Франсуа Фонтен - Марк Аврелий
После Кассия
Авидий Кассий носил пурпур три месяца и шесть дней. Он подобрал состав Императорского совета, назначил глав канцелярий, послов; все заговорщики с первого же момента оказались при деле. Нетрудно понять, что не все заговорщики были обыкновенными злодеями: они просто хотели использовать законный переход власти, казавшийся неизбежным, в свою пользу. Ввиду отсутствия внятного конституционного закона, наследование престола в Риме происходило отнюдь не автоматически. Только традиция велела отдавать преимущество наследнику по крови, но он при этом должен был уже иметь какой-либо из знаков суверенной власти, а у Коммода их еще не было: титул Цезаря, который он носил с детства, был просто личным именем, говорившим о возможности занять высшее место. Если бы Марку Аврелию оставалось жить всего несколько дней — а так тогда, по-видимому, и предполагали, немедленно началось бы столкновение западных и восточных армий; у каждой из них был и свой глава: на Западе — Клавдий Помпеян, на Востоке — Авидий Кассий. С учетом расстояний второй вынужден был сделать первый шаг. Итак, два полководца вопреки всякому завещанию разыграли бы свою партию. Кассий первым вынул меч; он поспешил причислить Марка Аврелия к лику богов, как будто уже был облечен высшими жреческими полномочиями, как будто исполнял сыновний долг. Такое благочестие давало ему преимущество; люди вообще замечали, что он публично никогда не говорил плохо об императоре. Но о Коммоде он и не вспомнил.
Между тем он мог бы предложить себя в регенты и породниться с Антонинами — так после смерти Коммода сделал Септимий Север. Если у него действительно был уговор с Фаустиной, именно это было бы нормально. Она, со своей стороны, могла бы публично объявить, что выбирает его, а не сенатского фаворита Помпеяна. Но то ли такого уговора вовсе не было, то ли он был недостаточно ясным, то ли Кассий в последний момент отказался от него. Последняя гипотеза выдвигалась не раз. Она могла бы объяснить, почему Фаустина, как мы только что видели, в письмах к Марку Аврелию так яростно требует примерно наказать предателей. Но что можно вообще сказать по поводу писем, о которых даже неизвестно, не придумали ли их нарочно для доказательства невинности или же двуличности императрицы, со времен Античности даже слишком интересующей историков.
Может показаться, что и заговором, таким кратким и так легко подавленным, мы интересуемся слишком сильно. Его обстоятельства известны очень плохо, мы не знаем большинство его действующих лиц. На первый взгляд, это всего лишь случайное происшествие. Но к нему привязалась очень устойчивая легенда. Это легенда не об Авидии Кассии: он был авантюристом, которого больше боялись, чем любили, а его сторонники не успели или быстро потеряли охоту раскрыть себя. Это легенда о Марке Аврелии — добром императоре, которого предали генерал с именем, отдающим заговором, и собственная жена с пьянящим именем Фаустина, бесстыдно поддержавшая подлого изменника, пообещавшая ему царство и свое ложе. Стоило только вообразить столь гнусную интригу, и сразу становилось ясно, почему вскоре все обернулось так скверно. Великодушие, верность и законность оказались попраны, в самом сердце Империи завелось святотатство.
Как бы прямолинеен ни был такой сюжет, он не лишен исторической ценности. Неужели те, кто утверждает, будто быстрый крах ранней Империи объясняется чисто экономическими причинами, всерьез верят, что деградация институтов менее вредна, чем девальвация монеты? Люди конца века, ставшие свидетелями моментального забвения всех ценностей века Антонинов, не имели представления об учении исторического материализма: они понимали только, что обществом вновь правит насилие. Но каким колдовством, через какую рану оно проникло? Мало-помалу в памяти людей утвердился образ Узурпатора и Неверной Императрицы. Как чума, вне всякого сомнения, взялась из ларца, похищенного солдатом Кассия в храме Аполлона в Селевкии, так и анархия могла родиться только от тяжкого клятвопреступления, совершенного мятежником и вероломной женой. Задним числом в громовом раскате, прозвучавшем в Сирмии в апреле 175 года, расслышали весть о том, что добрых чувств, что бы ни говорил Марк Аврелий солдатам, все-таки уже не осталось в человечестве. Значит, оптимистическая фраза, четверть века спустя вложенная в его уста живым свидетелем событий — Дионом Кассием, была антифразой, пророчествующей об антиобществе.
По тому, как крепко укоренился в историческом повествовании столь скоротечный путч, можно судить о том, насколько он был ошеломителен. Вероятно, у этого события была большая подводная часть, и некоторые признаки подтверждают это. Войдя в Антиохию, Марций Вер сразу опечатал бумаги Кассия. Когда Марк Аврелий захотел их посмотреть, Марций ответил, что уничтожил их. Такая инициатива была серьезным превышением полномочий и могла показаться даже крамольной. Марций Вер вполне сознавал это. Он сказал: «Беру всю ответственность за это на себя и готов поплатиться головой, но я не мог допустить, чтобы на кону стояло столько других голов». Что бы он ни прочел — какие-то списки или компрометирующие письма, нашел ли он там нечто, затрагивающее императорскую родню (а о своих товарищах по оружию наверняка что-то нашел), точно одно: этого преданного и ответственного человека испугал масштаб возможного скандала. Марк Аврелий мог только поблагодарить его за такое нарушение дисциплины, но тотчас пошел слух, что в общей куче были и письма Фаустины. Притом от всякого риска она все равно еще не избавилась: как оказалось, эфемерный начальник латинской канцелярии Кассия, некто Манилий, сбежал вместе с самой секретной частью переписки своего господина. Он, несомненно, скрывался у парфян. Хотел ли он воспользоваться своими возможностями для шантажа или по смерти Марка Аврелия эти возможности иссякли сами собой? Семь лет спустя он вновь оказался в Риме, предстал перед судом, но дело завершилось быстро: как сообщает Дион Кассий, Коммод сжег все письма, не читая. Это необычное свидетельство историка в пользу Коммода на самом деле — похвала Помпеяну, который в первый год нового царствования сохранял ведущее положение в правительстве. Сношения с Кассием, очевидно, были весьма обширными и на очень высоком уровне, ни один клан не был заинтересован в предании писем гласности. Для потомства же Фаустина так и осталась жертвой постоянного нежелания раскрывать секреты.
Путешествие на Восток
Легионы, готовые двинуться на Восток, вернулись в лагеря; что они при этом думали, не говорится. Век тому назад римляне, казалось бы, избавились от кошмара гражданской войны, но она могла вспыхнуть вновь в конце любого царствования. При таких перспективах быстрое возвышение Коммода казалось мудрой предосторожностью, и только зная будущее, мы можем обвинять Марка Аврелия в недальновидности. Понятно, что германцы были недовольны: если бы имперские силы находились в затруднении, германцам легче было бы договариваться. Некоторые племена даже просились идти сражаться с Кассием вместе с легионерами (это доказывает, что политика клиентских отношений и сотрудничества возобновлялась). Им отказали: свои неприятные счеты римляне должны были сводить сами. Вообще же их позиция в отношении своих вчерашних противников, каждый из которых теперь крепко ввязался в переговоры о сепаратном мире, были прочными. Язиги дали слишком большие залоги, чтобы теперь вновь начать вилять. Им продиктовали более суровые условия, нежели германцам: запрещенная для них полоса вдоль Дуная была вдвое шире, они обязались вернуть сто тысяч пленных и дать восемь тысяч своих всадников, тотчас же записанных во вспомогательные войска и отправленных в Британию. Разом ослаблялся военный потенциал агрессивных сарматов из пушты и усиливались вечно неспокойные каледонские легионы. Марк Аврелий согласился принять титул Сарматского.
Он мог бы вернуться в Рим, где его ждал триумф, но представился удобный случай и было даже необходимо наконец-то посетить восточную часть Империи. Военный поход, который чуть не пришлось возглавить императору, превратился в увеселительную поездку для него с семьей и друзьями — да они уже и находились на полпути от страны чудес. Для Марка Аврелия удовольствие было испорчено: повсюду на пути он видел едва прикрытые следы измены, едва гримированные лица изменников. Ему приходилось холодно отвечать на неискренние и уж точно ненадежные изъявления восторга. Все это ему не нравилось. Но показать Восточному Средиземноморью, что у него есть император, восстановить пошатнувшийся престиж, вернуть доверие растерявшимся легионам, реорганизовать администрацию было нужно срочно. Римский народ мог подождать; управление Империей не прерывалось: Императорский совет и главные канцелярии ехали вместе с императором. Процессия была громадная, но, за исключением преторианцев и германской гвардии, вполне штатская и мирная. Доспехи наконец уступили место тоге. С императором ехали зятья Помпеян и Клавдий Север, а также Бассей Руф, Пертинакс и статс-секретари по греческим и по латинским делам Александр Пелопатон и Таррутений Патерн. Последний — военный юрист — начинал ошеломительную карьеру.
