Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев
Я слетал в Ванкарем и привез Доронину кое-какие части. Для меня этот взлет был самым опасным. Машина Доронина поломалась посредине аэродрома, как бы разделила пополам и без того узкую площадку. Для взлета остался коридор в 30 метров. Ни разу в жизни я не взлетал при таких условиях. Впереди самолет Доронина, я иду прямо на него. В десяти метрах повертываю, и как только крыло прошло, сразу выравниваю свою машину. Это очень рискованно, но обошлось благополучно.
Сколько было радости, ликований, особенно когда высаживал очередную партию пленников Ледовитого океана на берег! В лагере же, кажется, наоборот, как будто спокойнее нас стали встречать. Верили, что вывезем!
Но 12 апреля к вечеру внезапно ухудшается погода. И у всех тревога: можно ли завтра лететь? Об этом я думал всю ночь: и не я один — все. Ведь в лагере осталось только шесть человек! Нет больше могучего коллектива, который умел с железным терпением отражать удары. Когда ломался аэродром, они, рискуя жизнью, создавали новый аэродром. Но что же могут сделать радисты Кренкель и Иванов, капитан Воронин, боцман Загорский, заместитель Шмидта Бобров и начальник этого невиданного в мире аэродрома Погосов, если у них вдруг сломается аэродром?
Мы проснулись 13 апреля с твердым решением лететь во что бы то ни стало. Первым вылетел Водопьянов. Не найдя лагеря, он вернулся обратно. Тревога сгустилась, многие стали нервничать.
Петров нетерпеливо крикнул моим людям, которые готовили самолет:
— Чего копаетесь, почему не летите? Я говорю:
— Будьте совершенно спокойны… Сейчас полечу с штурманом и привезу вам всех!
Пришлось даже кому-то крикнуть:
— Отойдите, не мешайте техникам!
Мы вылетели втроем — Молоков, Водопьянов и я. Со мной как в первый рейс, так и в этот последний идет мой штурман Шелыганов. Сумрачно, небо закрыто. Видимость плохая, a у меня на душе совершенно спокойно… Знаю: Шелыганов со мной — значит лагерь найдем.
Как и в первом рейсе, я слышу в телефон спокойный, уверенный голос штурмана:
— Через пятьдесят пять минут будет лагерь Шмидта!
И действительно, через пятьдесят пять минут я увидел лагерь. Но уже никто не машет нам руками, на льдине валяются полуразбитые ящики, всякий скарб, какой остается в доме, покинутом хозяевами.
Да, опустел этот нашумевший исторический „ледяной дом". Разбит ледяной плен… Остались какие-то черепки, папиросные и спичечные коробки и красный флаг на мачте — свидетель большевистского мужества.
Спокойно забираю в самолет Загорского, восемь собак и, как полагается в таких торжественных случаях, делаю над аэродромом три прощальных круга. Потом ложусь на курс Ванкарем. Тринадцатого апреля лагеря не стало.
Я человек спокойный. Скажу по-честному, самые сильные волнения я пережил не в Арктике, не в облаках над Паль-Пальским хребтом, а на пути из Петропавловска до Красной площади в Москве, когда нас чествовала вся страна во главе с нашим любимым Сталиным.
У меня как у командира и бойца Красной армии была счастливая мысль: „Если борьба за спасение челюскинцев так всколыхнула всю страну, что же будет, когда придется спасать нашу родину от внешних врагов? Ведь тогда поднимутся миллионы и сокрушат любого противника!"
Ну, а что касается меня, то я — советский летчик. Все, что я сделал, мог бы сделать и любой красный военлет. Биография моя только начинается. Моя жизнь еще вся впереди…
Полеты на Север для меня — испытание. Экзамен выдержал, но вернусь в свою часть и буду еще учиться.
Беседуя с летчиками и челюскинцами в Кремле, товарищ Сталин сказал:
— Нашей стране нужны смелые люди!
Я буду учиться, воспитывая в себе смелость, совершенствуя свое летное искусство. И в ту минуту, когда кто-либо посмеет поднять руку против нашей родины, я поднимусь со своим соединением в воздух, полечу, куда прикажут, в любую точку земного шара, — буду бомбить и стрелять так, чтобы отбить охоту к нападению на СССР.
Штурман М. Шелыганов. Трезвый риск
Командир роты 51-го территориального полка приходил в нашу школу аккуратный, подтянутый, в свободное время рассказывал о гражданской войне и казался нам, школьникам, идеалом героя.
Он был подрывником. Когда весной река Теша взбунтовалась, ему поручили опасную задачу: вырвать серединные сваи, чтобы река не снесла мост целиком. Был праздник. Мы, ребята, залезли на ближайшие крыши и наблюдали за командиром. Вот он с гранатами опускается к мостовым сваям, раздается щелчок ударника. Командир быстро карабкается вверх и отбегает в сторону, вслед затем — оглушительный взрыв.
— Нет ничего страшного, — рассказывал он потом на занятиях, — надо только быть аккуратным и точным. Взрыв происходит через 20 секунд. За это время можно отбежать.
Я и друг мой Вячеслав Стрижев твердо решили стать командирами. Но тут в моей жизни случилось еще одно событие. Летом, когда я приехал на каникулы домой, на Первомайский завод, я впервые увидел аэроплан. Это был агитсамолет из Нижнего, остановившийся километра за два от нашего завода. Прибежав туда, я увидел на лугу летчиков в крагах и красивую машину. Ее пропеллер гудел и резал воздух с такой силой, что казалось, будто ветер рвет траву. Не отрываясь, я смотрел, как летчики катали на самолете старых рабочих.
Мы будем летчиками
Осенью, вернувшись в школу, я рассказал об этом Вячеславу, и мы тут же решили свою судьбу: будем летчиками!
В последний год учения уездный комитет комсомола направил меня и Вячеслава на приемочную комиссию в воздушный флот. Мы поехали с риском — в путевке было указано, что непринятые возвращаются за свой счет. Я был уверен в своем здоровье, но кто бы мог подумать, что меня подведет такая мелочь, как слабые глазные веки! Отбор был на редкость строгий: нам обоим пришлось отправиться обратно.
Денег — ни копейки. Вся наша надежда была на знакомую девушку, жившую в Новгороде. Мы разыскали ее адрес и пришли попросить денег на билет. Но девушка встретила нас так радостно и так приветливо угощала чаем с пирожками, что у нас нехватило духа просить денег.
Что было дальше? Мы пытались ехать „зайцами". Нас штрафовали. Мы продали на толкучке пиджак Вячеслава со светлыми пуговицами. Нас выгоняли из вокзалов, высаживали из поездов… Последние 50 километров прошли по шпалам. С этого времени нас с Вячеславом прозвали в школе „летчиками".
Вячеславу так и не пришлось быть летчиком, но моя мечта сбылась. Я кончил Кремлевскую военную школу и курсы воздушного флота. Два года работал в дальневосточной военной авиации.
22 февраля мы получили приказ немедленно, сегодня же, выехать во Владивосток вместе с самолетами и поступить в распоряжение начальника отделения управления Северного морского пути т. Пожидаева. В эскадрилье все откровенно завидовали нам. Прощаясь с нами, командир и комиссар эскадрильи говорили: „Ведите себя так, чтобы все видели, что вы люди военные".
Один из инструкторов пытался рассказать нам о предстоящей задаче. Мы часто потом вспоминали это напутствие с улыбкой — как наивны были представления у людей об условиях работы на крайнем Севере.
— Вы подойдете на пароходе к кромке льда, — говорил он, — выгрузите свои машины и будете летать оттуда на льдину Шмидта. Вам придется конечно искать лагерь, вы будете разлетаться под углом и совершать поиски в ту и другую сторону…
Мы выслушали эти указания с должным достоинством и в тот же день вечером выехали во Владивосток. На пароход „Смоленск" уголь уже был погружен. С нами были три самолета «Р-5»: Каманина, Бастанжиева и Демирова. Затем приехали летчики Пивенштейн и Горелов с двумя самолетами «Р-5». Были еще два небольших подсобных самолета «У-2»: Пиндюкова и Тишкова. Так составился особый отряд под командой Каманина.
Еще во Владивостоке, за день до отхода „Смоленска", мы встретились с гражданскими летчиками — нашими будущими спутниками. В управлении Северного морского пути я впервые увидел человека с бородкой, в кожаной тужурке с меховым воротником. Это был Фарих. Рядом с ним сидел простой хороший дядя, на редкость спокойный и приветливый. Он назвался Молоковым. Мы были рады лететь вместе со старыми, опытными полярниками.
Тут же было созвано совещание. Оказывается, гражданские летчики прибыли без самолетов. Им дали самолеты Бастанжиева и Горелова. Спасательная экспедиция началась.
„Смоленск" двинулся на Север. На третий день у Курильских островов мы попали в сильнейший шторм. Волны зарывали пароход в воду, ставили на бок под углом в 50°. Вещи в каюте летали от одной стены к другой, сапоги сами двигались по полу. Незащелкнутая дверь хлопала оглушительно, как выстрел. И конечно многие из отряда лежали в припадках морской болезни.
Но нельзя было терять времени. Я продолжал готовиться к обязанностям штурмана. Нужно было просмотреть и подготовить карты, поставить на них курс, наметить маршрут. Я набрал десятки карт, но среди них не было ни одной, вполне годной для самолетовождения. Многие противоречили друг другу. Самые подробные имели только очертания береговых линий и приблизительную наметку прилегающих к берегу хребтов, нанесенных по видимости с моря. Но даже береговые линии были намечены во многих местах пунктиром. Населенные пункты не были обозначены. Их вообще мало. Они отстояли друг от друга на сотни километров.
