И. Кузнецов - Предания русского народа
— Ай же гонец, не царскому престолу явился наследник: родилась душам пагуба.
Растит Михайло-царь наследника до совершенных лет. Пристарел он, государь, в каменной Москве, — у царского престола, и начал писать рукописание, дописал до такого-то года и месяца, от такого-то числа и часа: в такой-то секунде явится змей трехглавый, — отрубить ему голову…
Однажды среди темной ночи взял государь-царь рукописание отца своего, царя Михаила Федоровича, в свои руки царские: сидит он на царском троне, со скипетром и в жезлах царских, и читает родительское рукописание, и недоумевает, что будет в такой-то час, в такой-то секунде: прослезился он; утер слезы на своем лице белом, и не знает, что делать. А сказано у родителя в рукописании: «Оденься в одежду и в шлем, встань к воротам, подойди ближе к дверям, обнажи саблю из ножен, и явится тебе змей трехглавый, — отрубить ему голову».
Встал государь-царь Алексей Михайлович с ложи царской, облачился в одежду, вынул саблю из ножен и встал к дверям хрустальным: «Господи, поведай, что написано у родителя моего, не могу в голову взять». Когда приходит та секунда, государь поднял саблю и хочет тому, кто откроет дверь, отрубить голову. Вдруг отворяет ворота патриарх Никон. Государь обрадовался и не знает, что делать. Тут забыл он и родительское завещание, и стал слушать Никона.
(«Древняя и новая Россия», 1879, т. 2, № 9)
Никон
Никон предложил царю исправить духовную «церковную архилу», но тот сначала не решался. И тогда Никон прибег к следующему средству: он приказал мастеру сделать ящик; убрать ее в этот ящик и запереть, а ящик положить в другой, — побольше, а тот — в третий, еще побольше; за Москвою в поле выкопать яму и этот ящик с архилою схоронить в землю, над ямою поставить свечку с огнем, чтобы горела она три ночи, и чтобы многие народы могли видеть этот свет в темноте ночной.
Устроив это, приходит патриарх к царю Алексею Михайловичу, отворяет дверь на пяту, крест кладет по-писаному, поклон ведет по-ученому, на две, на три, на четыре сторонки поклоняется, а царю Алексею Михайловичу в особину, и сам объясняет таково слово:
Позволь мне сказать, государь, слово великое. Видел ли ты в темноте ночной горящий огонь в поле? Разрыто это место во вчерашний день, — и найден тут ящик, в нем — другой, а в этом — третий, — и тут положена архила церковная. В архиле этой пишется и повторяется, что трехперстный крест надо делать, а двухперстный — в грех поставлен: скорее надо ее подписать и наладить трехперстное сложение.
Так склонил патриарх царя к благочестивому нарушению и церковному колебанию.
(«Древняя и новая Россия», 1879, № 9)
Петр Первый и Илья-Пророк
Старшины выгозерские пришли к Петру с поклоном и с хлебом-солью. — Государь! — говорили они, — Илья-пророк завтра велел звать тебя в гости.
Петр принял приглашение и обещал быть в погосте выгозерском наутро. Исполнить свое обещание ему, однако, не удалось, так как в ночь пошел проливной дождь, и ехать не было никакой возможности. Утром снова явились старшины и снова просили Петра посетить их погост.
— Нет, старички, — отвечал Петр на вторичную их просьбу, — видно, Илья-пророк не хочет, чтобы я у него побывал: послал дождь. Снесите же ему от меня гостинец.
Так дело и кончилось тем, что Петр пожертвовал на церковь червонцев.
(«Древняя и новая Россия», 1876, т. 1, № 2)
Петр Первый и раскольники
Прослышав о проходе через их места Петра, выгорецкие раскольники выслали на выгорецкий ям своих старшин с хлебом-солью. Зная, что они будут являться тому, кого они считали антихристом, кто был для них зверем Апокалипсиса, и чей титул представлял собою апокалиптическое число звериное, старшины выгорецкие порядком струсили. Они ждали увидеть грозного судью своего отщепенства и знали наперед, что Петру наговорили про них невесть что.
— Что за люди? — спросил царь.
— Это раскольники, — поторопился объяснить какой-то боярин, а может быть, и генерал, — властей не признают духовных, за здравие Вашего царского Величества не молятся.
— Ну а подати платят исправно? — справился, прежде всего, практический Петр.
— Народ трудолюбивый, — не мог не сказать правды тот же ближний человек, — и недоплаты за ними никогда не бывает.
— Живите же, братцы, на доброе здоровье, — сказал царь. О царе Петре, пожалуй, хоть не молитесь, а раба Божия в святых молитвах иногда поминайте, — тут греха нет.
(«Древняя и новая Россия», 1876, т. 1, № 2)
Брюс
Был в свое время великий чародей Брюс. Много хитростей знал и делал он; додумался и до того, что хотел живого человека сотворить. Заперся он в отдельном доме, никого к себе не впускает, — никто не ведал, что он там делает, а он мастерил живого человека. Совсем сготовил — из цветов — тело женское; как быть, — оставалось только душу вложить, и это от его рук не отбилось бы, да на его беду — подсмотрела в щелочку жена Брюса и, как увидела свою. соперницу, вышибла дверь, ворвалась в хоромы, ударила сделанную из цветов девушку, и та разрушилась.
(«Живая старина», 1890, вып. 2)
Промашка Брюса
Ты вот возьми, к примеру, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько тут, мол, горошин? — а он только взглянет и скажет: вот сколько, и не обочтется ни одной горошиной… Да что? Он только взглянет — и скажет, сколько есть звезд нанебеси!..
Такой арихметчик был Брюс, министр царский, при батюшке Петре Великом. Да мало ли еще что знал этот Брюс: он знал все травы тайные и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, то есть такую воду, что мертвого, совсем мертвого человека, живым и молодым делает…
Да пробы-то этакой никто отведать не хотел; ведь тут надо было сначала человека живого разрубить на части, а всякий думал: «Ну, как он разрубить-то разрубит, а сложить да жизнь дать опять не сумеет?» Уж сколько он там ни обещал серебра и злата, никто не взял, все боялись…
Думал Брюс, думал, и очень грустен стал; не ест, не пьет, не спит.
— Что ж это, — говорит, — я воду этакую чудную произвел, и всяк ею попользоваться боится. Я им, дуракам, покажу, что тут бояться нечего.
И призвал он к себе своего слугу верного, турецкого раба пленного, и говорит:
— Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи ты мне важную службу. Я тебя награжу по заслуге твоей. Возьми ты мой меч острый, и пойдем со мной в зеленый сад. Разруби ты меня этим мечом острым, сначала вдоль, а потом — поперек. Положи ты меня на землю, зарой навозом и поливай вот из этой скляночки три дня и три ночи, а на четвертый день откопай меня: увидишь, что будет. Да смотри, никому об этом ничего не говори.
Пошли они в сад. Раб турецкий все сделал, как ему было велено.
Вот проходит день, проходит другой. Раб поливает Брюса живой водой. Вот наступает и третий день, воды уж немного осталось. Страшно отчего-то стало рабу, а он все поливает.
Только понадобился для чего-то государю-царю министр Брюс: — Позвать его! Ищут, бегают, ездят, спрашивают: где Брюс, где Брюс — царь требует. Никто не знает, где он. Царь приезжает за ним прямо в дом его. Спрашивают холопов, где барин. Никто не знает.
— Позовите, — говорит, — ко мне раба турецкого: он должен знать.
Позвали. — Где барин твой, мой верный министр? — грозно спрашивает царь. — Говори, а не то сию минуту голову тебе снесу.
Раб затрясся, бух царю в ноги: так и так… И повел он царя в сад, раскопал навоз. Глядят: тело Брюсово уж совсем срослось и ран не видно. Он раскинул руки, как сонный, уж дышит, и румянец играет на лице.
— Это нечистое дело, — сказал гневно царь, велел снова разрубить Брюса и закопать в землю.
(«Живая старина», 1871, вып. 4)
Про Пугача
В Самарской губернии, Ставропольского уезда, в селе Старом Урайкине побывал Пугач, и с помещиками обращался круто: кого повесит, кого забором придавит…
Была в Урайкине помещица Петрова, с крестьянами очень добрая (весь доход от имения с ними делила); когда Пугач появился, крестьяне пожалели ее, одели барышню в крестьянское платье и таскали с собой на работы, чтобы загорела, и узнать ее нельзя было, а то бы и ей казни не миновать от Пугача.
(Д. Садовников)
Пугач и Салтычиха
Когда поймали Пугача и засадили в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, народ валом валил и на стоянки с ночлегами, и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него. И не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.
