Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
прочно оседлых корпораций, защищенные от всякого преследования одним именем
Корибута Вишневецкого, нового козака Байды, были его подданными больше в смысле
военном, чем экономическом. Они были его вассалы, его дружинники, и под его
знаменем собиралось их, в виде охочих Козаков, тысяч по двадцати. Но своенравное,
хищное, разбойное Запорожье мало-по-малу возымело на них приманками и угрозами
то самое влияние, какому подчинились козаки, так или иначе зависевшие от
Острожского. Добычники по ремеслу и образу жизни, принятые новым Байдою под его
широкий щит, в видах охранения занимаемой ими земли от степной кочующей и
оседлой граничащейся дичи, захотели жить на счет панского хозяйства, и стали
смотреть на 'своего князя, как вольные „служебники*, а не как „подданные
сутужники*,—стали так смотреть, как в свое время архикозак Байда смотрел на
Сулеймана Великоленого и на Ивана Грозного. Негодуя на его экономические порядки,
они, со времени Павлюковщины, стали оборачивать свои пищали, как против него
самого, яко пана и „душмана*, так и против тех своих товарищей, которые больше
веровали в добычу плуга и мирного труда, нежели в добычу меча и хищения.
Князь Вишневецкий карал коронных и своих собственных бунтовщиков заодно с
Потоцким, которому, как и Конецпольскому, служил правой рукой. Он думал
властвовать над воинственными номадами по примеру предков своих, которые, меняя в
отношении к нимъ' гнев на милость и милость на гнев, умели делать их ручными, как
диких степных лошадей. Но взаимная вражда Козаков и панов росла в силу внутренних
недугов Речи Посполитой, которые, по замечанию краковского воеводы,
Любомирского, „чем вреднее, тем более скрыты*, *) а презираемые Вишневецким
иноки,
*) Этот мудрый сенатор писал к сеймующей шляхте в июле 1648 года: Трудно
восстановить спокойствие, „pуki niezagoj№ siк nie tylko powierzchowne, ale i
wewnкtrzne rany, ktуre, im szkodliwsze, tжm skrytsze
T. u.
26
202
с умыслом и без умысла, давали козацкой ненависти к окатоличенному потомку
знаменитого Байды санкцию веры. Указывая на отступничество князя Вишневецкого и
распространяя тревожные слухи даже насчет его дяди, киевского митрополита, они, без
всяких политических замыслов, делили резче и резче украинское население на панов и
людей посполитых, на злочестивую Ляхв^ и благочестивую Русь. К панам причисляли
они, в понятии черни, всех жолнеров, состоявших большею частью из православного
простонародья, а к Ляхамъ—всех землевладельцев и их шляхетных слуг, не взирая на
то, что многие из великих домов сохраняли еще веру русских предков своих, а
служилая шляхта, подобно самому Хмельницкому и его отцу, не находила никакой
выгоды в том, чтобы менять православного попа на католического ксендза, или на
унията.
Общая нужда в защите имуществ и семейств подавляла тогда в Малороссии все
прочие житейские интересы. Не только козаки забывали свои досады на панов и на их
служилую шляхту, но даже такие люди, которые, повидимому, не нуждались в помощи
магнатов-соседей, такие, которые граничились между собой из года в год и тягались в
трибуналах за взаимные захваты,—прекращали старые счеты и вооружались вместе
против постоянного врага колонизации—Татарина. Так в 1643 году козацкий
коммиссар, Николай Зацвилиховский, подначальный Станиславу Конецпольскому, яко
великому коронному гетману, водил Козаков на помощь князю Иеремии Вишневецкому
против 4.000-й Орды сленого Умерли-аги и отбил у неё над Сулою, между Ревцем и
Пслом, ясыр с добычею, а в 1644-м, Князь Иеремия с 3.000 своего войска ходил на
помощь Станиславу Конецпольскому против Тогай-бея и действовал так энергически,
как и с Потоцким против Козаков Остряницы и Гуни. То же самое вспомним здесь и о
другом поземельном соседе Князя Иеремии, Адаме Киселе, интриговавшем в
последствии между правительственною шляхтою против его геройских предприятий.
По фамильным бумагам Ростишевских, владельцев Липового в Киевщине, эти два
одинаково деятельные соседа граничились покозацки за свои осады и слободы, но
против Козаков действовали, кто во что был горазд, как против общих неприятелей.
Так дело шло у малорусских колонизаторов до 1648 года. При первых признаках
нового бунта Корибут Вишневецкий понял опасность своего колонизаторского поста на
окраине государства, в стране дикой, и принял решительные меры для предупреждения
ка-
.
203
тастрофы. Несколько десятков тысяч самопалов, оборонявших его колонии от
хищников и панов соседей, было отобрано им у своенравных подданных и сложено в
лубенском арсенале до поры до времени. Но не предвидел он, что Татары будут
призваны козаками в товарищи добычного промысла и впущены в Городовую Украину
именно теми, которые не менее землевладельческой шляхты были заинтересованы в её
обороне. Не могло прийти никому в голову, чтобы перекопский царь, два поколения
тому назад сгонявший Козаков с Днепра по договору с князем Острожским для
обоюдного спокойствия мусульман и христиан, чтобы потомок Чингисхана,
гордившийся старшинством рода своего перед цареградским повелителем
правоверных, чтобы тот, кто еще так недавно являл себя царем в своих обычаях,—
унизился до панибратства с бунтовщиком, кроющимся среди воров и горьких пьяниц в
днепровских камышах и плавнях. Сам же он, этот ИсламГирей, писал к нему, князю
Вишневецкому, недавно, уверяя его в своей дружбе и поступая царски относительно
царственных соседей. Вдруг все перевернулось к верху дном. Запруда, сдерживавшая
напор азиатской дичи на Христианскую Землю, уничтожена вероломным слугой
знаменитейших панских домов, Жовковских, Даниловичей, Конецпольских. Цветущая
сельским хозяйством и промыслами половина королевства предана разбойникам.
Завоевания шляхетского меча и плуга достались бессмысленным и беспощадным
руинникам.
Но Вишневецкий держался крепко на своем пограничном посту, и в глубине Речи
Посполитой на него смотрели как на спасительный устой отечества. Может быть, он
удержался бы на своем важном стратегическом пункте и до конца. Оя требовал
подкрепления во-время. Но во-время шляхетская республика не делала ничего. По
замечанию Адама Киселя, её медлительность в подобных случаях с каждым годом
увеличивалась. Считая этот порок своей правительственной братии неисправимым,
Адам Кисель, уже десять лет тому назад, предлагал свой проект правительственных
мероприятий, которыми была бы предотвращена и самая возможность повторения
Павлюковщины. Напрасная предусмотрительность! Быстрый разлив козако-татарского
нашествия по Киевщине, Подолии и Волыни, отрезал Вишневецкого от тех панских
владений, в которых все стояло еще на своих местах.
Хмельницкий между тем доказывал справедливость распространившагося уже в
Польше мнения о талантливости коварного козака,
204
.
которою паны могли бы, да не умели воспользоваться. Коронный подчаший
Остророг писал к Оссолинскому о нашем Хмеле: „Великих способностей ‘человек и
воин по самой природе (dowcipu wielki ego i z natury їoиnierz)®. Читая такое донесение
одного из ученейших полководцев своих, Поляки должны были с горечью вспоминать
слова геральдика Папроцкого, которыми он так разогорчил их отцов и дедов: *) „Кто в
наше время в чем бы то ни было превзошел Русака? Пошлете вы его в посольство,—он
исполнит посольство лучше, нежели вы ему прикажете. Между Русаками ищите
полководца и доброго воина. С досадой слышит он совещания о мире®. **)
Козацкий гетман отправил на Татарскую сторону Днепра (по милости
Вишневецкого, сделавшуюся, как и правая сторона, Русскою) одного из своих
полковников, Кривоноса, по песням-Перебийноса, бунтовать Вишневетчину и в выборе
своем показал тот же dowcip, который восхвалял Остророг. Эта была одна из тех
личностей, симпатичных для пьяной и свирепой толпы, которым украинские
разбойничьи песни принесли полную дань своих диких восторгов.
Вишневетчина была готова к бунту со времен Павлюка. Но хозяйственность Князя
Яремы сдерживала зверские инстинкты тех забродников, которые, воруя, грабя, убивая,
скитались в виде гонимых всюду волков, прошли широкое поприще панской
колонизации из конца в конец, и не бежали далее от новых обязательств и новых
преступлений только потому, что далее бежать было некуда. За Ворсклом и Пслом
голодного скитальца подстерегал с арканом и лыками Татарин, а Запорожье прогоняло
