Геннадий Александров - Монархия и социализм
Он нашёл работу в доках. Он побыл в шкуре этих людей, он пожил их жизнью. В 1911 году он начал читать курс лекций в Раскин Коллдеже, лекции были посвящены теме организации профсоюзного движения. Двумя годами позже он начал читать лекции там, где когда-то их слушал — в Лондонской Школе Экономики. В истории Великобритании не было премьер-министра, который был бы так близко знаком с жизнью рабочего люда. Жизненный опыт, приобретённый Эттли в годы, предшествовавшие Первой Мировой Войне, сослужил ему бесценную службу в дальнейшем. Как и опыт, полученный им в военные годы.
Когда началась война, называемая сегодня «Великой», Эттли оказался в армии через полтора часа после объявления войны Англией. Будучи уже тридцати одного года от роду, он явился на призывной пункт и записался добровольцем. Служил он так же, как и жил, то-есть в высшей степени добросовестно. От опасности не бегал, шёл туда, куда посылали. Он попал в Галлиполи и был предпоследним англичанином, эвакуированным оттуда. Он служил в Месопотамии, получил осколок в ногу, полежал в госпитале, потом — Франция, Западный Фронт. В Англию он вернулся с боевыми ранениями, боевыми орденами и в чине майора. В период между войнами, говоря о нём, люди так его и называли — «майор Эттли». После «империалистической» майор вернулся туда, откуда и уходил на фронт — на кафедру Лондонской Школы Экономики.
В 1922 году он выставил свою кандидатуру на выборах в Парламент. Люди судят о нас по нашей репутации, а репутация майора была безупречна. С помощью голосов развесёлых и драчливых кокни он с лёгкостью победил и его кресло в Вестминстере превратилось в «одно из самых безопасных мест в истории английского Парламента», членом которого Эттли пробыл с 1922 по 1948 год. В 1923 году он впервые попробовал на вкус, что это такое — работа на правительство, тогдашний премьер-министр МакДональд назначил его одним из заместителей министра обороны. Одновременно он начал делать и партийную карьеру.
«Делать карьеру» это немножко не то выражение, дело в том, что Эттли «создавал себя» таким образом, что никто вокруг не мог даже заподозрить, что он что-то такое «создаёт». Он сумел создать у окружающих впечатление, будто и в мыслях не держит то, что люди понимают под «карьерой», не только манерой поведения, но даже и внешним обликом Эттли демонстрировал полнейшее отсутствие амбиций. Он был маленьким, невзрачным человеком, державшимся скромно и скромно выглядевшим, он ненавидел «громкую фразу», он был немногословен, он говорил исключительно по делу и говорил вполголоса, говорил доходчиво и самыми простыми словами. Он был диаметральной противоположностью Черчиллю. Противоположностью по образу мыслей, образу жизни и по тому, как он представлял себе государство и своё место в нём.
Эттли был рассудителен, склонен к компромиссу, умел не только говорить, но и слушать, но при всей своей кажущейся мягкости он был очень жёстким человеком. А кроме этого у него было одно бесценное достоинство — он умел заставить работать других. Он умел превратить каждого в часть работающей машины, причём так, что каждая деталь мнила себя всей машиной и Эттли охотно поддерживал в своих «соратниках» эту иллюзию. Он был человеком, которому подчинялись именно потому, что считали себя умнее, Эттли же лишь усмехался и давил на педаль, ему было всё равно, что там думает о себе каждая шестерёнка, он рулил.
Для полноты картины следует заметить, что он был славен ещё и вот чем — в отличие от государственной машины он не умел водить автомобиль и, когда ему нужно было куда-то добраться, его подвозила жена, а ещё он никогда не читал газет. Никогда и никаких. Может быть именно поэтому он так ясно и мыслил.
58
Провозгласить социализм было легко, но от слов следовало переходить к делу, а при взгляде на «фронт работ» перехватывало дыхание. То самое «планов громадьё». При этом следовало спешить, следовало использовать поддержку и энтузиазм миллионов. Людям ведь объяснили, что они победили, что «судьба поплевала на палец и перевернула следующую страницу жизни», людишки, ликуя, высыпали из бомбоубежищ и затенцевали, а вы только представьте, какого «экономического эффекта» можно добиться в подобной ситуации — привяжи каждому пляшущему динамо-машину к ноге и обойдёшься без каскада на Темзе.
Энтузиазм и ожидание перемен — гремучая смесь.
7 мая 1945 года, за день до того, как стране с балкона показали Черчилля («сделай дяде ручкой, милая»), было отменено существовавшее почти шесть лет положение о затемнении. «Нет чёрной ткани!» 2061 ночь — позади! Стало можно распахнуть окна, газеты цитировали слова некоей лондонки — «без затемнения на окнах я чувствую себя голой!» (Между прочим, одним из следствий затемнения стало то, что за годы войны от ДТП на ночных дорогах народу погибло больше, чем от бомбёжек, государственная пропаганда несчастных сбитых и раздавленных в военные потери не включала и не включает, а ведь этих людей тоже убила война, но это так, к слову.)
Следовало «ловить момент», а уж к чему энтузиазм масс прикладывать государство знало очень хорошо. Немедленно (немедленно значило именно то, что значило, а именно — немедленно, «at once») нужен был миллион домов. Миллион.
Немедленно (и это опять же означало именно то, что означало) Британии нужно было поднять экспорт на 50 % по сравнению с довоенным экспортом, с английским «1913 годом» (в Англии за эту точку отсчёта был взят 1938 год), по сравнению же с уровнем экспорта, каким он был на 1945 год, поднимать его следовало на 500 %. Экспорт следовало увеличить в пять раз. At once. «Свету провалиться, а мне чтоб чай пить.» В виде увеличения экспорта, конечно же. Не подумайте плохого. Ещё раз — увеличивать пятикратно следовало не импорт (что тоже нелегко), а экспорт, проделать же этот фокус, если у вас нет парочки завалященьких кимберлитовых трубок или там какого-нибудь Самотлорского месторождения, очень трудно, вы уж поверьте мне на слово.
Чтобы поднять экспорт нужно было работать. «Работать, работать надо!» Причём работать англичанам нужно было не так, как то понимается в сегодняшней «РФ», нужно было что-то производить, что-то «делать», делать примерно так же, как делали в примерно той же ситуации японцы. Сделал вещь — продал, покушал. Сделал вещь — продал и опять покушал. Не сделал вещи — не покушал, сделал плохо, не купили, опять не покушал. Сделал хорошо, значит — купили, значит — покушал и новые штаны себе пошил. Не купил, замечу, штаны, а пошил сам, из того, что под рукой есть. Ну и так далее. Можно ещё по-другому поступить, некоторые так и поступают — можно чистильщиком обуви заделаться, а что, чистильщик не на проклятое государство работает, а на себя, у него есть ящик с ваксой и щётки, он сам себе — кто? Правильно, хозяин. Правда, то, что наш хозяин другому хозяину шузы чистит, мы оставим за скобками. Хозяин хозяину рознь, а гусь свинье не товарищ, но чистильщик об этом не подозревает, да и трудно ожидать от него полёта мысли, бедняга сидит, согнувшись в три погибели, с кругозором у него неважно.
Вернёмся к послевоенной Англии. С энтузиазмом там было очень хорошо. Ну и неплохо было с людьми, с теми, которые могли динаму крутить. Социалисты первым делом начали массовую демобилизацию армии с тем, чтобы в народном хозяйстве появились дополнительные миллионы рабочих рук. Проблема, однако, была с динамо-машиной, не было у Англии динамы, нужно было её купить, купить же что-то можно, лишь сперва что-то продав, а для того, чтобы продать, следует сначала что-то на продажу сделать. Что-то произвести. Получился замкнутый круг. Чтобы вырваться из него нужно было производство. Нужны были заводы. Много заводов. Нужны были целые новые отрасли промышленности. Если у государства всего этого нет, не беда, оно всегда может купить заводик, другой. Можно свечной, можно ещё какой, можно даже купить какой-нибудь химический завод и начать на нём химичить. Но слово «купить» подразумевает наличие денег. А вот с этим у Англии было очень плохо. Так плохо, что дальше и некуда. Добрый «союзник» постарался. И винить его было трудно, он ведь старался для себя, а не для других.
The situation was simple. «As simple as snow.» Если у вас нет денег, а они вам ой, как нужны, то вы идёте к тому, у кого они есть и просите в долг. После войны лишних денег не было ни у кого, все занимались «восстановлением народного хозяйства», у всех каждая копеечка была на счету, лишние деньги были только у одного «субъекта», деньги были у Америки. Ну, что ж… Оказавшись в английском положении, о гордости забываешь очень быстро, пришлось забыть о ней и Англии.
В США отправилась правительственная делегация. За деньгами деньжищами. За долларами. Возглавлял делегацию Джон Мейнард Кейнс, знаменитый экономист. Возглавлял он делегацию потому, что ему удалось убедить Эттли, будто если кто и сможет «уболтать» американцев, то это именно он — Кейнс. Кейнс рассчитывал на свои связи в американских «финансовых кругах», он полагал, что легко найдёт общий язык с такими же, как он, интеллектуалами, занимавшимися теоретическим обоснованием «экономики», он думал, что ему будет достаточно запеть старую интеллигентскую песенку с рефреном «возьмёмся за руки, друзья» и всё решится само собой. Его ждал сюрприз. Люди, которых Кейнс знал годами, те же самые люди, с которыми он просиживал штаны на всяких-разных конференциях, вдруг оказались вовсе не теми интеллигентами, которыми он привык их считать. Американские экономисты вдруг стали просто американцами и разговаривали они с ним не как кулик с куликом, а как американец с англичанином. Кейнсу без малейшего стеснения показали, что разговоры, которые с ним разговаривали вчера, там же, во вчера, и остались. Отныне вовсе не Англия, а Америка была Number One и Америка не только этого не скрывала, но наоборот, беззастенчиво своим положением пользовалась.
