Элен Каррер д’Анкосс - Александр II. Весна России
Берлинский конгресс: отступление России?
Несмотря на возражения Александра II, Берлинский конгресс открылся 13 июня[115]. На нем собрались шесть европейских держав, Турция, а также наблюдатели, прибывшие из Греции, Румынии, Сербии и Черногории. Также была представлена армянская церковь. Россия направила на конгресс Горчакова, Шувалова и барона П. П. Убри, тонкого дипломата, хорошего знатока политического стиля Бисмарка, имевшего возможность наблюдать его, будучи послом в Берлине. Против них выступали неуступчивые противники: Дизраэли, возглавлявший английскую делегацию, Андраши, твердо решивший отстаивать все уступки, сделанные Россией по предыдущим соглашениям, и Бисмарк, возглавлявший конгресс.
Перед лицом этих делегаций Россия оказалась в тем более слабом положении, что выбор Горчакова в число делегатов никуда не годился. Он был болен, почти без сил, обращал больше внимания на внешние обстоятельства, а не на суть явлений.
В таком состоянии он был отодвинут на второй план ожесточенностью дискуссий, настойчивостью и искусностью своих оппонентов, а также тем, что никто не принимал во внимание его выступления. Но, к несчастью, он не мог смириться с обстоятельствами и упорно пытался играть роль главы делегации, которая гораздо более подошла бы Шувалову, предлагавшему себя на эту роль на каждом этапе обсуждений, в составе комиссии или на пленарном заседании, проявляя везде прекрасное знание документов, большую смекалку и умение очаровывать, что признавали все его собеседники. Но он не мог в одиночку исправить ход дела, и положение России оставалось весьма тяжелым. Военные успехи русских и последующее заключение Сан-Стефанского мирного договора были восприняты всеми европейскими державами как реванш России за поражения, понесенные в результате Крымской войны и подписание Парижского договора. Сан-Стефано свидетельствовало о том, что Россия вновь заняла свое место в авангарде европейских держав. А крушение Османской империи открывало ей на Черном море — и, возможно, за его пределами, что служило предметом опасений Дизраэли — свободу действий в направлении Востока, который с начала XVIII в. упорно стремились покорить все российские правители. Возрождение России на международной арене в еще большей степени беспокоило Англию и Австро-Венгерскую империю, применительно к которым оно представляло прямую угрозу интересам их восточной политики, равно как и их позициям на Балканах. Наконец, хотя на этот раз речь не шла о военном блоке, Россия вновь оказалась в одиночестве против коалиции государств, которые в ходе конгресса, конечно, не проявили абсолютного единства, но собрались в Берлине с общей целью вырвать у России максимум тех преимуществ, которые она получила в Сан-Стефано.
Дизраэли и Андраши сразу же потребовали полного пересмотра условий договора, невозмутимо забыв о том, что в недавнем прошлом достигли с русским правительством ряда соглашений, преимущественно секретных.
Как и следовало ожидать, в центре обсуждения снова оказался болгарский вопрос. Двойная игра, которая велась английской делегацией, была очевидна. Обойдя молчанием предыдущее соглашение с Шуваловым, Дизраэли потребовал пересмотра вопроса, требуя сохранения присутствия турецких войск в Болгарии, одновременно добиваясь сокращения срока пребывания русских войск с двух лет до 9 месяцев и требуя, наконец, чтобы Варна и Софийский санджак были отторгнуты от нового болгарского государства. Стесненный тем, что достигнутое в Лондоне соглашение носило секретный характер, Шувалов не мог противостоять всем этим требованиям, однако ему удалось отстоять спорные болгарские территории, которые надлежало вернуть Северной Болгарии, так как уже в Лондоне было решено разделить страну на две части. Северная Болгария становилась автономным княжеством, выбор правителя местным населением был санкционирован султаном; Южная Болгария, получившая название Румелия, пользовалась административной автономией и управлялась христианским правительством, назначаемым султаном сроком на пять лет. Администрация провинции была поставлена под контроль международной комиссии, состоявшей из представителей шести стран — подписантов договора.
Хотя русская делегация не противостояла единому блоку, она могла бы опереться на соглашения, заключенные ранее в Лондоне, однако Шувалов опасался упоминанием об этих соглашениях вызвать раздражение Австрии, а еще более — дать повод для требований странам, которые официально не участвовали в конгрессе. Это особенно касалось Румынии, чьи сетования по поводу передачи Бессарабии России имелись в виду представителями всех делегаций, намеревавшихся разжечь страсти вокруг этой проблемы и лишить Россию завоеваний, полученных в ходе войны.
Независимость Сербии, Черногории и Румынии, несмотря на некоторые изменения границ, прописанные в Сан-Стефанском договоре, явилась победой России. Однако Австрия заполучила контроль над Боснией и Герцеговиной, уступленный ей представителями русской делегации в обмен на согласие Австрии на присоединение Южной Бессарабии к России. Карс, Ардаган и Батум признавались неотъемлемым приобретением России. Однако конгресс оставил в силе условия Парижского договора, касавшиеся режима черноморских проливов, которые Россия стремилась отменить начиная с 1856 г.
Принимая во внимание определенное число значительных уступок, Берлинский конгресс может рассматриваться как поражение России. Именно такой была реакция славянофилов. Аксаков, возглавлявший одну из ячеек движения, вынужден был заявить в присутствии Московского Славянского комитета: «Берлинский трактат — это позор!» А Катков в «Московских ведомостях» кричал о предательстве и полном успехе англичан, которые, по его мнению, благодаря трактату получили решительное влияние на Ближнем Востоке. С целью сохранения престижа и позиций на подступах к Черному морю России требовалось, заключал он, дальнейшее продвижение в Центральной Азии. Этот тезис был широко распространен во всех консервативных кругах, отчаянно требовавших взятия реванша, иными словами войны, которую следовало как можно скорее объявить английским недругам.
Германцы получили в русской прессе не более лестные отзывы, обвиненные в предательстве дружбы, столь долго поддерживаемой с ними Александром II. Генерал Скобелев, один из героев покорения Средней Азии, не уставал повторять: «Наш враг — это Германия. Война с ней неизбежна».
Только либералы подвергли итоги войны и условия мирного договора серьезному анализу и пришли к выводу, что ограничения, наложенные на Россию европейскими державами, были незначительны в сравнении с завоеваниями.
Однако Александр И, поддержавший представителей русской делегации на конгрессе, придерживался гораздо более реалистичного взгляда. Он полагал, что России удалось извлечь из своей победы все, на что можно было надеяться. Один из российских дипломатов отмечал: «Не сочли ли бы мы безумцем того, кто еще два года назад предрек бы столь блестящий результат?»
Милютин разделял этот взгляд и отмечал в своем дневнике, что в восточном вопросе после войны и заключения мирного договора был достигнут значительный прогресс. Он не сомневался в том, что статус Болгарии, даже разделенной и не обладающей всей полнотой политических прав, в обозримом будущем приведет к ее объединению. Бисмарк подтверждал это суждение, указывая на то, с какими преимуществами Россия вышла из войны. Россия, и канцлер имел основания это утверждать, вышла победительницей после конгресса, на котором европейские государства поставили задачу свести на нет результаты ее побед. Парижский договор отныне не заслуживал ничего, кроме как быть забытым, русская армия вернула себе былое величие, а Российская империя в эти годы расширила свои границы как в южном, так и в восточном направлении.
Русской дипломатии, которая в конечном счете проявила себя с сильной стороны в единоличном противостоянии мощной коалиции держав, тем не менее требовалось обновление. Горчаков больше не правил бал. Возраст, болезнь, желание перемен, проявляемое императором, — все это привело к его отставке. Однако Александр собирался отстранить его от дел мягко и элегантно. Горчаков удалился из столицы, взял бессрочный отпуск, отправился в путешествие за границу, и с 1879 г. его обязанности временно перешли к его помощнику, Н. К. Гирсу[116], который с 1875 г. возглавлял Азиатский департамент Министерства иностранных дел. В 1882 г. Александр III назначил его министром иностранных дел.
Игнатьев, игравший важную роль на протяжении всего балканского кризиса и чьи суждения относительно выбора союзников и той или иной стратегии оказались верными, долгое время рассматривался в качестве кандидатуры на место Горчакова. Однако различные комбинации, предшествовавшие заключению мира, когда двойной статус Болгарии явился свидетельством провала личной стратегии Игнатьева, стали причиной того, что он не вошел в число русских делегатов в Берлине. И вместо того, чтобы встать на место Горчакова, Игнатьев в 1881 г. стал министром внутренних дел.
