Иван Беловолов - Истра 1941
Идем лесом, затем снова выходим на опушку. Бой идет совсем недалеко, может, за километр-полтора от нас. Увеличилась вероятность встречи с гитлеровцами.
А солнце уже взошло. Оно было огромное, яркое и необыкновенно величественное. Кого не радует такое утро? Но зимой, если посмотреть в сторону восходящего солнца, вы ничего не увидите и в двух шагах от себя: в глаза бьет мощный поток солнечного света, усиленный ослепительной белизной свежего снега.
Мы вышли из кустов и направились к большому сугробу, который толстой косой тянулся от опушки леса в поле. Только хотели перемахнуть через этот сугроб, как увидели метрах в 40 от себя семерых автоматчиков. Они шли прямо на нас. Черные автоматы, как кларнеты у музыкантов, болтались на шее. Немцы дули на окоченевшие руки и, стараясь согреться, хлопали друг друга по спинам. Нас они не видели, шли быстро, о чем-то оживленно разговаривали. Мы приготовили гранаты, думали встретить их как положено. Но они вдруг свернули в сторону, и встреча не состоялась.
Двинулись к лесу. Меня мутит. Кружится голова. Бьет озноб. Судорога сводит скулы, веки становятся тяжелыми. Одолевает слабость. Я глотаю воздух открытым ртом. В голове мысли: свои рядом, а не дойдешь. Хоть бы еще немножко продержаться. Друзья видят, как мне тяжело, и все чаще подходят ко мне, поддерживают:
— Потерпи!
А бой совсем близко. С обеих сторон ожесточенная пулеметная стрельба, сливающаяся в сплошной клокочущий гул. Земля содрогается от разрывов мин и снарядов, которые летят с нашей стороны.
В лесу сумрачно. Медленно, шаг за шагом, продвигаемся вперед. Напряжение предельное: вот-вот встреча с фашистами. Гранаты и винтовки готовы к бою. Вдруг словно рядом разразилась гроза. Вокруг все заходило ходуном, зловеще запели осколки, и вслед за яркими вспышками потемнело от сыпавшегося с деревьев снега, падающих веток и сучьев. Это стреляли наши минометчики! Одна мина, ударив в старую сосну, обломила на ней несколько больших веток. Другая попала в середину ствола молодой сосенки и переломила дерево пополам. Кудрявая вершина ее, вздрогнув, медленно сползла на землю, чуть не прибив Гриневского. А толстый сук, сбитый с третьей сосны, так и не долетел до земли, зацепившись за ветки соседних деревьев.
Минометный обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Мы зашагали дальше. Вот уже, по нашим расчетам, должна быть и линия немецкой обороны Бой грохочет вправо от нас. Идем со всей осторожностью: не может быть, чтобы здесь не было немцев. И все же их нет.
Выходим на опушку, видим высокий противотанковый завал. Он устроен из спиленных тут же деревьев. Отчетливо слышим слова команды:
— Огонь! Раз, два!
Теперь наши мины нас только радуют: они летят далеко в стороне, а вслед за их разрывами гитлеровцы умолкают. Слышится родная русская речь:
— Вперед! Вперед!
По всему чувствуется, что гвардейцы теснят врага…
Я хорошо различаю женский голос, такой мирный, обыденный, домашний. Женщина доит корову. Струйки молока дробно стучат по жести ведра. Что это — сон, бред? Может, галлюцинация началась? Приподнимаюсь на руках и сквозь верхнюю часть завала и редкие деревья за ним вижу женщину. Она доит корову. Коровенка небольшая, красная, стоит смирно. А рядом бой — недалеко от нас рвутся мины, стучат пулеметы, рассыпается автоматная дробь. А тут — корова, и ее доят. Чудеса, да и только!
Подняв голову вверх, я вижу: по наклоненной березке в середине завала то вниз, то вверх бегает рыжая красавица белка. Она, верно, обеспокоена нашим вторжением в ее владения и недовольно цокает. Великолепный пушистый хвост ее лег на спинку и завернулся назад крючком. Глазки злые, а лапки в непрерывном движении. Я подумал: такие белочки и у нас на Урале. Но они счастливее — там не стреляют. Наконец Гриневский сказал:
— Ну, пошли!
Уцепившись за ствол молоденькой березки, я стал подниматься, взял свою винтовку и заявил:
— Иду первым.
Никто ничего не возразил. Каждый знал, что завалы, как правило, минируются и будет хорошо, если первым пойдет сапер. Ребята отошли подальше от завала, сели на снег и с надеждой стали наблюдать за моими действиями. Медленно, как по крутой лестнице, поднимаюсь на вершину завала, осматриваю каждый ствол, каждую веточку, стараясь обнаружить коварный провод. В это время враги вдруг открыли по мне бешеный огонь. Я снопом свалился в снег на другую сторону завала. Ребята тут же бросились ко мне, осторожно подняли, оттащили в сторону. Отдышавшись, мы снова двинулись в путь.
Идем медленно. Лес кончается, за ним снова начинается большая поляна. Выходим из леса, и хоть назад поворачивай- на противоположной стороне поляны видим людей, повозки, орудия. Кажется, снова влипли! Но отступать поздно: нас уже заметили, что-то кричат.
— Это, кажется, наши, — полушепотом говорит Гриневский. — Видишь, какие на офицерах ремни — с портупеями!
У каждого из нас в руке граната. Сжимаем до боли в пальцах — это наш последний шанс!
Но вот отчетливо слышим родную речь. Даже не верится! А это действительно были наши.
Я еле держусь на ногах. Все вижу, как в тяжелом сне, и, поддерживаемый под руки ребятами, проваливаюсь в бездну…
Очнулся в землянке. Военфельдшер кричит в ухо:
— Дыши сильнее!
Я сначала не понял, кто это должен дышать сильнее. Оказывается, это мне надо дышать сильнее. Дышу. Сознание в порядке. Идет перевязка. Меня колотит так, что подскакиваю на нарах. А после перевязки стало тепло и покойно.
Виктор и Артур спускаются в землянку. Они держатся молодцами…
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
ЕВГЕНИЙ ВОРОБЬЕВ
После кратковременного и непрочного потепления набрал силу лютый мороз.
Длинной цепочной, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропинке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах: проплешины чернеют там, где поземка еще не успела замести воронок. Саперы установили здесь ночью вехи — торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, мины, уже обезвреженные и безопасные, и все это вперемежку с хвойными ветками.
Не забыть Истры в утро ее освобождения 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, пестрыми дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от дороги, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломня, все превращено в прах, обломки, тлен, головешки, пепел.
Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Не такой плотный туман, и дым на горизонте опал. Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?
Стало очевидно, что храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен.
Наше командование, и, в частности, комдив-девять Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии «Рейх» устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ: Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже — Казакова и Растрелли.
Лейтенант Юсупов встретил в городке комдива Белобородова, комиссара дивизии Бронникова и группу штабных командиров. Комдив перед утром оставил командный пункт в доме лесника на кромке леса, подступающего с востока к городку. Комдив вошел в Истру с одной из головных рот по тропинке, которую проделали саперы из батальона Романова, соседа Юсупова…
Полмесяца назад наблюдательный пункт Белобородова находился еще далеко от Истры, на западной окраине Дедовска, слева от Волоколамского шоссе, в помещении сельского магазина. По соседству высилась давно остывшая фабричная труба текстильной фабрики. На каждый разрыв снаряда дом отзывался дребезжанием уцелевших стекол.
Рано утром 27 ноября мне посчастливилось привезти в 78-ю стрелковую дивизию радостную новость: дивизия стала 9-й гвардейской, а полковнику Белобородову присвоено звание генерал-майора. «Красноармейская правда» еще печаталась, когда я ночью захватил с собой влажный оттиск первой полосы газеты.
Афанасий Павлантьевич Белобородов, черноволосый, широкоскулый, плечистый, взял в руки оттиск, остро пахнувший типографской краской, и медленно, будто оттиск этот был неотчетливый или недоставало света, перечитывал приказ № 342 народного комиссара обороны. Комиссар дивизии Бронников вчитывался в оттиск, глядя через плечо комдива.
