Джеймс Миченер - Гавайи: Миссионеры
– Конечно, нет! – отрезал Келоло. – Там же вода очень холодная.
Однако при этих словах никто не засмеялся, поскольку замечание показалось уместным, а Эбнер тут же добавил:
– Келоло прав. Вода в Бостоне совсем не такая теплая и приятная, как здесь. Но даже если бы она и была такой же, ни одной девушке не было бы разрешено плыть на гавайский корабль. И алии Бостона стало бы очень стыдно, если бы такое когда-нибудь все же произошло.
И снова негромко заговорила Малама:
– Значит, ты полагаешь, что матросы смеются над нами, Макуа Хейл?
– Я это знаю, а потому так уверен. Вы помните китобойное судно под названием "Карфагенянин" ? Оно не так давно останавливалось в вашем порту. Я сам был на его борту и слышал, как все матросы дружно высмеивали Гонолулу.
– Ах, да, но ведь Гонолулу считается очень порочным городом, – кивнула Малама. – Именно поэтому я и не согласилась жить там. И по той же причине столицей продолжает оставаться Лахайна. Таково желание и воля короля.
– Над Лахайной они тоже смеялись, – тут же добавил миссионер.
– Это очень плохо, – нахмурилась Алии Нуи. Немного подумав, она заговорила: – Что же нам следует предпринять?
– Возле рейда необходимо построить форт, – начал Эбнер, – и каждый вечер, на заходе солнца, под барабанную дробь должно сообщаться, что каждый матрос, который после этого предупреждения останется на берегу, будет арестован и отпущен из форта только утром. И любая девушка, которая позволит себе уплыть на корабль, также попадет в тюрьму.
– Это очень жестокий закон, – подытожила Малама и распустила собрание. Однако, как только все остальные алии разошлись, она отозвала Иерушу в сторону и заворчала: – Как ты считаешь, неужели матросы смеются над нами имен но из-за девушек?
– Я тоже смеюсь над вами! – твердо произнесла Иеруша. – Только вдумайтесь сами: что же это за народ, если он разрешает открытый разврат своим собственным дочерям!
– Но эти девушки – не алии, – попыталась найти оправдание Малама.
В ту ночь Хейлы долго спорили о том, следует ли позволять дочерям Пупали продолжить занятия в миссионерской школе. Эбнер настаивал на том, чтобы исключить всех четырех немедленно, однако Иеруша заступалась за своих учениц и утверждала, что им необходимо дать ещё один шанс. И вот когда "Джон Гудпасчер" покинул рейд, четыре злоумышленницы, аккуратно одетые в новые платья, полностью раскаиваясь в содеянном, вернулись в школу. Чем больше Иеруша читала им нотации по поводу их непростительного поведения, тем охотнее они соглашались с ней. Но когда, буквально через несколько недель, какой-то подросток на всю улицу прокричал весть о том, что на рейд встал корабль "Вашти", объявив это так: "Железный крюк "Вашти" уже упал в воду, очень много келамоку!", знаменитая четверка тут же снова удрала с уроков. В тот же вечер Эбнер настоял на том, чтобы, по крайней мере, три старшие сестры были исключены из школы. Так как в те годы количество китобойных судов, останавливающихся в Лахайне, увеличивалось с каждым разом (только в году их насчитывалось ), то старшие дочери Пупали неплохо зарабатывали и на жизнь не жаловались. Очень скоро им уже не приходилось уплывать на судна, поскольку они устроились работать танцовщицами в винной лавке Мэрфи, где позади площадки для танцев у каждой имелась своя маленькая комнатка. Там им разрешалось подрабатывать и оставлять себе половину доходов.
Правда, Илики, самой симпатичной дочери Пупали, все же было разрешено остаться в миссионерской школе, и под внимательным наблюдением Иеруши девушка очень скоро научилась понимать Библию и навсегда отреклась от посещения китобойных судов. От большинства гавайских девушек Илики отличала стройность фигуры, особенно длинные волосы и сияющие глаза. Когда она улыбалась, её красивые белые зубы служили украшением её лица, и Иеруша могла понять, почему мужчины хотели завладеть именно этой красавицей. Как-то раз миссис Хейл даже сказала своему супругу:
– Настанет время, и мы выдадим её замуж за гавайца-христианина, и запомни мои слова, Эбнер! – она станет самой лучшей женой на островах.
Правда, когда Иеруша произносила эти слова, Эбнер не слушал её. В это время он собирал для себя из кусков найденных досок (на Лахайне не было более ценного материала, чем древесина) письменный стол. Затем на этом столе разместились бумаги семь или восемь аккуратных пачек, каждую из которых для надежности прижимала морская раковина. Сейчас преподобный Хейл приступил, в сотрудничестве с другими миссионерами, находящимися на разных острова архипелага, к той знаменательной работе, которая впоследствии станет самым значительным вкладом в развитие и процветание Гавайских островов. Он переводил на гавайский язык Библию, и завершенные страницы пересылал типографу в Гонолулу, где они и печатались в небольшом количестве по мере их поступления.
Ничто из того, чем приходилось заниматься на острове Эбнеру, не давало ему такого наслаждения, как перевод Библии. Перед ним всегда находились при этом и греческий и древнееврейский тексты, греко-латинский словарь Корнелия Шревелиуса, а также все варианты переводов Библии, с которыми ему приходилось иметь дело ещё во время учебы в Йеле. Он был счастлив, словно пахарь, возделывающий поле без камней, или как рыбак, закидывающий сети и уверенный, что они не придут пустыми. Обычно он сотрудничал с Кеоки, оттачивая каждый абзац с наивозможнейшим вниманием. По прошествии лет он закончил, наконец, две книги из Библии, которые любил больше всего. Первой были Притчи, казавшиеся для Эбнера абсолютным знанием, которого только может достичь человек. Особенно они были актуальны именно для Гавайев, так как суть излагалась простым языком, а сюжеты являлись надолго запоминающимися. Перо преподобного Хейла буквально летало над страницами, когда он переводил заключительные страницы, там, где царь Лемуил говорил об идеальной женщине, Эбнеру казалось, что это относится непосредственно к Иеруше Бромли: "Кто найдет добродетельную жену? Цена её выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся. Крепость и красота – одежда её, и весело смотрит она на будущее. Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их".
Когда Эбнер справился с переводом, он оставил последние страницы на виду, чтобы Иеруша смогла прочесть их. Однако он был очень разочарован, так как жена не обратила внимания на его труд, поскольку была приучена не вмешиваться в дела мужа, занимающегося библейскими изысканиями. Кончилось тем, что он почти насильно вручил ей эти листки, и когда Иеруша прочла их, она негромко произнесла:
– Любая женщина должна обратить внимание на эти страницы.
Эбнер едва сдержался, чтобы не воскликнуть: "Да ведь это написано про тебя, Иеруша!" Однако он промолчал и сложил листки в общую пачку, ждущую своей отправки в Гонолулу.
* * *В последующие десятилетия более чем шести комиссиям неоднократно предоставлялась возможность отшлифовать первый перевод Библии на гавайский язык. Изложение текстов, поступивших к ним с острова Гавайи, из Кауаи и Гонолулу, зачастую оказывалось неверным с точки зрения или перевода, или постановки логического ударения. Однако в том материале, за который отвечал Эбнер Хейл, ученые мужи ошибок почти не обнаружили. Один эксперт, имеющий степени доктора и Йела, и Гарварда, как-то заметил:
– Ощущение такое, что автор перевода сам периодически становился то иудеем, то греком, то гавайцем.
Эбнер, разумеется, не услышал столь хвалебных отзывов, так как все это происходило уже после его смерти. Зато при жизни он испытал невероятное наслаждение и подъем, при ступив к переводу Книги пророка Иезекиля. Ведь сам этот не обычный текст звучал какой-то песнью самым что ни на есть обыденным понятиям и явлениям в сочетании с наивысшей внутренней экзальтацией. Хейлу временами казалось, что книга повествует непосредственно о нем и его жизни.
Эбнеру полюбились повторяющиеся эпизоды, в которых Иезекиль, по натуре своей человек скучный, фиксировал даты, когда удостаивался общения с Господом: "И было: в тридцатый год и четвертый месяц, в пятый день… отверзлись небеса и я видел видения Божий… Было слово Господне к Иезекилю". Уверенность, с которой пророк рассуждал обо всех делах, и убежденность в том, что сам Господь направляет его, приносили Эбнеру великое утешение. Когда Хейл переводил отрывки об общении пророка с Господом, ему казалось, что он сам становится участником описанных событий: "И было в шестом году, в шестом месяце, в пятый день… сидел я в доме моем, и старейшины Иудейские сидели пред лицом моим, и низошла на меня там рука Господа Бога". Эбнер отождествлял себя, сидящего вместе с алии острова Мауи, с пророком Иезекилем в окружении старейшин Иудеи. Иногда, когда Эбнер беседовал с кем-нибудь из вождей Мауи, и те не понимали его, он подспудно чувствовал, что сталкивается с теми же проблемами, что и знаменитый пророк, когда не понимали его проповедей старейшины земли иудейской. Но и в эти тяжелые минуты он вспоминал вечное изречение: "И было ко мне слово Господне". О какой же ещё власти и почитании может мечтать смертный!
