Фрэнк Маклинн - 1759. Год завоевания Британией мирового господства
Интерес к роскоши, вырождению и восточному деспотизму был одним из трех главных мотивов бесед восемнадцатого столетия об Индии в английской метрополии. Второй (и гораздо более благоприятной) реакцией на субконтинент стало увлечение экзотической флорой и фауной. Оно само по себе было частью неистового стремления к дальним местам и захватывающим преданиям диких земель. Возможно, вполне справедливо будет отметить: ослепительный отклик на дикую природу Индии (по меньшей мере, до недавнего почти полного истребления многих видов) стал главным в европейской реакции на Индию.
Еще в 1616 г. Эдуард Терри в своей работе «Purchas his Pilgrimes» («Покупая своих пилигримов») подчеркивал этот аспект Востока: «Чтобы эта далекая страна не показалась земным раем без каких-либо неудобств, я должен обратить внимание на то, что там много львов, тигров, волков, шакалов (которые кажутся дикими собаками) и другого опасного зверья. В тамошних реках водятся крокодилы, а на земле — огромные змеи и другие ядовитые и вредные твари. У нас в доме мы часто встречаем скорпионов, укусы которых болезненны и смертельно опасны, если у пострадавшего не найдется на месте масла, которое приготавливают из них. Им смазывают пораженный участок тела, чем лечат рану. Нас также беспокоят мухи, которые здесь водятся в изобилии. В знойное время дня их бессчетные количества таковы, что нам нигде нет от них покоя. Они готовы полностью покрыть наше мясо, как только мы ставим его на стол. Поэтому у нас есть люди, которые стоят с салфетками, чтобы отгонять их во время трапезы. Ночью беспокоят комары, похожие на наших, но только меньшего размера. В крупных городах такое огромное количество больших голодных крыс, что они кусают людей, когда те лежат в постели».
Единственное различие в реакции Терри и Марка Твена, который писал почти на 400 лет позднее, заключается в том, что Твен вселяет викторианскую уверенность: в настоящее время верх взял человек. Говорит он и о способе, с помощью которо го можно превратить опасность в романтику: «Земля мечты и романтики, баснословного богатства и баснословной бедности, великолепия и отрепья, дворцов и хижин, голода и эпидемий, джиннов, великанов и ламп Аладдина, тигров и слонов, кобр и джунглей, страна тысячи наций и сотен языков, тысячи религий и двух миллионов божеств…»
Как Твен, так и Терри затронули важную истину: животные, опасные для человека, больше всего остального возбуждали любопытство и интерес: крокодилы, живущие в морской воде, питон, кобра и ее более крупная кузина, обнаруженная в Ассаме и в восточных уголках Индии, королевская кобра или хамадриада, леопард, дикий кабан и медведь. Но две ужасающих твари целиком захватили воображение: тигр и слон. Те, кто способен погрузиться в размышление о цикле рождение-смерть, затронутом во вступлении, возможно, заинтересуется тем, что самое знаменитое стихотворение о тигре (символичное для творческого воображения) написано Уильямом Блейком. Автор родился в тот год, когда Клайв одержал свою великую победу при Плесси. Начиная с 1750-х гг. и далее тигры стали основной ассоциацией с Индией в большинстве британских умов, когда в результате завоевания Бенгалии начался прямой контакт самого великолепного плотоядного животного страны с белыми солдатами и охотниками.
Правда, еще даже до прихода британцев в Индию тигров почти повсеместно вытеснили с исторических мест их обитания, а земли стали использовать для сельского хозяйства. Но политика «Ост-Индийской компании» по освоению земель еще более потеснила огромных кошек с их исторических мест и вызвала много противостояний человек-тигр, так будоражащих читающую часть населения, пьянеющего от экзотики. Берк, всегда чутко настроенный на восприятие исторических тенденций, безусловно, думал о тигре, когда обсуждал ассоциацию страха в возвышенном: «Взгляните на зверя необыкновенной силы. Какова же идея до начала размышлений? Можно ли эту силу подчинить себе?.. Нет. Мысль, которая возникнет у вас — о том, что нельзя эту огромную мощь использовать с целью разрушения и насилия… Возвышенное может снизойти на нас в мрачных лесах, в воющей дикой местности, в виде тигра, пантеры или носорога».
Джордж Стаббс, знаменитейший и оригинальный художник-анималист своего времени, который только что достиг расцвета в 1759 г., любил изображать сражения льва и тигра. Однако он не совершил вопиющей ошибки, допущенной в картинах анималиста Джеймса Уорда, написанных позднее в том же столетии, когда лев стал символизировать Британию, а тигр — Индию. На самом деле, как нам совершенно ясно из отвратительных боев животных, организованных древними римлянами на аренах, каждый раз такой бой выигрывает тигр.
Тигры в свою очередь по неизбежной ассоциации идей связаны со слонами. Жажда нового, необычного и экзотического в восемнадцатом столетии относится к дикарям — и благородным, и неблагородным, начиная от ирокезов и полинезийцев Таити и охватывая царство животных. Носороги на выставке в Венеции в 1751 г., а позднее первый жираф, присланный в Европу пашой Египта для короля Франции, сделались частью этой тенденции. Слон произвел глубокое впечатление, потому что крупных толстокожих животных редко можно было увидеть в Европе. Начиная со Средних веков (Людовик IV, счастливый получатель одного из животных, был заметным исключением), ранняя мода на слонов в древнем мире в качестве ударного оружия войны, в публичных представлениях на арене и в качестве символов статута, подошла к концу. Они постепенно стали вымирать в Северной Африке и на Ближнем Востоке — в главных точках встреч восточного и западного миров.
После того, как европейцы захватили плацдарм в Индии, ситуация быстро поменялась, поскольку слоны играли многогранные роли в жизни индусов. В сложном пантеоне, возглавляемом троицей (Брахмой, Вишну и Шивой), слон Айравата («гора Индры») числился на почетном месте божества дождя. Легенда гласит, что он создан Брахмой из яичной скорлупы. Еще два слона, Махападма и Сауманаса, являются мощными столбами Земли, которые держат мир на своих гигантских головах.
Буддизм тоже включал представления о слонах: в предпоследней реинкарнации будущий Будда был Вессантрой, сыном могущественного царя. Его отец черпал свою силу из чудесного слона, исполнявшего каждое его желание.
Когда буддизм вынужденно мигрировал из Индии в другие части Азии, он принес собой мифы о слонах, все темы, связанные с поклонением им, а заодно и иконографию. На чисто прагматическом уровне слоны в Индии были видимым символом царской или княжеской власти. Только великие владыки, обладающие несметным богатством, могли позволить себе охотиться на опасных крупных зверей, сидя в паланкине на спине слона и находясь в полной безопасности.
Даже всадник не мог безопасно охотиться на тигра, леопарда или буйвола. А правители Индии, охотившиеся верхом на слонах, доказывали свое «человеколюбие» — они защищали жителей деревни и домашний скот, принадлежащий им, от ужасной опасности. Их отвага и величие тем самым внушали мысль о крайне важном почтительном отношении «низших» к «высшим».
В силу всех этих причин (удовольствия от опасного «спорта», сохранения благодарности и верности сельских тружеников, но, прежде всего, демонстрации склонности империи к «украшениям»), прибывающие британские правители с еще большей жадностью восприняли культ охоты на слонах на тигров, чем туземные олигархи, которых заменили белые.
Третий аспект, связанный с британцами в Индии, наиболее противоречив. Эксплуатация, как в техническом и экономическом смысле получения прибыли, так и в культурном и нравственном смысле, проявилась очень рано. Некоторые относились к ней как к неизбежности. Но она вызывала беспокойство у всех, кто склонен к размышлениям.
Вопрос, который до сих пор волнует наши лучшие умы (что стоит за огромной разницей в силе и богатстве между «первым» и «третьим» мирами), поднял принц Расселас в классическом произведении Джонсона 1759 г. Но Джонсон/Имлак дает классический успокаивающий ответ.
Расселас ставит вопрос остро: «В результате чего и применения каких средств, европейцы стали такими могущественными. Почему, учитывая, что они могли так легко посещать Азию или Африку с целью торговли или завоеваний, африканцы и азиаты не могли вторгаться на берега европейцев, организовать колонии на их земле, ввести свои законы, вручая их местным князьям? Тот же попутный ветер, с которым они возвращались, мог бы привести туда и нас».
Имлак нескладно отвечал, что европейцы владели большими знаниями, а знание — сила. Но это едва ли могло объяснить, каким образом морская держава, численность населения которой составляла восемь миллионов человек, смогла добиться покорения субконтинента (в 1759 г.) с численностью населения в 200 миллионов.
Имлак говорил об экономическом превосходстве, но не о нравственном: «Европейцы менее счастливы, чем мы, они — несчастливый народ. Человеческая жизнь повсюду представляет собой состояние, которое просто нужно перенести, в нем мало того, чем можно наслаждаться».
