Михаил Ульянов - Возвращаясь к самому себе
Так вот - это еще был рассказ о добром и хорошем. А что же началось, когда на телевидении прошел фильм Никиты Михалкова "Без свидетелей" по одноименной пьесе Софьи Прокофьевой. В фильме всего два актера: я - это Он и актриса Ирина Купченко - Она. Этот мой "Он" был редкий подонок и подлец. Все это и обнаруживается в его отношениях с женой, когда они - без свидетелей.
Это была очень трудная работа. Скрупулезная, подробная работа по "проявлению" моего персонажа. Притом проявленными должны были быть краски, которые в отдельности ничего собой не представляют, а вот когда собраны воедино, создается личность, характер, тип.
Еще мне была интересна эта роль потому, что тип, которого я играл, стоял как бы вне моих владений. Хотя вроде бы и глупо заключать себя как актера в какие-то рамки, но все же эти рамки есть, есть границы, через которые не стоит переступать, ибо там ты не знаешь языка. Но все-таки и в своих владениях хочется быть разным, искать что-то для себя новое, непохожесть - в привыч-ном. И это была одна из моих самых трудных ролей. Еще и потому, что этот мой тип - актер в жизни. Он все время играет: играет хорошего человека, играет - деятельного, играет - любовь. Мне, актеру, надо было сыграть "актера в жизни"...
Очень многие зрители не поняли этот характер. Не поняли, не приняли и раздражились. Они считали, что "актерство актера" идет не от персонажа, а от исполнителя - от меня.
"Что это Ульянов так наигрывает? Он что, потерял совесть: стал так развязно играть, так нагличать?" - вот такой был тон.
Некоторые зрители поняли все точно. И писали, что мы правильно сделали, показав такого мерзавца и подлеца. Одна женщина призналась, что это прямо портрет ее мужа, бывшего. Но большинство писем было полно злобы. Да, именно злобы и несогласия: "Как вы, Ульянов, смели играть такого подлеца? Вот вы теперь открылись во всей своей красе и сущности". И в таком же духе, и так далее...
Вот, оказывается, когда еще я "обнаружился" и когда меня выволокли "за ушко да на солнышко"...
Понятно, что так пишут зрители детского уровня восприятия искусства, для которых артист, играющий определенного персонажа, и есть тот самый персонаж. И должен отвечать за его пос-тупки. Они думают об актерах как дети: "Вот этот дядя - Бова-королевич, хороший. А вот этот - плохой, он Кощей Бессмертный".
Только вот дети, в отличие от взрослых, на этих "дядей", не сердятся и их не оскорбляют.
Как-то мне попалась в "Литературной газете" заметка: зрительница из г. Умани пишет: "Артисты играют то положительных, то отрицательных героев. Почему же не хотят считаться с тем, что у меня, зрителя, есть память, в том числе эмоциональная? А то смотришь на положитель-ный образ, а память подсказывает, что я видела этого актера в роли подлеца и мерзавца". Ценное признание. Оно объясняет психологию, видимо, немалой части зрителей: у них, как и у детей, еще не развита аналитическая способность сознания, но в отличие от детей, они уже запоминают артиста-исполнителя, и он им "мешает". Дети целиком отдаются обману игры, все же зная, что это игра. А взрослое "дитя" из-за этого знания уже не может наслаждаться искусством как таковым, то есть искусным умением актеров искусственно воссоздавать жизнь, в том числе жизнь персона-жей, - "плохих" или "хороших". Подготовительный зритель только восхитится умением актера имярек одинаково убедительно предстать в любом обличье, но зритель-"дитя" серчает. К тому же, в отличие от истинного дитяти, этот зритель знает про себя, что он - народ, которому дано судить. Его так учили. "А разве так можно? Как же, нас учили другому. А это я не понимаю, и, значит, не принимаю".
Очень правильно написал драматург С. Алешин - такой зритель, придя на спектакль, хочет потешить свое самолюбие и получить подтверждение своей непогрешимости. Он желает получить подтверждение тому, что ему уже известно, и досадует, и даже гневается, если увидит и услышит нечто иное, а то и противоположное. Он оскорблен, если вдруг актер, которого он привык видеть в положительных ролях, возьмет да и сыграет негодяя. Это, по его разумению, предательство.
А поскольку у нас в стране оценка искусства в любом его проявлении всегда была делом политическим, из иной такой оценки часто вытекали серьезные последствия. А наш сердитый зритель-"дитя", и не думая особенно, знание это у него в крови, в мозжечке, - позволяет себе любую брань и не нуждается в аргументах и обоснованиях своего негодования: "Нас не так учили!" и - все тут...
Так что очень можно понять негодование авторов писем ко мне, обвинивших меня в предате-льстве: тут речь не о какой-нибудь не такой или не так сыгранной роли - тут от роли - "Жукова играл, гад!" - к действительности "за Ельцина!" И обижаться-то на них неловко, и месть их мне и угрозы по-детски наивны: "Да вам не Жукова надо играть, а предателя Власова!" Что ж, была бы пьеса хороша и интересна, характеры были б убедительны, сложны и наполнены вещес-твом, годным для лепки, почему ж не сыграть Власова? Играю же я Понтия Пилата, как известно, предавшего Христа и умывшего руки... Пожалуй, по части предательства Понтий Пилат переплю-нет генерала Власова: ведь он, Понтий, знал, что Христос - невиновен, знал, что он прекрасный человек и даже ему, Понтию, помог избавиться от головной боли, а все ж поддался крикам толпы и воле Синедриона и выдал Христа на казнь... Думаю, если фильм Юрия Кары "Мастер и Марга-рита" каким-то образом дойдет до массового нашего зрителя, мои корреспонденты будут удовле-творены: так ему, голубчику этому Ульянову - вот играй теперь Пилата, а не Жукова...
Но я мечтаю и Жукова еще сыграть. В настоящем глубоком драматичном художественном фильме, где предстал бы перед нами не только военачальник, полководец, а человек живой, со всеми его сложностями, противоречиями, надеждами, мечтами, ожиданиями... Но нет пока, не написана такая пьеса. Или такой роман. О маршале Жукове.
Я посмею еще возразить моим лютым критикам по поводу их уверенности, что Жуков - это некая антитеза Ельцину, что Жуков был бы против реформ, идущих в нашей стране. Ведь Георгий Жуков - человек творческий, человек, видевший, как говорят шахматисты, на много ходов впе-ред, с острым аналитическим умом, умеющим учитывать множество фактов, действующих одно-временно. И потом - он на себе самом испытал, как боятся "коммунистические вожди" человека умного, сильного волей, авторитетного среди народа. Как, не считаясь с интересами страны, они не гнушаются мстить такому человеку. Нет, нет, я уверен: почерк старой коммуно-номенклатуры претил бы Жукову. Стоит сокрушительно пожалеть, что его нет сегодня с нами: он бы придал твердости и решительности переменам в России. И наша армия чувствовала бы себя по-другому. Факт.
Но какого великолепного аргумента лишились бы тогда мои критики, авторы злых писем! Ну чем бы они меня донимали, если бы Жуков был вместе с Ельциным?
Ну, относительно "аргумента" - это, конечно, грустная шутка. И то, что я играл Жукова - ни для кого ничего не доказывает.
Я уже писал здесь, что в условиях, когда действительно свободно можно говорить что угодно, звать куда угодно, образовывать партии, какие вздумается, и все полоскать густопсовой руганью, - в таких условиях управлять страной, такой многонациональной, как наша Россия, - трудней-шей крест. Никто из руководителей России ни в прошлом, ни при нашей жизни еще не отваживал-ся допустить такое. Так что Ельциным можно только удивляться, как он держится этой линии, на его месте другой бы давно ввел чрезвычайное положение и кнут, иным гражданам желанный. Увы, желанный! Ведь с тоской вспоминают, как при Сталине "боялись"! Да, сажали, да, расстре-ливали, зато остальные - ни-ни!
Но несмотря на этих сторонников кнута и пули, несмотря на то, что действительно у нас и разгул преступности, и анархия, Президент не сворачивает с намеченной дороги.
Вот почему я поддерживаю курс на демократическое переустройство нашей России: Я не хочу вернуться в страшный номенклатурный, тоталитарно одномерный мир. Я и не верю, что в него можно сейчас вернуться. Но опасаюсь, что в него могут вернуть силой. Вот тогда и будет ужас. В тот мир могут вернуть силой, опираясь на ваше, мои корреспонденты, желание, "чтоб было как вчера, как при застое". Опираясь на ваш страх пред миром, где надо самому отвечать за себя.
Нет, я не могу воспевать Россию такой, какой она была. Она была великая, но и ужасная. Как писал Некрасов, "ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь". Так вот, задача у России выровнять эти перепады по "планке" обилия, в сторону могучести, а не шарахаться назад, где этого не удалось сделать. И немудрено, что не удалось, и никогда не удастся там, где одни командуют - а другие работают; где одни партачат - а другие за это своей шкурой расплачиваются; где одни только "имеют право", а другие могут себе позволить практически все.
Нет, я не хочу туда - назад - где у крестьян были потухшие глаза. Я писал уже, как я бро-дил по базару деревенскому, искал типаж для своего Егора Трубникова и столкнулся с тем, что не увидел глаз острых, цепких, въедливых.
