Катриона Келли - Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
В то же время многие авторы произведений о Павлике этого периода описывают, как мальчика мучают сомнения: вправе ли он разоблачать своего родителя? «Что там ни говори, а он — отец», — неуклюжим белым стихом бормочет Павлик в «Костре рябиновом», перед тем как дать свои разоблачительные показания в суде. Он воспринимает свою новаторскую роль скорее как обузу: «Одной я должен линии держаться, / Но оттого не легче»{338}. Этот факт обнажает еще одну грань постсталинистской культуры: власть в равной степени беспокоили чрезмерная самостоятельность и вызывающее поведение молодежи, с одной стороны, и опасность ее отступления от советских идеалов под влиянием так называемого «тлетворного влияния Запада» — с другой. В гражданском подвиге Павлика проявилось также юношеское бунтарство, которое пугало теперь не меньше, чем в конце 1930-х и в 1940-е годы.
Становится понятной причина странной непоследовательности в освещении образа Павлика после смерти Сталина. Так, самый массовый
еженедельный журнал «Огонек» непременно отводит Павлику почетное место в материалах, посвященных юбилеям пионерской организации. В 1962 году он публикует на развороте картину Чебакова (столкновение мальчика с отцом и дедом). В 1972 году появляется новый цветной портрет Павлика с гневно насупленными бровями, и опять на одной из центральных страниц{339}. Но в том же 1972-м он был вынужден потесниться ради других героев — выходцев из «братских республик», в частности Гриши Акопова из Азербайджана. При этом первенство по-прежнему оставалось за Павликом, а про Гришу Акопова, убитого за два года до преступления в Герасимовке, писали, что он повторил геройский подвиг Павлика Морозова. Как бы то ни было, юбилейные материалы 1960—1970-х создают ощущение, что эти события ушли далеко в прошлое: по точному определению в одной из статей 1972 года, Павлик «застыл в бронзе на Красной Пресне, юный разведчик грядущего». И далее: «В 30-е годы громкой была его слава» — создавалось впечатление, что сегодня слава его увяла. В статье предлагалась еще одна версия легенды, в которой вообще не нашлось места сюжету об отце: «В период коллективизации вместе с крестьянами-бедняками он участвовал в изъятии хлеба у кулаков и вместе со своим младшим братом был убит кулаками». Упоминание забытого Феди уже само по себе приглушало значимость подвига Павлика[227].
Но даже такие «ревизионистские» материалы являлись для этих лет исключением. Другие периодические издания 1960—1970-х годов вовсе не участвовали в распространении мифа о Павлике Морозове. «Учительская газета», напечатав к пятнадцатилетней годовщине Пионерской организации редакционную статью на несколько колонок, его вообще не упомянула{340}. В «Советской педагогике» его имя было названо только в юбилейной публикации 1972 года, но обойдено молчанием в 1962-м{341}. Еще удивительнее, что в сентябре 1962 и 1972 годов никаких посвященных Павлику материалов не вышло в журналах «Пионер» и «Вожатый».
Справедливости ради надо сказать, что подвиг Павлика продолжали обсуждать на пионерских сборах вокруг костра и на уроках в школе. С конца 1950-х книга Губарева вошла в список внеклассного чтения для 5-го класса (т.е. для двенадцатилетних детей), а тема Павлика и других пионеров-героев рекомендовалась классным руководителям для обсуждения на политинформациях. (Политинформация обычно состояла из мобилизующего выступления классного руководителя о политическом положении и следовавшей за этой преамбулой дискуссии в формате семинара, на которой ученики делали сообщения по прочитанным книгам, брошюрам и газетам{342}.) Для сравнения, до начала 1950-х годов отрывки из произведений о Павлике входили только в хрестоматии для внеклассного чтения, но не в школьные учебники (например «Родную речь»), где основное место занимали материалы о Ленине и Сталине и о главных политических событиях, таких как революция, Гражданская и Великая Отечественная войны. К началу 1960-х знание о жизни и подвиге Павлика стало обязательным требованием при приеме в Пионерскую организацию.
Закатившаяся звезда
В этот период все большую популярность приобретают герои войны. К уже знаменитым Володе Дубинину и Зое Космодемьянской присоединяется ряд новых имен, в том числе Вали Котика, Лени Голикова, а также Алика Неверко (воевал вместе с партизанами в Минской области и был награжден медалью «За отвагу»), Трофима Прушинского (фашисты закололи его штыком за то, что он увел их от расположения советских войск), Лиды Матвеевой (просигналила советским танкам в Ростове, чтобы предупредить о немецкой засаде, за что была повешена фашистами) и многих других{343}. В 1961 году «Спутник», приложение к журналу «Вожатый», опубликовал серию биографий достойных подражания юных героев. Эти биографии аккуратно собирались для воспитательной работы и хранились в школьных Пионерских комнатах. Для увековечения памяти героев Великой Отечественной войны им ставили статуи, в частности 1 июня 1960 года состоялось открытие памятников Лене Голикову и Вале Котику на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства в Москве{344}. Не забывали и о героях времен революции и Гражданской войны: так, в 1957 году к сорокалетию большевистской революции журнал «Пионер» посвятил им целую статью в ноябрьском номере{345}. В школах наряду с уголками Павлика Морозова организовывались уголки Лени Голикова, Володи Дубинина, Зои Космодемьянской или кого-нибудь из взрослых героев войны[228]. В хрестоматиях и мемориальных списках, опубликованных к юбилеям 1962 и 1972 годов, Павлик представлен как один из многих пионеров-героев и часть славной традиции, берущей свое начало с революционной поры{346}. Теперь он даже не всегда числился самым первым. В номере «Советской педагогики», выпущенном к пятидесятилетнему юбилею Пионерской организации, Павлик, правда, стоял на первом месте среди героев коллективизации (рядом с Колей Мяготиным, Гришей Акопяном (Акоповым) и Кычаном Джакыповым), но без какой-либо дополнительной о нем информации, в то время как гайдаровскому Тимуру был посвящен целый абзац{347}. А юбилейный «Вожатый» напечатал историю даже не самого Павлика, а его двойника: мальчика, который раскрыл в своей деревне коварный план кулаков утаить зерно{348}.
На всесоюзном пионерском слете 1962 года в Артеке также чествовался не один только «Павка-коммунист» (как он назывался во втором издании книги Соломенна) — «День памяти» посвятили целой плеяде павших героев, от Павлика Морозова до менее известных. Такие мероприятия в основном были направлены на укрепление «дружбы народов»: многие из возносимых героев представляли национальные меньшинства Советского Союза, среди них Кычан Джакыпов, герой коллективизации в Кыргызстане, и Гриша Акопян. Примечательно, что Грише вернули армянский вариант его фамилии — это свидетельствовало об изменении официального отношения к нерусской части населения. Русский Павлик больше не принадлежал к привилегированной национальности, а всего лишь представлял «один из многочисленных народов СССР». Торжественная ода восхваляла всех героев в равной степени:
Вам, отважные,
Вам, бесстрашные,
Жизнь за свободу
Отчизны отдавшие…{349},[229]
Распространение других ролевых моделей ослабляло влияние Павлика на детскую читательскую аудиторию, особенно теперь, когда коллективизация ушла далеко в историю. Даже в документах о внесении имени Павлика в Книгу Почета о его подвиге сказано с подозрительной неопределенностью: «Пионер был убит кулаками за то, что бесстрашно разоблачал их попытки сорвать организацию колхоза. Когда Павлик узнал, что его отец заодно с кулаками, честный мальчик, не колеблясь, смело выступал и против родного отца, — общественные интересы для Павлика были выше личных»[230]. Для имевших смутное представление о том, кто такие кулаки, мотивация и сама природа вызова, брошенного Павликом своему отцу, оставались в тумане. Павлик воспринимался теперь как некий мальчик, который в начале 1930-х годов, когда в деревне что-то такое происходило, совершил какой-то геройский поступок. Герои революции, а тем более Великой Отечественной войны, были куда доступнее для понимания.
Стремительная модернизация общества и характерные для эпохи 1960-х антиисторические настроения отодвигали Павлика на второй план. Это порождало разнообразные, иногда комичные попытки «осовременить» его образ, чтобы вернуть ему былое значение. Например, в конце августа 1962 года (к тридцатилетнему юбилею Павлика) «Пионерская правда» напечатала рассказ об одном пионере из Белоруссии — Павлике Морозове образца 1960-х, которого якобы убили за попытку разоблачить деятельность баптистской секты[231]. Эта история служит еще одной иллюстрацией того, как при появлении в обществе подозрительной социальной группы пропаганда запускает в ход легенду об убийстве ребенка.
