Сергей Дашков - Императоры Византии
Латиняне, в 1204 г. захватившие Константинополь, извлекли его труп из могилы и надругались над ним. Солдаты Михаила VIII Палеолога (см.) в 1261 г. обнаружили останки грозного некогда монарха валявшимися в полуразрушенном храме с волынкой в руках и свистком, вставленным в иссохшие челюсти.
Константин VIII
(960 — 1028, сопр. с 962, имп. в 963 — 1028, факт. с 1025)
Константин VIII открывает начавшийся после смерти Болгаробойцы период смут (за 66 лет на троне побывало 14 правителей) и упадка Византии, продлившийся до 1081 г. (до воцарения династии Комнинов).
Братья Василий и Константин поражали современников несхожестью характеров, и насколько в глазах современников Василий II как государь был велик, настолько же Константин VIII — ничтожен. Единственное, за что Михаил Пселл счел нужным похвалить Константина, так это лишь за то, что он не путался под ногами у старшего брата и полностью доверил ему трон. Константин до смерти старшего брата с радостью предавался всяческим забавам, к чему был склонен по легкомыслию. «Во главе государства он встал на семидесятом году жизни и как человек нрава мягкого, с душой, падкой до всяческих удовольствий, найдя казну полной денег, дал волю своим наклонностям и предался наслаждениям… Он был беспечного нрава, не слишком властолюбив, и при сильном теле труслив душой». Соседей-варваров он успокаивал титулами и дарами и был гораздо опаснее для своих подданных, ибо «если видел в ком бунтовщика и мятежника, наказывал без следствия и принуждал к повиновению не милостью, а жестокими и разнообразными пытками». Любимым видом наказания при нем, независимо от тяжести проступка, было ослепление, «ведь царь не заботился, чтобы наказание соответствовало прегрешению, а лишь хотел избавить себя от беспокойства. Кара эта казалась ему самой легкой, и он предпочитал ее другим, так как она делала подвергшегося наказанию беспомощным существом… Константин, однако, не лишен был и сострадательности, не любил зрелища чужих несчастий и был добр к искавшим его сочувствия. Да и гнев его длился не долго, как у его брата Василия, а быстро проходил, и он горестно раскаивался в содеянном» (Пселл, [53, с. 18 сл.]). Ромеям император предпочитал евнухов-варваров, окружал себя ими и сыпал им золото, как песок. К наукам, по словам Пселла, он приобщился «по-ученически», но любил и умел краснобайствовать, да с такой скоростью, что писцы не успевали записывать его речи. Василевс хорошо владел конем и оружием, но искусство это применял не на войне, а на охоте. Подобно Михаилу Пьянице, он сам выступал в соревнованиях колесниц. Он был большим поклонником игры в кости и шашки, чем настолько увлекался, что порой забывал о главной своей страсти — еде. «Раб желудка, — подытоживает характеристику государя Пселл, — и любовных желаний» [53, с. 20]. Вдобавок ко всему Константин VIII имел привычку по своей прихоти замещать мудрых государственных мужей и военачальников на участников своих кутежей, евнухов и выпивох.
Расточая казну, император восполнял ее путем ужесточения налогового гнета. Он отменил распоряжение покойного брата и взыскал недоимки за голодные (1022–1025) годы. В ответ восстал Навпакт, стратиг города погиб. Подавив мятеж, василевс распорядился казнить городского епископа за то, что тот не смог удержать горожан в почтении к власти.
Видя явную неспособность монарха к управлению, группа военных решила его устранить, но доносчик выдал заговорщиков, и их глава — стратиг Никифор Комнин — в 1027 г. поплатился за смелость глазами.
Однако не следует думать, что все пошло совсем плохо. Даже такой правитель не сумел разрушить доставшегося ему в наследство. Десант, во время подготовки которого умер Василий Болгаробойца, высадился на Сицилии, и, хотя целиком остров захватить не удалось, кое-какой плацдарм византийцы там удержали. Двумя годами позже Константин Диоген отбросил за Дунай напавшую на империю орду печенегов, а стратиги Хиоса и Самоса надолго избавили Эгейское море от набегов африканских пиратов.
В ноябре 1028 г. престарелый распутный тиран заболел и начал, за неимением сына, искать себе преемника. Так как старшая дочь его, Евдокия, была монахиней, василевс решил выдать замуж за претендента среднюю, Зою, или младшую — Феодору. Последняя, несмотря на довольно приличный (за сорок) возраст, отказалась от свадьбы наспех и с кем попало, а вот среднюю это не испугало. Сначала император решил обручить ее с Константином Даласином, но тот был далеко, и умирающий царь избрал в женихи пятидесятилетней Зое шестидесятилетнего синклитика Романа Аргира. 12 ноября состоялась церемония бракосочетания, а спустя день или два император Константин VIII, последний мужчина Македонского дома, умер.
Михаил Пселл обвинил впоследствии Константина, что именно при нем «заболела» ромейская империя: «… он-то впервые начал вздувать тело государства. Одних подданных он раскормил деньгами, других по горло набил чинами и сделал их жизнь нездоровой и пагубной…» [53, с. 155].
Роман III Аргир
(ок. 968 — 1034, имп. с 1028)
Роман Аргир принадлежал к высшему константинопольскому обществу, т. к. происходил из очень древнего и знатного рода. При Константине VIII Аргир занимал должность эпарха столицы. Когда василевс объявил ему о своем решении женить его на Зое и передать престол, Аргир оказался в очень неудобном положении, так как состоял в браке. Император предложил ему на выбор — руку дочери или ослепление. Сомнения Романа разрешила жена — она сама ушла в монастырь, где вскоре и умерла.
Начало правления Роман отметил вполне достойно — выкупил тысячу пленных византийцев у печенегов, чем снискал заслуженную славу среди народа, а аристократию порадовал, вернув сосланных при Василии II и Константине VIII. Однако затем император показал себя человеком непоследовательным и слабохарактерным, а голова его оказалась забита восторженными мечтами о подвигах. Но романтические грезы, достойные юноши, для убеленного сединами старца неуместны, а для императора — еще и пагубны. Пселл пишет, что он «был воспитан на эллинских науках и приобщен к знанию, которое достигается наукой латинской [юриспруденцией], отличался изящной речью, внушительным голосом, ростом героя и истинно царской внешностью. Однако о знаниях своих мнил гораздо больше, чем они заслуживали. Мечтая к тому же уподобить свое царствование правлению знаменитых Антонинов, мудрому Марку [Аврелию. — С.Д.] и Августу [Октавиану. — С.Д.], он посвятил себя двум занятиям: наукам и военному делу, но в последнем был совершенно невежествен, науки же знал поверхностно и неглубоко… Самомнение и напряжение сверх меры сил души ввели его в заблуждение в вещах весьма значительных. Тем не менее он раздувал любую тлевшую под золой искру мудрости и собрал все ученое племя — я имею в виду философов, риторов и всех тех, кто занимались или, по крайней мере, считали, что занимаются науками… Если бы эти страсти были не баловством и хвастовством, а истинным стремлением, он принес бы немало пользы государству, но дальше намерений он не пошел; более того, возбудив радужные надежды, сам же их… и разрушил своими делами…» [53, с. 22 сл.]
В 1030 г. мусульмане разбили антиохийского стратига Спондила. Василевс заменил его своим зятем Константином Карандашом, а вскоре и сам, надеясь отомстить врагу и стяжать при этом лавры Александра Македонского, повел армию на восток. Арабы неоднократно присылали парламентеров с просьбами о мире, но Аргир остался непреклонен. В Константинополе уже готовили венки для встречи победоносного воинства, когда передовой его отряд попал в засаду и был уничтожен, а основная часть, блокированная арабами в пустыне, оказалась без воды и пищи, и отступление византийцев превратилось в беспорядочное бегство. Благодаря отчаянной храбрости своей русско-варяжской гвардии, император спасся в Антиохию, а его роскошная палатка и войсковая казна достались врагу. Правда, клисурарх Георгий Маниак отобрал у сарацин большую часть захваченного, но василевс хаки испил заслуженную чашу позора. К чести Романа III, он заметил способного военачальника и поручил ход восточной кампании ему. Через два года Маниак взял Самосату и Эдессу.
Не сумев прославить себя на войне, Роман Аргир взялся за строительство величественных сооружений. Но и в этом деле не преуспел, так как не знал ни вкуса, ни меры. Пселл, издеваясь, описывал неоднократно перестраиваемый императором монастырь Богородицы Перивлепты («Восхитительной»), число помпезных зданий которого Аргир увеличивал, увеличивая и количество бездельников-монахов, «не почерпнув многого из арифметики или геометрии, чтобы ограничить их число… Для прокорма монахов искали новую вселенную, разведывали море за Геракловыми столбами: первая должна была доставить спелые плоды, вторая — огромных, размером с китов, рыб. Полагая, видимо, ложным учение Анаксагора о беспредельности миров, он отсек большую часть нашего материка и отдал ее храму…» [53, с. 28] Расходы на постройки император компенсировал новыми поборами с народа, а казнокрадство при строительстве приобрело невиданные масштабы.
