Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории
Собственники против несобственников? Не совсем так. Противоположность эта носила экономический, а не юридический характер. Безлошадный крестьянин (brassier) часто имел несколько клочков земли (хотя бы хижину и огород) и даже нескольких мелких животных. Так было издавна. «Амори, сын Рагье, — говорится в записи, излагающей соглашение, заключенное несколько ранее 1096 года, — даровал в Моидонвилле (Mondonville) монахам приорства Сен-Мартен-де-Шан… двух госпитов, имеющих землю, которой хватает лишь для домов и садов»{163}. Это то самое положение, которое очень ясно описано в текстах XVIII века. Что касается пахаря (laboureur), то он, весьма возможно, владел своим хозяйством, по крайней мере его значительной частью, лишь в порядке временной аренды. Этот случай становился все более частым по мере того, как развивалась в новое время крупная собственность, владельцы которой редко вели самостоятельное хозяйство. Извлекая выгоду из многочисленных полей и огромных стад, земледелец, истинный деревенский капиталист, взявший в аренду у дворянина или у буржуа земли, которые последний или его предки собирали с таким упорством, часто превосходит мелкого собственника по богатству и престижу. Не случайно слово «арендатор» стало с XVIII века почти синонимом слова «пахарь» (laboureur); еще и сегодня в обыденной речи, независимо от юридического значения, под фермой подразумевается всякое более или менее крупное деревенское хозяйство.
Как безлошадный крестьянин (brassier), не имевший тяглового скота, обрабатывал свои поля? Иногда (а в старину, бесспорно, довольно часто) без плуга. Один акт 1210 года, предусматривая случай, когда аббатство Ла Кур-Дье (La Cour-Dieu) будет расчищать лес, заранее предполагал, что при этом будут участвовать две категории сельских жителей: «…те, которые будут обрабатывать землю с помощью быков, и те, которые будут работать мотыгой». В Вокуа (Vauquois) план 1771 года отмечает земли, «обработанные вручную»{164}. Но в других местах (особенно там, где была тяжела почва) приходилось занимать упряжку и плуг у более состоятельного соседа: иногда — бесплатно (во многих сельских общинах взаимопомощь была довольно стойкой социальной обязанностью), гораздо чаще — за вознаграждение. Иногда вознаграждение выплачивалось деньгами, иногда — натурой, в виде одной из тех ручных работ, которые бедняк привык выполнять для богатого. Ибо brassier, слишком бедный, чтобы иметь возможность жить за счет своего хозяйства, обычно пополнял свои средства, нанимаясь к пахарю; он был батраком (manouvrier) или «поденщиком» (journalier). Так между двумя классами устанавливается сотрудничество, не исключающее антагонизма. В конце XVIII века в Артуа пахари (laboureurs), недовольные тем, что бедняки (ménagers) взяли в аренду кое-какие земли вместо того, чтобы сохранить свою рабочую силу для зажиточных крестьян, повысили с целью наказания плату за отдачу в наем тяглового скота. Это вызвало столь острое и угрожающее недовольство, что правительство вынуждено было насильно установить законную таксу{165}.
Противоположность и, следовательно, соперничество существовали во все времена. Но экономические преобразования нового времени еще более обострили их. Вступление сельского хозяйства в стадию развитого обмена вызвало, как мы видели, настоящий крестьянский кризис. Им сумели воспользоваться самые зажиточные и самые ловкие из земледельцев, ставшие от этого только богаче. Зато многие пахари (laboureurs), задолжав, вынуждены были продать часть своей земли и перешли в ряды батраков или по крайней мере оказались в весьма близком к этому состоянии. Пока новые хозяева вели обработку земли, создавая мелкие фермы, для этих деклассированных людей еще оставалась возможность, которую многие использовали: приарендовывать кое-какую землю за денежную плату или исполу. Но осуществленное в XVIII веке в широком масштабе «объединение ферм» окончательно низвергло большинство из них в ряды сельского пролетариата. Многие тексты того времени описывают нам эти деревни, где, как говорил в 1768 году интендант Лилля о некоторых кантонах Артуа, «один арендатор владеет всеми плугами общины, что делает его абсолютным господином жизни крестьян и наносит вред как населению, так и земледелию»{166}. Накануне 1787 года во многих общинах батраки составляли большинство, например в Лотарингии, в Пикардии, а быть может, и в Берри. Экономический и агротехнический переворот, начавший около 1750 года преобразовывать деревни большей части Франции, так же как и происшедшая позднее политическая революция, сокрушившая монархию, имели перед собой уже сильно расслоившееся крестьянское общество.
Глава VI.
НАЧАЛО АГРОТЕХНИЧЕСКОГО ПЕРЕВОРОТА
Вошло в привычку называть агротехническим переворотом те крупные перемены в сельской технике и обычаях, которые во всей Европе (в каждой стране в разное время) положили начало применению современных методов ведения хозяйства. Этот термин удобен. Он указывает как на параллелизм, правильность которого неоспорима, так и на вполне подтвержденные фактами связи между этими земельными преобразованиями и «промышленным переворотом», породившим крупную капиталистическую индустрию. Этот термин подчеркивает размах и силу явления. Очевидно, ему следует окончательно предоставить право гражданства в историческом словаре, однако при условии не допускать неточностей. Вся аграрная история представляла собой с древнейших времен постоянное движение. Даже если ограничиться областью чистой техники, то было ли когда-нибудь более значительное преобразование, чем изобретение колесного плуга, чем замена временной запашки упорядоченными севооборотами, чем драматическая борьба поднимавших целину людей против степи, леса и пользовавшихся ими людей? Перемены, к изучению которых мы приступаем, являются, несомненно, переворотом, если под этим словом понимать глубокие изменения. Но был ли он неслыханным потрясением, последовавшим после веков неподвижности? Конечно, нет. Внезапным изменением? Ничуть. Он растянулся на долгие годы, даже на многие века. Его медленный характер нигде не был столь заметен, как во Франции.
Его характеризуют две черты: постепенное уничтожение общинных сервитутов там, где они прежде царили, и появление технических новшеств. Оба процесса были тесно связаны между собой; когда они совпали, совершился переворот в полном смысле слова. Но время их протекания не совпадало в точности. Во Франции, как и почти во всех странах (например, в Англии), наступление на общинные сервитута значительно предшествовало изменениям, относящимся, собственно, к агротехнике.
I. Первое наступление на общинные сервитуты. Прованс и Нормандия
Принудительный выпас был некогда в Провансе почти столь же неукоснительным, как и в других областях открытых полей{167}. Если земледельцам и разрешалось иногда накладывать запрет на часть их полей, находящихся под паром, преимущественно для прокорма их рабочего скота, то это право (например, в Грассе, согласно статутам 1242 года{168}) распространялось на незначительную часть их владений. Но начиная с XIV века началось сильное движение против старинного обычая.
Оно было достаточно мощным, чтобы вылиться в конце средневековья в попытку официальной реформы. В 1469 году штаты Прованса, занятые чем-то вроде всеобщей кодификации публичного права, представили тогдашнему государю, королю Рене, следующее прошение: «Так как все собственные владения частных лиц должны служить к их собственной, а не чужой выгоде, штаты нижайше просят, чтобы все луга, виноградники, запретные земли и другие владения, каковы бы они ни были, которые могут быть защищены, охранялись бы круглый год под угрозой строгого наказания, несмотря на любой противоречащий этому обычай, существующий в подчиненных королю местностях». Король согласился: «Считая правильным и справедливым, чтобы каждый располагал и распоряжался своим имуществом, пусть будет так, как об этом просят»{169}. По правде сказать, этот «статут» (он стал им благодаря утверждению королем) не был совершенно ясным в том, что касалось пахотных полей. Впрочем комментаторы единодушно истолковывали его как полную отмену обязательного принудительного выпаса. Однако, подобно большинству законодательных актов той эпохи, он почти не соблюдался. Он свидетельствует об определенном умонастроении. Но подлинные преобразования зависели от другого: от местных решений отдельных общин. Эти преобразования растянулись по крайней мере на четыре века: с XIV до XVII века. Чтобы точно рассказать о них, нужно было бы детально знать историю почти всех бургов и деревень Прованса. Поэтому не приходится удивляться, что я вынужден ограничиться (из-за недостатка места, а также необходимых сведений) лишь беглым наброском[136].
