Франк Коллар - История отравлений власть и яды от античности до наших дней
Потомки Фридриха 11 Штауфена, у которых папство желало отнять Сицилию, также находились под обстрелом римской пропаганды. На Конрада наговаривали так много, что наследнику пришлось в феврале 1255 г. послать прокурора в Рим, дабы категорически отвергнуть враждебные измышления. В связи с этим он говорил, что мог бы с презрением пренебречь зловредной ложью, если бы в нее не верил простой народ.
Система работала и в противоположном направлении. Фридрих 11, как в свое время его предшественник Генрих IV, тоже обвинял Церковь в применении яда. В 1249 г. он сообщил всем европейским государям, что на него совершено покушение, чем нанес серьезный урон репутации папства. В разосланном послании Штауфен выспренно нападал на Святой престол, разоблачая ужасающее злодейство. Документ, призванный продемонстрировать, что подобное преступление невозможно сохранить в тайне, начинался следующими словами: «Узнайте, могучие в веках, о великом коварстве, что неведомо прежним векам». Слова подбирались очень тщательно, для того чтобы поразить публику. Говорилось, например, что Папа распространяет venficium вместо benficium (благодать), которой ждут от доброго пастыря. Поступки Папы объяснялись жаждой всеобъемлющей власти, несовместимой с могуществом императора, которому наносился огромный ущерб. Таким образом, обвиняя Папу в отравлении, императорская пропаганда стремилась противостоять попыткам Святого преетола монополизировать светскую власть. В 1252 г. Конрад заболел и ответственность за свою болезнь возложил на римскую власть, снова задев ее репутацию. Матье Пари высказывал пожелание, чтобы эти утверждения не оказались правдой, демонстрируя опасение, что они имеют под собой основания. Как бы то ни было, хорошо видно, что подобные рассуждения входили в пропагандистский арсенал гибеллинов.
Взаимоотношения Рима с Французским королевством не отличались такой конфликтностью, однако Александра VI тревожила итальянская политика Карла VIII. Папу немедленно стали подозревать в желании помешать замыслам французов. И здесь в политическую игру входило обвинение в отравлении, которое отошло на второй план, когда обстоятельства переменились. Маленькая брошюрка конца XV в., приписанная распорядителю замка в Остии Мено д’Агеру, обвиняла Папу в стремлении умертвить солдат армии Карла VIII, стоявшей гарнизоном в Остии. В острой сатирической манере там говорилось о «смертоносных вещах, более постыдных и отвратительных, чем меч, несравнимых с другими способами убийства, таких, что не допускаются гражданским и церковным правом». По этому случаю вновь всплыло старое определение отравления как horrendum scelus. Оно усиливалось прозрачным намеком на каноническое право, которое нарушал тот, кому следовало быть его главным защитником. Обвинение, впрочем, выглядело слишком масштабным, общественное мнение королевства с трудом в него верило, и брошюрка распространялась слабо. После 1498 г. этот текст даже вредил французским интересам, поскольку Людовик XII нуждался в понимании Папы, чтобы развестись с первой женой и жениться на Анне Бретонской, вдове своего предшественника. Именно тогда сочинение Мено исчезло из обращения.
Очевидно, такие же пропагандистские цели вдохновляли и Франциска 1 после смерти дофина в 1536 г. Подлежавшим очернению врагом в этом случае являлся Карл Пятый, которого не удавалось победить на поле битвы. Оскорбленный император опубликовал письма с целью оправдания. А архиепископ Безанеона кардинал Гранвель возмущался «речами и слухами», которые король Франции и его министры распространяли как в королевстве, так и в Германии, Италии, Англии, других странах христианского мира, а также за его пределами, приписывая отравление императору. Кардинал негодовал по поводу «невероятного извращения истины и злобного вымысла» и начинал контратаку. Его инсинуации, касавшиеся коварных привычек французского двора, возможно, намекали на пресловутое отравление Карла Гиеньского его братом. Кардинал утверждал, что обыкновения эти живы, и намекал, что убийство мог совершить младший сын Франциска 1 Генрих. Этодело великолепно показывает, как в целях дипломатической пропаганды использовались и сама подозрительная смерть, и взволнованность, спровоцированная ссылками на употребление яда.
Во второй половине XVI в. известные модели использовались в новом политическом контексте. Протестантские правители не отказывали себе в удовольствии изобразить сторонника папства — главным образом, испанского короля — отравителем. Статхаудер Соединенных провинций и протестант Вильгельм Оранский сразу после организованного Испанией неудачного покушения утверждал в «Апологии» (1581 г.), что Филипп II среди прочих уничтожил своего сына Карлоса, который в 1568 г. таинственным образом умер в тюрьме. В 1582 г. в Брюгге вышла маленькая брошюрка, частично воспроизводившая ту же аргументацию, но расширявшая поле злодеяний Габсбургов. Она называется «Истинный рассказ о том, что приключилось в городе Брюгге в 1582 г., ибо король Филипп Испанский снова использовал предателей и убийц, дабы лишить жизни герцога Брабанта, Анжу, Нассау… вместе с принцем Оранским — ядом или каким-либо иным способом». Речь здесь шла о Франциске, брате Генриха III, которого Нидерланды избрали своим монархом. Воспроизводилась классическая аргументация: не умея победить герцога Анжуйского на поле сражения и не имея законных возражений против восшествия его на престол, испанский король решил избавиться от соперника другим способом. До этого Филипп уже отравил жену Елизавету Валуа и сына Карлоса, а впоследствии предполагал совершить такое же покушение на жизнь короля Португалии.
Дискредитация Филиппа 11 как бессовестного тирана имела целью испортить его репутацию в глазах находившихся под его властью фламандцев, чтобы они присоединились к восставшим северным провинциям. Кроме того, эта пропаганда могла способствовать сплочению англичан вокруг королевского правительства против Испании. Фаворит Елизаветы граф Эссекс изо всех сил стремился избежать англо-испанского сближения и организовывал разоблачительную кампанию против монарха-католика. Англия официально потребовала от Филиппа 11 выдачи сообщников заговора 1594 г., которые находились на континенте, однако требование сочли оскорбительным. Оно и на самом деле преследовало скорее цель распространения сведений о заговоре. В 1595 г. появился трактат о тайных замыслах короля Испании против королевы, в котором среди других примеров приводилось дело Лопеза. В 1597 г. нападки возобновились в связи с делом Эдварда Сквайра[8], поскольку за деятельностью иезуитов видели руку испанского короля. После казни преступника распространялось письмо, разоблачавшее злодеяние и тех, кто его задумал. Автором, скорее всего, являлся Бэкон.
Подобные враждебные Испании настроения были характерны не только для протестантских стран. В 1590 г. скончался Папа Сикст V. Французская монархия, поддерживавшая с ним хорошие отношения, немедленно обвинила в преступлении Испанию, король которой в шутку называл яд «requiescat in расе» (почиет в мире).
Weltanschauung (взгляд на мир)через призму ядаДо сих пор речь шла о конкретных обвинениях, влиявших на общественное мнение и соответствовавших целям внешней политики. Однако одновременно с этим складывался и общий идеологический подход, приписывавший одним людям натуру отравителей, а другим — добродетель неприятия яда. Мир делился, таким образом, на народы, отравлявшие других и самих себя, и народы, порядочные и добродетельные.
Начнем с первых. Венецианский историк Джустиньяни утверждал, что Венеция никогда не действовала против своих врагов коварством. Возможно, он вдохновлялся декларацией 1498 г., в которой Совет Десяти заявлял, что венецианцы «никогда не имели обыкновения вредить кому бы то ни было обманом и ставить ловушки». В сентябре 1509 г. венецианские власти с присущим им апломбом сделали еще одну декларацию, подтверждавшую первую. Однако бесстыдные заявления были ответом на обличения. Провозглашая себя чистой от обвинений в применении яда, Светлейшая республика приписывала себе благородство, как Рим во времена Фабриция. Аргумент этот отнюдь не был нов, и прибегали к нему далеко не только в Италии.
Потомки галлов тоже испытывали отвращение к яду. В изысканной балладе Эсташа Дешана страна лилий располагалась с противоположной стороны от Востока, где «подавали ужасные напитки». С этим соглашались (причем напрасно) даже итальянцы. В феврале 1572 г. Контарини утверждал в Сенате Венеции, что французы ненавидят предательство, тайные действия, яд и убийство, столь распространенные в других местах. Однако в 1588 г., после отравления принца Конде, врач королевы-матери Кавриана констатировал, что «применение яда, к коему уже привыкли итальянские государи, дошло до Франции». Драматург Пьер Гренгор еще в начале XVI в. опасался именно такого последствия итальянизации.
