Руслан Скрынников - Три Лжедмитрия
Немцы использовали случай, чтобы продемонстрировать свое воинское искусство и превосходство над русскими. Для этого все средства были хороши. Заготовляя снежки, наемники облепляли снегом всякие твердые предметы, нарушая правила игры. Во время штурма они «насажали русским синяков под глазами».
Когда крепость была взята, «царь» на славу угостил всех вином и пивом и велел готовиться к продолжению игры. Но тут подошел боярин и доверительно сказал государю, что русские обозлены на немцев из-за твердых снежков и что у них под верхним платьем спрятаны длинные ножи, так что лучше прекратить забаву, а иначе «может случиться большое несчастье».
Если верить Буссову, по возвращении в Москву Лжедмитрий I узнал, что во время игры предатели готовились прикончить немцев вместе с самозванцем. Чтобы оправдать кровопролитие, заговорщики будто бы собирались объявить, что немцы и поляки сами намеревались истребить в Вяземах всех князей и бояр. После смерти Расстриги такое обвинение действительно было выдвинуто московскими властями, опубликовавшими показания Бучинских.
Если верить братьям Бучинским, «Дмитрий» подумывал о расправе с боярами и обсуждал с ближайшими советниками последствия такого шага. Самозванец чувствовал надвигавшуюся смертельную опасность и в присутствии секретарей говорил Константину Вишневецкому: «…начальное де дело то, что бояр побита, а не побить деи бояр, и мне де самому от них быть убиту». В угоду царю Василию Шуйскому Бучинские снабдили свой рассказ фантастическими подробностями. «Вор» будто бы намеревался истребить всех бояр, а равно и дворян. Противореча самому себе, Ян Бучинский признал, что Расстрига намеревался убить «бояр, которые здесь владеют, 20 человек». Гонениям подверглось бы от половины до трети членов Боярской думы. Бывших «воровских» бояр и прочих верных людей репрессии, конечно, не должны были коснуться. Непосредственное руководство казнями должны были осуществить поляки, что и вовсе неправдоподобно. Так, Шуйских должны были убить капитан Домарацкий, пан Тарло и Стадницкие.
Бучинские признали, что советники, обсуждавшие этот вопрос, в принципе согласились с мнением царя: «И они де Бучинские молыли: великое то дело надобе начати да и совершити; а только не совершитца, ино самим нам будет худо». Лжедмитрий на это заметил: «Верьте де мне однолично, что то совершитца».
По-видимому, в окружении царя вопрос о казни бояр обсуждался, но в самой общей форме. Утверждение, будто избиение было назначено на 18 мая, понадобилось Шуйским для того, чтобы доказать, что переворот 17 мая был актом обороны. В действительности царь в конце мая намеревался выступить в Крымский поход. Начинать поход с казни главных воевод было бы безумием.
Финансовый крах
Самозванцу пришлось потратить огромные суммы на жалованье членам думы, Государева двора и уездным дворянам. По традиции государи при восшествии на трон жаловали дворянам двойное или даже тройное жалованье. Секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский с похвалой отзывался о его щедрости к дворянам. По его словам, «служивым, кто имел десять рублей жалованья, дано 20, а кто тысячю, две дано». Названный секретарем десятирублевый оклад положен был многим членам Государева двора, а тысячный оклад — боярам и думным людям. Членов думы было более 70, членов двора — до 2000. Выдача двойных окладов должна была опустошить казну.
С помощью членов Канцелярии самозванец переправил деньги в Речь Посполитую. По заявлению русских дипломатов, Расстрига отослал в Польшу «деньгами, и золотыми, и ефимками, и судами серебреными, и собольми, и всякою мяхкою рухлядью больше 500 000 рублев», а потом в Москве пожаловал Мнишеку деньгами и рухлядью еще 300 000 рублей, истратив, таким образом, 800 000 рублей, или 2 400 000 злотых. Обличая «вора», дума, по всей вероятности, преувеличила цифры. Из Дневника слуги Мнишеков следует, что в Москве сенатор получил 100 000 злотых, которые он должен был отправить в Польшу для оплаты неотложных долгов.
В том же Дневнике значится, что Бучинский привез пану Юрию в Краков 300 000 злотых, а другой гонец — еще 50 000 для брата царской невесты. Однако сам Бучинский засвидетельствовал, что обнаружил в привезенном обозе всего 200 000 злотых: «В мешках много недоставало и вместо денег вздором (узорочьем? — Р.С.) наполнено». Пример наглядно показывает, как московские чиновники распоряжались казенными деньгами и как исполняли приказы самозванца. Лжецарь пускал деньги на ветер, и немалая их часть была попросту разворована его советниками и приказными.
Чтобы оценить масштабы трат «вора», надо вспомнить, что Иван Грозный истратил 100 000 рублей из земской казны на учреждение опричнины.
Для оплаты долгов самозванец использовал драгоценности из древней царской сокровищницы. По подсчетам голландского купца Исаака Массы, цена отправленных в Речь Посполитую сокровищ составляла 784 568 флоринов, или 130 761 рубль.
Слуга Мнишека отметил в Дневнике, что по приезде в Москву в апреле Марина получила от жениха шкатулку с драгоценностями, цена которых (как говорили) достигала 500 000 рублей, или полутора миллиона злотых. Ссылка на молву заставляет усомниться в достоверности означенной цены.
Польские советники из Канцелярии столкнулись со сложной задачей: поддержать баланс расходов и доходов монарха. В тайном письме, предназначенном одному Лжедмитрию, Бучинский назвал впечатляющую цифру расходов «государя»: «Да и так уже Ваша царская милость, роздал, как сел на царство, полосма милеона, а милеон один по руски тысяча тысячев рублев». Комментарий насчет значения числа миллион был адресован московскому населению. После переворота царь Василий Шуйский, обнародовав послание Бучинского, должен был пояснить народу, что такое «милеон», и чтобы сделать письмо понятным, его дьяки перешли на рублевый счет.
Отрепьев адресовал сведения о своих тратах полякам, а потому в письме Бучинского счет шел, очевидно, в злотых. 7 500 000 злотых равны были 2 300 000 рублей. В польском тексте значилось: «Во mi powiedzial CJM, ze pulosma myliona rozdal jaco na Panstwie usiadl». Итак, секретарь получил сведения об израсходованных деньгах из уст Его Милости Царя. В хвастовстве самозванцу не было равных. Можно заподозрить, что он преувеличил сумму расходов в несколько раз.
После трехлетнего голода и разрухи, вызванной гражданской войной, в царской казне просто не могло быть миллионов.
На заседании Боярской думы окольничий Михаил Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 000 рублей. Текущие налоги должны были дать 150 000 рублей. С монастырей было собрано еще 40 000 рублей. Следовательно, всего в распоряжении царя было не более полумиллиона рублей наличности. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 тысяч рублей, и все это, черт его знает, куда Расстрига раскидал за один год». Речь шла о полутора миллионах злотых.
Израсходованные при Расстриге суммы, видимо, включали денежное жалованье «воровскому» войску, московской думе и дворянскому ополчению, вновь набранным в Польше наемным войскам, а также отправленные в Польшу деньги для Мнишеков, многочисленные вещи, изъятые из кремлевской сокровищницы, и еще один вид платежей — долговые расписки царя.
Будучи в Самборе у Мнишеков, самозваный царевич раздавал векселя направо и налево. Суммы, обозначенные в них, как правило, многократно превосходили полученные субсидии.
Взойдя на трон, Расстрига не отказался от старых привычек. Близко знавшие «императора» иноземцы не без иронии отметили, что он был щедр, но более на словах, чем на деле, так как «без долгого размышления мог обещать несколько десятков тысяч, на 30 тыс. доходов, на 100 тыс. и более наличными и в удостоверение подписывал», но затем также легко отказывался оплачивать векселя.
Вопрос об оплате долгов «царевича» стал предметом дипломатических разъяснений за рубежом. Ян Бучинский заверил поляков, что государь не отбирает долговые письма у кредиторов. «А слышел яз то не одинова из ваших уст, что и те обогатятца, которые письмо твое имеют, хотя ныне и в Польше, только б вам панну пустили…» — писал секретарь Лжедмитрию I. Речь шла о поляках, которые покинули Отрепьева после первых же поражений и уехали в Польшу. Бучинский придумал для оправдания своего господина следующий аргумент. Царь «не все иным заплатил, что панны не выпустят». От имени самодержца он обещал оплатить все долги после приезда царской невесты в Москву.
Заполучив в свое распоряжение сокровища московских государей, Отрепьев заразился страстью к стяжанию. Прозябавший всю жизнь в бедности, а иногда и в нужде, монарх упивался всемогуществом и не намерен был ограничивать свои траты. Самозванец стал скупать драгоценности, которые попадались ему на глаза. Прослышав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество купцов из Польши, Германии и других стран. Имея весьма поверхностные представления о ценах, царь соглашался платить любые суммы. Когда у самозванца кончились деньги, он стал рассчитываться с торговцами векселями.
