Вениамин Рудов - Черная Ганьча
Вера знала, что до самого Минска не уснет и минуты и, возможно, вот так простоит у окна всю ночь напролет, заново переживая происшедшее с нею за последние дни.
Соседки по купе звали обедать, но она отказалась, два часа спустя приглашали к чаю, но она и на этот раз не пошла.
- Гордая барышня, - изрек молодой человек.
Ему никто не ответил.
Накануне вечером Вера даже не помышляла лететь к Юрию на границу. С ним кончено навсегда, казалось ей. Да что там казалось! Возврата к старому не будет, пора начинать новую жизнь. У Николая Тихонова читала недавно о человеке, четырежды начинавшем сначала. Практически еще на прошлой неделе она к этому приступила. Первым долгом расправилась с фотографиями Сурова: раз-два, и на мелкие кусочки. Правда, от этого легче не стало, даже наоборот. Фотографии - одно, чувства - другое, их не изорвешь в лоскутки.
Вера не торопила события. Куда спешить? Ее синяя птица не за морями, не за горами, где-то рядом витает. Валерий?.. Возможно.
От Юрия давно не было вестей. Со дня отъезда он прислал один раз письмо, звал к себе, другой раз открытку. Оба раза, выдерживая характер, она не ответила, и он замолчал. Поначалу его молчание очень тревожило, позднее заговорило уязвленное самолюбие... Что ж, не хочет, не надо.
Так размышляла Вера в свободный от работы день, убирая квартиру. Здесь уже было тепло, люди ходили в демисезонных пальто и в плащах. Ранняя весна принесла вместе с теплом тревожное, как в девичестве, ожидание необыкновенного и волнительного.
В открытое окно, надувая парусом нейлоновую гардину, тянул ветер, пахнущий морем, приглушенно шумела улица. А мысли текли своим чередом и в одном направлении - думалось о Валерии. Его ухаживания она сначала не принимала всерьез, но он, как и Вера, не торопил со свадьбой, не искал близости, и это ее подкупало. Судя по всему, отец примирился и больше не осуждает ее за разрыв с Юрием, стал более благосклонно относиться к Валерию, хотя по-прежнему избегает его. Вот и сегодня с утра укатил в Дофиновку, где, наверное, заночует лишь потому, что по субботам приходит Валерий. Судьба, что ли?..
Да, может быть, Валерий... Даже очень возможно. Пожалуй, она правильно поступила, не поддавшись эмоциям. Мало ли что советовали Быков и Ганна Сергеевна! Не велика радость - граница. Опять все сначала, снова бесприютное одиночество.
Вспомнила о письме, что прислала жена старшины, и стало неловко: пять месяцев как получила его, надо было ответить, хотя бы ради приличия. Ведь Ганна Сергеевна безо всякой корысти написала.
Во дворе закричал Мишка, и она тут же забыла о письме, о Валерии, швырнула в угол метлу и, как была в переднике, надетом на старый, прожженный на правом боку халат, метнулась к двери.
Мишка вбежал запыхавшийся от быстрого бега, румяный, с сияющими глазами, настежь распахнул дверь:
- Мам, смотри, что у меня!
Она живо обернулась к сыну, он весь лучился от счастья и протягивал ей картонную коробку.
- Что это? - спросила она.
- "Конструктор", - важно ответил Мишка. - Из него что хочешь можно собрать. Не веришь?
- Верю, Мишенька. Ты же у меня самый правдивый человек на свете. Притянула сына к себе, обняла. - Инженерик мой!
Мишка освободился из ее объятий, раскрыл коробку, и на пол посыпались металлические детали. Наклонясь, стал собирать их.
- Я, мам, сначала вышку построю, высокую-высокую, как всамделишную. Потом заставу соберу. Тут хватит на все. - Мишка важно постучал пальчиком по коробке. - Я пошел, ма. Работать буду. - Он взобрался на диванчик и принялся мастерить.
Бесхитростные Мишкины слова больно укололи Веру. Не спросила, откуда у него "конструктор", не разделила хотя бы для вида его радость. Вышка. Застава. Они у него из головы не выходят...
Вечером пришел Валерий. В строгом черном костюме и сверкающей белизной нейлоновой сорочке он выглядел очень эффектно.
- Здгавствуй, Вегочка. - Поставил на стол большущий торт, несколько бумажных кульков, Вере подал завернутую в целлофан розу: - Тебе.
- Какая прелесть! Где ты ее раздобыл?
- По случаю, как говогят в Пгивозе. Константин Петгович дома?
- В Дофиновке. Как всегда, - ответила Вера, освобождая розу из целлофана.
Валерий понимающе качнул головой:
- Ему тгудно смигиться. Не будем его осуждать. Стагики, они в своем большинстве с пунктиком. - Он только сейчас увидал Мишку, занятого серьезным делом. - Тгудишься, стагик?
Мишка не ответил, и Вера удивленно на него посмотрела:
- Ты почему не отвечаешь дяде Валерию?
- Занят, - буркнул Мишка в ответ.
Вера хотела прикрикнуть, сделала шаг к Мишке. Валерий полуобнял ее за плечи:
- Не будем ему мешать. У каждого свои интегесы.
- Ну, знаешь...
- Оставь его, Вегочка.
- Пожалуйста, не заступайся.
- Обязан. - Он освободил ее плечи. - Видишь ли, догогая, если быть искгенним, то часть вины за Мишкину невежливость ложится на меня "констгуктог" я ему пгезентовал.
- Очень педагогично!
- Ты находишь, что я непгавильно поступил?
- Все мы его понемногу портим. А возиться мне с ним одной.
- Мне сдавалось... я надеялся, что ты наконец пгоизнесешь "нам". Мне и тебе. - Валерий легко вздохнул. - Я бы не сказал, что мы наилучшим обгазом начинаем субботний вечег. Теплынь на двоге, пгелесть, а у нас осенним ненастьем запахло, Вегочка. Газве мы у бога теля съели? Или что, как говогят на Пгивозе?
В другой раз она бы весело посмеялась над этим его базарным юмором. Сейчас же грустно усмехнулась:
- Я сегодня не в своей тарелке.
- Вполне попгавимо, хоть ты сегодня безмегно егшиста. - Он снял с себя пиджак, подал Вере: - Пожалуйста, куда-нибудь пгистгой, а я начну хозяйничать, чтоб к пгиходу папахена все было в ажуге. Не возгажаешь, Вегочка?
- Если тебе доставляет удовольствие хозяйничать в чужом доме, изволь.
Она не выделила слово "чужом", но Валерий спохватился:
- Пгости, я, кажется, смогозил глупость. Извини, годная. Я действительно забыл, что не имею никаких пгав здесь...
- Что ты, Валерий! Ради бога... Наоборот, мне приятно, что в доме пахнет, что ли, мужчиной, табаком, ну, сам понимаешь...
Мишка, казалось, всецело был поглощен "конструктором", на него не обращали внимания.
- А мне неприятно, - вдруг подал голос из своего угла. - У нас не курят. Понятно? Дедушка не любит, когда курят. И я не выношу.
Вера поначалу растерялась. Наступила неловкая пауза. Мальчик с вызовом смотрел на Валерия, и тот готов был под недетским этим испытующим взглядом провалиться сквозь землю. Кто знает, чем бы окончился маленький инцидент, не вмешайся Вера самым решительным образом.
- Марш спать! - приказала сыну, беря его за руку, чтобы отвести в спальню.
Тот вырвал руку:
- Мне еще рано. Дедушка придет, тогда.
- Я кому сказала!
- А я папе обо всем расскажу. Думаешь, нет? Запросто.
- Ах ты, негодный мальчишка! - Вконец рассерженная Вера силой повела Мишку в спальню, там надавала ему шлепков: - Вот тебе, вот тебе! Будешь всю жизнь помнить, как с мамой разговаривать, паршивец ты этакий.
Мишка опять вырвался, отбежал в угол и, сдерживая слезы, прокричал:
- Мне не больно, не больно!
- Ну, так я тебе еще добавлю, - сказала Вера и подбежала к сыну.
Удирать Мишке было некуда, он забился в угол между кроватью и книжной полкой, откуда на Веру воззрились два уголька, жарких и вздрагивающих.
- Ладно, Миш, - Вера поправила волосы, - давай мириться. Мы с тобою друзья. Давай пальчик. Ну, мирись, мирись...
Он пробурчал в ответ невнятное, и что-то суровское почудилось Вере в насупленном взгляде сына. Она велела ему раздеваться и лечь спать. Когда возвратилась к Валерию, тот сидел на стуле верхом, пилочкой поправлял ногти. Вера отметила, какие у него красивые пальцы - длинные, с крупными и тоже удлиненными ногтями.
Валерий тотчас поднялся, как только она вошла, приставил стул к столу, поправил съехавший на сторону галстук, молчал, давая понять, что замечание о чужом доме принял как должное и ждет, что ему скажет хозяйка. Вере стало неловко: как-никак Валерий был пока единственным человеком, пришедшим ей на помощь в трудную минуту. Пускай рисовальщица в универмаге, или, как называется по штату ее работа, оформительница, но устроиться туда ей помог он, и благодаря ему нет нужды одалживаться у отца.
- Будем кутить, - как можно веселее сказала, - давай накрывать на стол. Папа, возможно, заночует в своей Дофиновке.
Они оба принялись хлопотать у стола. Вера принесла очень красивые фарфоровые тарелки и чашки - остатки сервиза, которым покойная мама всегда очень гордилась и дорожила.
"Императорские заводы в Санкт-Петербурге", - иронически, но с ноткой плохо скрытой гордости говорила мама своим знакомым.
Валерий ловко орудовал ножом, со знанием дела, как истый кулинар, нарезал тонкие ломти розовой ветчины, сыра. В кульке оказались и свежие огурцы, яблоки и одна-единственная неправдоподобно огромная, лимонного цвета, груша. Ею Валерий увенчал горку яблок. Потом удовлетворенно оглядел творение своих рук, отступил, любуясь:
