Арсений Ворожейкин - Небо истребителя
Сделав три круга с Домовым, я приготовился выполнить такие же полеты самостоятельно. Существует большая психологическая разница в поведении обучаемого летчика. С инструктором он волей-неволей постоянно ожидает вмешательства в управление или указаний голосом по переговорному устройству. Знает он и то, что вмешательство обучающего может быть незаметным. Все это прибавляет смелости, но в то же время не дает целиком сосредоточиться на пилотировании. Лететь самому сложнее и ответственнее. К тому же я знал, что за моими полетами с земли будет следить не только московский инспектор Домов, но и почти вся дивизия. Люди будут оценивать, что представляет собой новый комдив. Не подкачать бы. Эти мысли тревожат меня. Перед вылетом летчик уже живет небом, но, пока он стоит на земле, не может не чувствовать и ее,
Два полета по кругу выполнены удачно. Предстоит сделать высший пилотаж. Чистое небо доверчиво, как душа товарища. Радует бескрайняя синева. В спокойной воде Финского залива, как в зеркале, отразилось небо, оно как бы растворило темноту залива и сделало его таким же синим. Это могло затруднять пилотаж, поэтому я выбрал ориентиром чернеющий столб дыма над заводским строением.
Выполняю мелкие и глубокие виражи, а затем фигуры высшего пилотажа. Делаю все увлеченно, но без отступлений от требований методики. Настроение прекрасное. Такого замечательного самочувствия я не испытывал более двух лет. Синева неба и залива, музыка работающего двигателя ласкали меня. Но пора было идти на посадку.
И вот я на земле. От радости, что снова стал летчиком, мне кажется, что в небе звучит музыка. Как изменился для меня мир после этого полета — он стал и выше и шире! В нем я снова чувствовал себя полным хозяином. Радость бурлила во мне. И то ли от счастья, то ли от напряжения в последнем полете мне стало жарко, хотя лицо пощипывал легкий морозец. Техник самолета лейтенант Василий Круглов подал меховую куртку:
— Наденьте, товарищ полковник, а то простынете, — и, немного стесняясь, поздравил меня с самостоятельными полетами.
Наш разговор прервали подошедшие Домов и Кадомцев. Я стал докладывать инспектору о выполнении задания, но он перебил:
— Я все видел. Молодец, слетал, как будто и не было перерыва.
Кадомцев сиросил:
— Завтра после обеда полк будет летать. Вас включить в плановую таблицу?
— Не надо. Привык летать с утра.
При подведении итогов и инспекторской проверки генерал, возглавлявший инспекцию, сказал:
— Во всех полках самую низкую оценку получила воздушная стрельба по конусу-мишени. Самую высокую — сбор по боевой тревоге. За это вас следовало бы похвалить. Но что толку от быстрого сбора и вылета, если летчики не умеют стрелять?
Инспекция определила перечень мероприятий, которые предстояло выполнить, чтобы поднять воздушно-стрелковую выучку в полках; намечалось провести повторное инспектирование.
— Успеете за это время выправить положение? — спросил генерал.
— Постараемся, — ответил я.
Он улыбнулся:
— Старайтесь, но без форсажа. У меня вот тут, — генерал похлопал по карману, — жалоба лежит. Вы не летали почти два с половиной года и ухитрились во время нашего инспектирования освоить полеты в простых условиях днем и ночью. Упорство похвальное.
— А при чем тут жалоба? — не сдержался я.
— Пишут, что вы во время инспектирования занимались личной летной подготовкой, а надо было наматывать себе на ус, что говорят инспекторы…
5.
Март по ночам был злым. От морозов трещала земля и блекли окна домов. Днем мороз словно уходил на отдых и все сияло солнцем. Зато в апреле и начале мая погода стояла капризная. Ясные дни и ночи сменялись пасмурными. Это позволило нам работать в разных погодных условиях. В середине мая, как предупреждал начальник группы инспекторов, в дивизию прибыли летчик Василий Карев, инженер Иван Сладков и специалист по вооружению Петр Хмуров, чтобы проверить уровень стрелковой подготовки.
Закончив работу с документами, Карев сказал:
— С завтрашнего дня начнем проверну воздушной стрельбы и состояния материальной части двух эскадрилий. Первой проверим эскадрилью из полка Кадомцева, потом Осмоловского. Сначала стреляют командиры полков и эскадрилий.
— А кого будете проверять из управления дивизии? — поинтересовался я.
— Если сами напрашиваетесь, то всех летчиков управления и проверим, — улыбнулся Карев.
— Прошу разрешить заряжать вместо двадцати снарядов десять. А мне — один.
— Это почему нее? — удивился Карев.
— Дело в том, что конуса рвутся после двух-трех попаданий снарядов. В марте, когда вы инспектировали нас, многие летчики вообще в конус не попадали, а если и попадали, то же более одного-двух раз. Теперь, когда летчики освоили стрельбу, при двадцати снарядах надо поднимать по конусу на каждого летчика.
— Но как же мы будем определять результаты? — спросил Карев.
— Летчикам каждое попадание за два. Лично мне — по вашему усмотрению.
— А если промахнетесь?
— Уверен, что нет. — По мыслишка все же мелькнула: «А вдруг перестараюсь?»
Хмуров, участвовавший в разговоре, заметил:
— Разрешив стрелять, как настаивает Ворожейкин, мы нарушим правила воздушной стрельбы.
— Но эти правила устарели! — воскликнул я. — Сейчас надо научиться уничтожать вражеский самолет с первой очереди, первым снарядом. И правила должны не препятствовать этому, а поощрять такую практику.
Инспекторы переглянулись. Карев спросил:
— Ну как, Петр Иванович, разрешим?
— А если плохо отстреляются?
— Не менее пятидесяти процентов отстреляются отлично, — заверил я.
Конус буксировал капитан Яков Мартьянов. Зоной стрельбы был Финский залив. Первыми в воздух поднялись старший инспектор дивизии майор Владимир Савенок и я. Пока Савенок выполнял атаку, я внимательно следил за стреляющим. У него были заряжены две пушки по пять снарядов. Как только конус распустился, летчик с большим креном развернулся и, не долетев до него метров сто — двести, резко накренил самолет в обратную сторону. Нос «мига», направленный в мишень, на мгновение застыл. Тут же блеснул огонь, конус вздрогнул, а истребитель поднырнул под него. Опыт подсказал, что несколько снарядов попали в цель, и, зная, что снаряды у Савенка остались и он готов произвести вторую атаку, я передал:
— Отставить стрельбу, порвете мишень!
Мне предстояло стрелять, когда буксировщик летел строго на восток, навстречу солнцу. Первую атаку пришлось сделать тренировочной. При повторной подобрался к конусу снизу и сбоку. В этом положении солнце не слепило, было ниже меня. Прицелился в передней обрез мишени, рассчитывая, что снаряд пробьет ее в центре. Когда нажал кнопку стрельбы, перед носом самолета блеснуло пламя, а за конусом рассыпались искры. Бронебойный снаряд пробил полотно. Конус, словно от боли, съежился. Опасаясь, что он сильно поврежден, я приказал Мартьянову:
— Уменьшите скорость, сбросьте конус на аэродром, — а сам, чтобы вместе с инспекторами проверить результаты стрельбы, круто нырнул вниз и приземлился.
Полковник Карев находился в курилке. После посадки я подошел к нему и доложил о выполнении задания.
Показав рукой на летящий самолет-буксировщик, он спросил:
— Что ему здесь надо?
Мартьянов должен был сбросить конус на нейтральную полосу, по летел прямо на курилку. Я не успел ничего ответить Кареву, как конус отсоединился от самолета и упал на землю в нескольких метрах от нас. Карев, нахмурившись, быстро зашагал к нему, туда же поспешили Савенок, инженер дивизии по вооружению и я. Остальные с нетерпением смотрели на нас. Им тоже хотелось поскорее узнать результаты стрельбы.
В конусе мы насчитали восемь пробоин. Мой снаряд, окрашенный в красный цвет, оставил большое пятно на входе. При выходе из конуса образовалась большая дыра. Снаряды, выпущенные Савенком, окрасили конус в зеленый цвет. Он попал в мишень тремя снарядами.
— Ловко отстрелялись, — оценил Карев. — Но руководству так и положено работать. А остальные летчики какие результаты покажут?
— Хорошие. Хотя не исключено, что кто-то и промахнется.
По пути к стоянке самолетов нас встретил капитан Мартьянов и доложил о выполнении задания но буксировке мишени. Карев спросил:
— Почему сбросили конус не на нейтральную полосу?
— Хотел как лучше. Преподнес вам конус на блюдечке.
— На блюдечке, — улыбнулся Карев и снисходительно махнул рукой: — Ладно! Пусть будет так!
На стоянке самолетов нас встретил подполковник Кадомцев, доложив, что эскадрилья готова к стрельбе.
— А лично вы готовы? — спросил его Карев.
Часто перед проверяющими заискивают, но Кадомцев явно удивился такому вопросу и не без упрека сказал:
— Я командир полка.
— Хорошо, хорошо! — поспешил исправить оплошность инспектор. — Раз готовы, то выполняйте.
