Олег Гончаренко - Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920—1970 гг.
Русские военные эмигранты в ряде стран Латинской Америки занимались вопросами строевой службы, выступая в качестве советников и командиров молодых армий континента. Офицеры часто ехали на другой континент в надежде на лучшую жизнь и открывающиеся возможности служить по специальности вместе с женами, детьми, товарищами по работе и прежней службе. «Группа чинов РОВС, находившаяся в городе Вильтце (Герцогство Люксембургское), в составе 32 мужчин, 8 женщин и 4 детей, переехала в Южную Америку, в Парагвай, колонизацией которого ведает генерал Беляев…»{123} — такие заметки можно было часто встретить на страницах военной эмигрантской периодики 1930-х годов.
Именно в эту пору Парагвай, в стремлении одержать военную победу над Боливией, сделал ставку на русских военных, проживавших в стране, ибо в начале 1930-х многие из них, по собственному признанию, были «неприхотливы, бездомны и бедны». Для привлечения иностранных военных инструкторов правительство Парагвая было готово предложить офицерские должности, и даже гражданство, в результате чего в рядах парагвайской армии к 1939 году, по разным данным, насчитывалось около 80 офицеров русского происхождения. Эмигрантские источники указывают значительно более низкую цифру: «Всего же, в этой войне в рядах Парагвайской армии приняло участие свыше 30 белых русских офицеров…»{124} Официально на военной службе страны состояло 2 русских генерала — Иван Тимофеевич Беляев и Николай Федорович фон Эрн, 8 полковников, 4 подполковника, 13 майоров и 23 капитана.
Проживающие в Боливии и Парагвае русские служили в авиации, артиллерийских частях и на различных штабных должностях. Большинство офицеров в полевых войсках составляли «местные кадры», произведенные в высокие армейские чины уже в ходе боевых действий. Именно они вынесли на своих плечах основные тяготы грядущей войны.
….Накануне боливийско-парагвайского конфликта в Асунсьоне была объявлена всеобщая мобилизация, и численность национальной армии в течение нескольких недель увеличилась в двадцать раз — с 3000 до 60 000 человек. Очевидец событий писал: «Сегодня с утра в городе творится что-то невообразимое. Первый день общей мобилизации. Толпы резервистов, все больше безусая молодежь везде и всюду. Непрерывные крики “Abajo Bolivia!”. По словам газет — энтузиазм, не поддающийся описанию… Первый день войны — всюду одно и то же: бодрость, веселье, огромный подъем, “дорогая родина”, “умрем за отечество” и т.д.»{125}. При этом во многих отрядах солдаты были вооружены лишь ножами-мачете, а одна винтовка системы Маузер аргентинского производства приходилась на 5—7 человек. Вместе с тем, писал участник событий, «на вооружении армии были горные гаубицы Шнейдера, крупповские 75-мм пушки и мортиры Стокс-Брандта, и все мы в один голос признали, что парагвайскую армию вооружали, собственно говоря, боливийцы. Отношение к казенному имуществу было довольно, на наш взгляд, оригинальное, что объясняется, думается мне, большой примитивностью парагвайцев, совмещавших понятие о настоящем патриотизме с безразличным отношением к казенному добру»{126}.
Парагвайскую армию возглавил полковник Хосе Феликс Эстигаррибиа — волевой руководитель, происходивший из племени индейцев гуарани. Его начальником штаба был генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев, до этого занимавший должность начальника военного училища в Асунсьоне.
Поначалу боевые действия сторон представляли собой беспорядочные перестрелки в джунглях и обмен атаками и контратаками в борьбе за «укрепленные районы». Парагвайская пресса передавала волнующие для местной читающей публики, но комичные для русских военных подробности с фронта: «Bahia Negra бомбардировалась боливийским аэропланом, сбросившим четыре (!) бомбы, которые не взорвались… Утренние газеты сообщали, что наши отбили у боливийцев два форта обратно. “Превосходящие силы неприятеля”, по-видимому, оказались на самом деле не Бог весть какими, ибо форты отобраны обратно одним лишь эскадроном»{127}.
В ходе боев местного значения стала вырисовываться линия фронта, которая на картах редким пунктиром пересекала местность, отмеченную как поросшую жестким кустарником равнину вперемешку с болотистой сельвой.
Сражающиеся стороны активно использовали познания в фортификации и возводили на завоеванных территориях деревоземляные укрепления, гордо именуемые «фортами». Солдаты полковника Эстигаррибиа минировали пространство вокруг фортов, делая их неприступными для противника.
Началась затяжная позиционная война. Войска зарывались в землю, опутывая свои позиции колючей проволокой, сооружая блиндажи и укрепляя пулеметные гнезда.
«Что дали Парагваю наши офицеры? Прежде всего они дали свой военный опыт Великой и Гражданской войны, и не только участием в самой войне, но и подготовкой офицерского состава… Наши офицеры были… знающими и опытнейшими инструкторами по пулеметному делу; были знающими, и даже учеными артиллерийскими техниками, наладившими работу в единственном в Парагвае Асунсьонском арсенале, особенно в его отделе взрывчатых веществ, в лаборатории и в починочных мастерских, где за время войны производили не только починку орудий, ружей и пулеметов, но занимались и выделкой авиационных бомб, ручных гранат и т.п. Наши моряки дали свой многосторонний опыт личному составу парагвайских речных канонерок[35], а наши врачи и ветеринары поставили на должную высоту санитарную и ветеринарную службу в армии. Наши топографы и частью офицеры Генштаба значительно продвинули вперед дело снабжения войск картами и планами, а наши инженеры, а также офицеры Генштаба научили и фортификационному, и дорожному строительству», — подводил итоги первых месяцев военной кампании русский офицер{128}.
С начала 1934 года в затянувшейся войне стал намечаться перелом — парагвайцы начали хорошо подготовленное наступление на северо-западном участке фронта вдоль рек Пилькомайо и Монтелиндо. В сезон дождей боливийская военная техника, первоначально сдерживавшая скорое продвижение парагвайских войск, стала чаще выходить из строя, и задача наступательной операции объединенными силами пехоты и кавалерии, где ей отводилась роль фланговых обходов, решила исход войны.
Несмотря на численное превосходство сопротивляющегося противника, за два месяца наступательных операций парагвайцам удалось продвинуться почти на 200 километров, захватив более 7000 пленных.
Весной 1935 года сражающиеся стороны достигли крайней степени финансового и морального истощения. Боевой дух парагвайской армии был крепок, и в конце марта еще многократно возрос, когда полковник Эстигаррибиа привел свою армию к границам Боливии, атаковав нефтеносный район у городка Вилья-Монтес, расположенный в 60 километрах севернее аргентинской границы.
Через две недели оборонительных боев воля к сопротивлению боливийцев угасла, и началось отступление по всему фронту. Попытки сдержать парагвайские войска малочисленной авиацией привели к потере двух боливийских «фальконов», сбитых пулеметным огнем парагвайцев.
В конце мая 1935 года Вилья-Монтес, обороной которого руководил наёмный чехословацкий генерал Плачек, был окружен парагвайцами. После этого Боливия, у которой больше не осталось войск, обратилась в Лигу Наций с просьбой о посредничестве в заключении перемирия с Парагваем.
11 июня 1936 года было подписано соглашение о прекращении огня. Потери сторон убитыми составили 40 000 солдат у Парагвая и 89 000 — у Боливии. В плену у парагвайцев оказалась практически вся боливийская армия — 300 000 человек.
За время трехлетней войны двух стран на стороне Парагвая погибло пять русских офицеров. Это есаул Василий Федорович Орефьев-Серебряков (воевавший в чине майора парагвайской армии), ротмистр Борис Павлович Касьянов (в чине майора), хорунжий Василий Павлович Малютин (в чине капитана), ротмистр-текинец Сергей Сергеевич Салазкин[36] (в чине подполковника) и штабс-капитан Марковского офицерского полка Николай Иосифович Гольдшмидт (в чине капитана).
Воздавая должное заслугам русских офицеров, в столице Парагвая их именами были названы пять улиц, а в Свято-Покровском православном храме Асунсьона установлена мемориальная доска.
Справедливости ради, стоит отметить и оборотную сторону отношения парагвайцев к своим недавним товарищам по оружию. «Что же война дала русским, принявшим в ней такое видное участие? Часть офицеров была оставлена на военной службе, часть — устроена на службу гражданскую, но… некоторые, по увольнении в запас, были предоставлены своей судьбе… Но вот довольно показательно, что когда в парламент был внесен проект закона о предоставлении русским врачам, принимавшим участие в войне, права практики наравне с врачами-парагвайцами, то… проект это был провален, и русские врачи, так много сделавшие и так потрудившиеся на войне, не получили права свободной практики и вынуждены, как и прочие иностранцы, работать только в тех местах, которые отстоят не ближе как на несколько десятков километров от места практики врача-парагвайца… В заключение думаю, что не погрешу против истины, если скажу: жаль, конечно, что русская кровь пролилась на парагвайских полях за совершенно чуждое нам, русским, дело…»{129} — горестно констатировал военный эмигрант.
