Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
В этом вопросе у нас с Вами, Николай Васильевич, расхождение, хотя повторяю, что сам по себе вопрос о признании власти является второстепенным по сравнению с другими вопросами. Основа же у нас – общая.
Теперь о нас, «национал-максималистах». Разрешите обидеться за Ваши отзывы о кн[иге] Ширинского-Шихматова. Согласен, что брошюра, прежде Вам посланная, страдает многими редакционными и стилистическими недочетами. Слишком много формулировок и почти без подведения к ним дано на нескольких страницах, и это создает впечатление «окрошки». Но зато существо! Мне кажется, что тот отзыв, который был в «Руле» (препровождаю Вам), правильно, хотя и вкратце, отмечает новое политическое естество, – я бы сказал, стройно складывающееся мировоззрение, которое явственно выступает из всего.
Под «политическим полусветом» я понимаю такие группы, которые к примитивным, практическим целям подгоняют наспех сколоченную идеологию, причем, действительно руководствуются соображениями, чтобы все сразу выпучили глаза и зачихали от этой самой идеологии. Так я понимаю Ваше выражение «политический полусвет». Он от гражданской войны: сел это лихой корнет на коня, взмахнул нагайкой и решил все политические проблемы…
Князь же Ширинский, как Вы можете убедиться из присылаемого материала, встретил совсем другую оценку. В свое время и евразийцы – народ серьезный и разборчивый – избрали его в свой совет, и только впоследствии время обнаружило слишком большие идеологические расхождения, не позволяющие им совместно работать. Может быть, глубокоуважаемый Николай Васильевич, присланный теперь материал даст Вам возможность лучше ознакомиться с национал-максимализмом. Когда что отпечатаем, пришлем.
За этот год мы больше всего внутренней работой занимались, хотя немного и спорили в парижских аудиториях. Очень интересные были беседы (главным образом закрытого характера) с Бердяевым, с которым у нас много общих мест, хотя, в общем, он ведь не политик, а философ.
Еще два слова о брошюре князя Ширинского. Она излагает вкратце его доклады, прочитанные очень давно, в[19]23 году, если не еще раньше. И для меня в брошюре ценно именно то, что она отражает другой вариант тех идей, которые тогда забродили и классические линии которых – национал-большевизм, направлены Вами. Но были уже и тогда зачатки других толкований и других выводов. В этом смысле не сочтите князя Ширинского вульгарным плагиатчиком.
Хотелось бы затронуть один вопрос. Я вполне согласен со всеми Вашими установками национализма, но неясно мне следующее: является ли Россия для Вас самодовлеющим абсолютом, Богом, или абсолютом она является потому, что в ней присутствует Бог. Для меня она во всей своей трагической красоте, величии, данности и заданности приобретает окончательный смысл в своей религии, православии. Россия не только потому, что она Россия, духовный коллектив, частью которого и я являюсь, а именно потому, что здесь «двое или трое собраны во имя Мое». Если бы не были собраны во имя Его, то мне кажется, во всяком самом идеалистическом подходе к России будет недостаточность. Одним словом, вопросы Достоевского: «Россия – Бог» или Россия во Боге.
У меня как раз недавно был жесткий спор с одной бывшей эсеркой, пришедшей теперь к «России Бог». Она взъелась на меня за то, что я нахожу и извинение, и оправдание в теперешнем названии – «СССР». Для нее это неприемлемо. И это понятно: ни один исповедующий «Россию – Бог» <…> не может оправдать четырехбуквие. Я исповедую Россию в Боге и потому склонен найти уживчивость даже с этим, в общем, отвратительным названием. Если бы переделать, скажем, на Союз Народов Государства Российского, как мы, национал-максималисты, предлагаем, было бы хорошо.
Вы находите-таки примирение с названием «СССР». Отсюда я склонен сделать вывод, что и для Вас центр тот же, что и для меня (и для нас нац[ионал]-макс[ималисты]), т[ак] к[ак] исходя из «России – Бог» оправдать СССР нельзя, не впадая в противоречие с самим собой. Как Вы думаете, Николай Васильевич?
Еще! При таком взгляде вопрос иудаизма встает сам собой и не в «доморощенной форме», как Вы указываете, не как старый утробный антисемитизм, а как борьба и противопоставление двух миров – идеалистического и материалистического, оседающего сейчас в Западной Европе и имеющего свое логическое продолжение от исторически выковывающихся концепций Иудеи. Христос «в белом венчике из роз» отбрасывается, как нечто чуждое, непонятное и ненужное.
Ваша книга «Итальянский фашизм» пользуется в Париже громадным успехом в эмиграции. Не приемлют Ваш заключительный вывод: русский размах (в революции) шире, глубже, величественнее…
Не правда ли, выражение Ширинского по адресу эмиграции (правой) – «национал-пораженцы» является исключительным по точности (кстати, выражение, завоевавшее за последний год права гражданства).
Если бы Вы в заключение как-нибудь поплевали на ее последний (текущий) исторический этап, тогда для эмиграции было бы все хорошо – «в порядке».
Фашизм является блестящим примером «Италии – Бога», но не только. Нет ни малейшего намека на большее, и отсюда суженность путей и отсутствие каких бы то ни было широких перспектив.
Если будете откликаться – буду очень рад. И время от времени позвольте обрушиваться на Вас своими письмами. Повторяю, очень хочу остаться Вашим периодическим корреспондентом. Желаю, глубокоуважаемый Николай Васильевич, успеха в работах, к которым я уже столько лет отношусь с особым вниманием и, мне кажется, пониманием.
Искренне Вас уважающий Н. Былов.Если откликнитесь, то пишите: Bureau restant private boite 1799. 22 Rue St. – Augustin. – такой страшный адрес я принужден избрать в силу свалившихся на меня гонений полиции и стоящей за ее спиной эмиграции. Не знаю, где следующий месяц буду встречать!.. А по этому адресу все дойдет и будет мне переслано. Еще раз всего хорошего»[359].
Письмо профессора Н. Н. Алексеева
«Париж, 26 августа 1931 г.
Дорогой Николай Васильевич!
[…] Мысль Ваша дать Вашему ученику в качестве темы мои блуждания в поисках того, что называется «истиной», – а поиски эти составляют и составляли существенную часть подлинного моего «я» – вызвана дружественными чувствами к этой части моей жизни, и за нее я Вам искренне благодарен. После моих евразийских выступлений я резко разошелся с эмигрантским ученым миром. Теперь обо мне останки русской юридической мысли и слышать не хотят – вроде Спекторского или Тарановского. К советскому же миру я не пристал. Ваш голос издалека был мне очень радостен.
В последних Ваших замечаниях (в рецензии) Вы, по-моему, не правы. Я последовательно отделяю в моей книге науку от политики, но тем самым отнюдь не отрицаю политику, очищенную от незаконной связи с научным знанием. В последней части я утверждаю: вот политика. Она корнями своими упирается в науку, но по существу от теоретического знания отличима. В изложении такой политики, преподнесенной в этом качестве, я никак не вижу противоречия. Другой вопрос – несовершенства и неполноты изложения. Критик не обязан знать, что первоначальный текст этой последней части моей книги был утерян при переходе из одной типографии в другую, и я был поставлен в необходимость в «ударном порядке» написать новый текст, вместив его по издательским соображениям в то количество листов, какое имеется в «Теории государства».
Вы правы, во время нашего путешествия в Париж в 1913 г. я был «добрым европейцем» и подшучивал над Вашим славянофильством. Но с тех пор прошло 26 лет – и каких лет! Мне кажется, я достаточно наблюдателен, чтобы видеть, что Европа треснула с тех пор в своих основах. И это побуждает к их пересмотру, переоценке. Делать пересмотр этот в смысле старой славянофильской догмы мне и посейчас не улыбается – поэтому правильно, если вы заподазриваете мое «славянофильство». Но к своеобразному «Евразийству» я пришел не внешне, а внутренне. Если считать «подлинным» евразийством небезызвестное мне прославление приятного запаха верблюжьего помета, то в этом смысле я не евразиец. Знаете, Николай Васильевич, об евразийстве куда легче говорить с умными западными людьми, чем с русскими. Они легко понимают евразийство умом, хотя во многом чужды ему сердцем. Может быть, эта неэмоциональная стихия евразийства составляет мою особенность. Вы не будете отрицать, что и эта сторона нужна. Я зову евразийцев к реализму и к критицизму. Но это не мешает мне любить русско-евразийский мир, как его не могут любить западные люди.
Крепко жму Вашу руку и с радостью буду ждать от Вас дальнейших писем.
Искренне Ваш, Н. Н. Алексеев»[360].Письмо пореволюционного клуба
