Натаниель Готорн - Рассказы
Невольное движение Джованни привлекло ее внимание к окну. Она подняла глаза и увидела сверкающую золотом волос голову юноши, безупречная красота которого скорее напоминала древнего грека, нежели итальянца, Джованни, едва сознавая, что он делает, бросил к ее ногам букет цветов.
- Синьора, - сказал он, - эти цветы чисты и безвредны. Примите их как знак уважения к вам Джованни Гуасконти.
- Благодарю вас, синьор, - ответила Беатриче голосом, прозвучавшим, как музыка, с лукавым кокетством полуребенка-полуженщины. - Я с радостью принимаю ваш дар и хотела бы предложить вам взамен этот пурпурный цветок, но боюсь, что не смогу добросить его до вашего окна. Поэтому синьору Гуасконти придется удовольствоваться моей благодарностью.
Она подняла букет, упавший в траву, а затем, как бы устыдившись, что, забыв девичью скромность, ответила на любезность незнакомца, быстрыми шагами направилась к дому. Хотя все это свершилось в несколько мгновений, Джованни показалось, что, когда молодая девушка подошла к дверям дома, цветы в ее руках уже увяли. Конечно, это была нелепая мысль, ибо кто может на таком расстоянии отличить увядший цветок от свежего?
В течение нескольких дней после этого Джованни избегал подходить к окну, выходившему в сад доктора Рапачини, как будто бы ожидая в нем увидеть нечто уродливое и страшное. Юноша почувствовал, что, заговорив с Беатриче, он в некотором роде отдал себя во власть какой-то таинственной силы. Самым благоразумным было бы, зная об опасности, грозившей его сердцу, тотчас же покинуть этот дом и даже Падую; менее благоразумным - постараться видеть Беатриче каждый день, чтобы приучить себя, насколько возможно, к ее облику, возвращая его тем самым жестоко и систематически в границы обычного. И, наконец, самым неблагоразумным (а именно так и поступил Джованни) оставаясь вблизи девушки, избегать встреч с нею и вместе с тем постоянно занимать ею свое воображение, давая ему все новую пищу для фантастических и беспорядочных образов. Глубиной чувства Гуасконти не отличался или по крайней мере глубина эта была еще не изведана, но у него было живое воображение и горячий южный темперамент, и от этого лихорадка в его крови усиливалась с каждой минутой. Обладала ли Беатриче ужасными свойствами, которые наблюдал Джованни, - смертоносным дыханием и таинственным сродством с прекрасными, но губительными цветами, - так или иначе, она отравила все его существо неуловимым, но жестоким ядом. Это была не любовь, хотя необыкновенная красота девушки сводила Джованни с ума; не ужас, хотя он и подозревал, что ее душа наполнена такой же губительной отравой, как и ее тело. Это было чадо любви и ужаса, сохранившее в себе свойства каждого из родителей, и сжигавшее, подобно огню, и заставлявшее содрогаться. Джованни не знал, чего ему бояться, и еще меньше - на что ему надеяться; в его душе надежда и страх вели нескончаемую борьбу, попеременно одерживая победу друг над другом. Благословенны простые чувства, будь они мрачными или светлыми! Но смешение их в нашей душе сжигает ее адским огнем.
Иногда, чтобы приглушить лихорадку в крови, он предпринимал длинные прогулки по улицам Падуи или ее окрестностям. Но так как шагал он в такт ударам своего сердца, его прогулки зачастую превращались в стремительный бег. Однажды, схваченный за руку каким-то дородным человеком, он вынужден был остановиться: толстяк, проходя мимо, узнал юношу и, бросившись за ним, чуть не задохнулся, пытаясь догнать его.
- Синьор Джованни! Мой юный друг! Остановитесь! - закричал он. - Разве вы не узнаете меня? Право, я бы не удивился этому, если бы изменился так же сильно, как и вы!
Это был Пьетро Бальони, встреч с которым Джованни старательно избегал, опасаясь, что проницательный профессор проникнет в его тайну. Молодой человек, с трудом придя в себя, ответил, словно пробудившись от сна:
- Да, я действительно Джованни, а вы профессор Пьетро Бальони. А теперь позвольте мне удалиться!
- Одну минуту, синьор Джованни Гуасконти, одну минутку, - промолвил профессор, улыбаясь, но в то же время пытливо разглядывая юношу. - Неужели я, друг детства и юности вашего отца, допущу, чтобы сын его прошел мимо меня как чужой человек на этих старых улицах Падуи? Задержитесь еще немного, синьор Джованни, мне нужно с вами поговорить, прежде чем мы расстанемся.
- Тогда поторопитесь, достопочтенный профессор, поторопитесь! - с лихорадочным нетерпением ответил Джованни. - Разве вы не видите, что я спешу?
Пока он говорил, на улице появился человек в черном - хилый, согбенный, с трудом передвигавший ноги. Его лицо, покрытое мертвенной бледностью, вместе с тем поражало такой силой ума, что видевшие его забывали о физических недостатках этого человека, пораженные энергией его духа. Проходя мимо, он холодно ответил на поклон профессора Бальони, устремив на Джованни настойчивый взгляд, казалось, проникший в самую глубину существа юноши. Однако в этом взгляде было странное спокойствие, как будто юноша вызывал в нем не человеческий, а чисто научный интерес.
- Это доктор Рапачини, - прошептал профессор, когда незнакомец удалился. - Видел ли он вас когда-либо прежде?
- Не знаю, - ответил Джованни, вздрогнув при этом имени.
- Он видел вас, он определенно видел вас прежде, - с живостью возразил Бальони. - Не знаю, для какой цели, но этот ученый сделал вас предметом своего изучения. Мне знаком этот взгляд! Это тот же холодный взгляд, с каким он рассматривает птичку, мышь или бабочку, убитых ради очередного эксперимента запахом его цветов; взгляд такой же глубокий, как сама природа, но лишенный ее теплоты. Готов поклясться жизнью, синьор Джованни, что вы стали предметом одного из опытов доктора Рапачини!
- Не делайте из меня дурака! - вскричал вне себя Джованни. - Это шутка, недостойная вас, синьор профессор.
- Спокойствие, спокойствие! - ответил невозмутимый Бальоии. - Я повторяю, мой бедный Джованни, что для Рапачини ты представляешь научный интерес! Ты попал в страшные руки. А синьора Беатриче? Какую роль она играет в этой тайне?
Найдя настойчивость Бальони невыносимой, Гуасконти вырвался из его рук и исчез прежде, чем тот смог опомниться. Бальони проводил взглядом молодого человека и, покачивая головой, пробормотал: "Я этого не допущу. Юноша - сын моего старого друга, и с ним не должно случиться никакой беды, если ее может отвратить от него искусство медицины. Кроме того, со стороны доктора Рапачини непростительная дерзость - вырвать юношу из моих рук, если так можно выразиться, и использовать его для своих адских опытов. А его дочь? Я должен в это вмешаться! Кто знает, ученейший синьор Рапачини, не оставлю ли я вас с носом, когда вы меньше всего этого ожидаете?"
Между тем, сделав большой круг, Джованни очутился наконец у дверей своего дома. На пороге его встретила старая Лизабетта. Ухмыляясь и гримасничая, она пыталась привлечь к себе внимание молодого человека. Но тщетно, ибо возбуждение юноши сменилось холодным и глухим равнодушием. Он смотрел в упор на морщинистое лицо старухи, но, казалось, не замечал ее.
- Синьор, синьор, - прошептала старуха, схватив его за полу плаща. Лицо ее, сведенное подобием улыбки, походило на лица гротескных деревянных скульптур, потемневших от времени.
- Послушайте, синьор, в саду есть потайная дверь.
- Что ты говоришь? - воскликнул Джованни, очнувшись от своего оцепенения. - Потайная дверь в сад доктора Рапачини?
- Шш-шш, не так громко! - пробормотала Лизабетта, закрыв ему рот рукой. Да, да, в сад достопочтенного доктора, где вы сможете любоваться прекрасными цветами. Многие молодые люди Падуи дорого бы заплатили за то, чтобы проникнуть туда.
Джованни сунул ей в руку золотую монету.
- Проведи меня в сад, - приказал он.
В уме его промелькнуло подозрение, вызванное, вероятно, последним разговором с Бальони, не было ли посредничество старой Лизабетты связано с тайными замыслами Рапачини, в которых Джованни предназначалась еще неизвестная ему роль. Эта мысль, хотя и беспокоившая юношу, была не в состоянии удержать его. Как только он узнал о возможности приблизиться к Беатриче, он понял, что именно этого жаждало все его существо. Для него было безразлично, ангел она или демон. Он был безнадежно вовлечен в ее орбиту и должен был подчиниться силе, увлекавшей его по все сужающимся кругам к цели, которую он не пытался предугадать. Вместе с тем, как это ни странно, им вдруг овладело сомнение: не был ли страстный интерес к девушке лишь иллюзией и действительно ли его чувство было так глубоко, чтобы оправдать безрассудство, с каким он бросился навстречу опасности. Уж не было ли все это игрой юношеского воображения. ничего или почти ничего общего не имеющей с истинным чувством?
Он остановился, колеблясь, не повернуть ли назад... но пошел вперед. Старуха провела Джованни по множеству длинных темных коридоров и наконец подвела к двери. Приоткрыв ее, он услышал шорох листвы и увидел зелень деревьев, сквозь которую пробивались лучи солнца.
