поздно рассуждать об этом. А насчет Мотекухсомы?.. К черту этого Мотекухсому, раз он не в силах открыть рынки и обеспечить доставку припасов. Какой смысл церемониться с этой собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом. А теперь хочет уморить нас голодом! Нет, я буду вести переговоры с другим человеком. С Куитлауаком. С этим, надеюсь, мы договоримся...
