Михаил Зефиров - Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа
Однако русский народ все же был неглупым и часто своими вопросами ставил партийных «миссионеров» в тупик. Так, секретарь обкома Родионов, выступая на городском партактиве, сокрушался по этому поводу: «Агитаторам часто задают вопросы, почему мы оставляем города и все отступаем? На этот вопрос агитаторы ответить не могут, а руководители им не могут подсказать, т. к. не знают сами… Как объяснить народу причины такого поражения нашей армии? Мы же народу десяток лет говорили, что можем отразить любую комбинацию капиталистических стран – и вдруг враг у Москвы. Можно ли уже теперь подготовить общественное мнение к строительству линии обороны?»[357]
В пружинном цехе завода «Красная Этна» коммунист Лисин в течение пяти месяцев не платил членские взносы, заявив, что у него в целях пожаробезопасности власти сломали сарай, и пока его не сделают, он платить партии ничего не будет. Этот факт лишний раз подтверждает, что никакая пропаганда не сможет вытравить из людей любовь к самому святому – частной собственности.
Антисоветчина пробралась даже в святая святых – Горьковское военно-политическое училище НКВД. 28 октября в преддверии, как казалось, предстоящего захвата области Вермахтом, политрук И. Ф. Генрихов устроил митинг среди политруков запаса, на котором говорил: «Ленинград предали сволочи из партийного руководства. Горький скоро будет в руках немцев, ибо вы – жулики, а они опытные воины. Пройдет немного времени, и городок военно-политического училища взлетит на воздух, а уцелевших командиров и политработников я буду собственноручно расстреливать». Удивительно, но в качестве наказания ему ограничились исключением из партии. На большее, видимо, в ожидании «скорого прихода» немцев, не решились.
Политрук Малахов в своей роте говорил, что «германские офицеры живут гораздо лучше, чем советские командиры». Говоря о приказах командира дивизии, в которой он ранее служил, Малахов утверждал, что они являлись контрреволюционными, и только благодаря командиру полка, который просто игнорировал приказы, их полк и уцелел от разгрома.[358]
Советский пропагандистский плакат, 1941 г.
Жили советские офицеры и впрямь неважно. В столовой училища царила полная антисанитария, голодные политруки часами давились в очередях, а потом ели из грязной, немытой посуды манную кашу и похлебку, называвшуюся «суп». И так каждый день. Матчасти почти не было. Все обучение велось пятью винтовками на роту и двумя старыми орудиями. В общежитии из-за нехватки мест многие спали прямо на полу.[359]
Не отставала и сельская местность. Так, бригадир колхоза «Красный Октябрь» Марков в присутствии группы колхозников заявил: «Скоро настанет время, и мы будем уничтожать коммунистов. Я первую пулю пущу в первого попавшегося мне коммуниста, когда это будет возможно». В колхозе «Стахановец» Тонкинского района колхозник Костров грозил бригадиру колхоза: «Скоро пройдет ваше время. Вот придет Гитлер, и мы вам тогда сломаем головы».[360] В Воротынце кто-то начал распространять антисоветские листовки, в которых провозглашались лозунги: «Долой колхозы» и «Долой коммунистов». Причем народ так осмелел в ожидании падения советской власти, что разбросал листовки даже в помещении Воротынского райкома партии! Некоторые граждане уже практически в открытую призывали расправляться с евреями и коммунистами. В Ляховском районе были обнаружены листовки с призывами «Войну кончай, бойцы домой, комиссаров долой!».[361]
На Балахнинском бумкомбинате коммунист Рогов не стал выполнять партийные поручения, заявив: «Если я буду заниматься общественной работой, то буду расстрелян немцами». Школьники 5–7 классов одной из школ Вознесенского района отказались вступать в пионеры, обосновав это тем, что если они станут пионерами, то когда придут немцы, их повесят.[362] Понятно, что дети придумали это не сами, а под влиянием разговоров в семье, по наущению родителей.
19 октября исполняющая обязанности прокурора Воротынского района Н. Н. Соболева в присутствии ряда гражданок говорила, что «народ никогда не простит советской власти за хлеб, отправленный в Финляндию накануне войны с Германией, наши неудачи на фронте объясняются рядом измен…» Как говорится в спецдонесении НКВД, Соболева так же распространяла «верные сведения», что Сталин ходит в лаптях по Чебоксарам, а немцы на Москву вместо бомб бросают колбасу и целые головки сахара и тому подобное.[363] Последнее было не чем иным, как выдаванием желаемого за действительное. Изголодавшийся при советской власти народ действительно ждал, что немцы их накормят, будут сбрасывать на города колбасу и другое продовольствие.
Наиболее распространенным слухом в Поволжье осенью 1941 г. стало утверждение, что якобы пропавший без вести ранее полярный летчик Леваневский, оказывается, жив и бомбил Москву в составе Люфтваффе, после чего был сбит и попал к нашим в плен. Откуда пошла эта информация и почему именно Леваневский, сказать трудно. По одной из версий в плен к русским действительно попал немецкий летчик с похожей фамилией, не то Левински, не то Леваневски, и оттуда, дескать, и пошло. Но во всяком случае, о Леваневском говорили в очередях за хлебом, спрашивали лекторов на митингах.
О тревожной обстановке тех месяцев вспоминает Нина Дёгтева: «Страх пришел ко всем жителям города Лысково в октябре 1941 г. Ходили слухи, что Москва окружена, вот-вот немцы подойдут к Горькому. В городке ввели патрулирование улиц, затемнение. В армию уходили родные моих подруг, забрали многих десятиклассников, стали все чаще приходить «похоронки», все это страшно нагнетало обстановку.
Наш заштатный городишко переполнился эвакуированными из Белоруссии, Прибалтики. Вселяли их в дома без разрешения жильцов, таков был закон войны. Царила тревога, которая еще больше усилилась, когда через Лысково потянулась вереница машин самых разных марок, чаще грузовики, кузова которых были забиты фанерой. Они везли жителей Москвы на восток. Было очень страшно смотреть на это. Погода стояла очень холодная, поэтому во многих машинах стояли печки-буржуйки, и из кузовов валил дым».
Время от времени антисоветчики арестовывались органами НКВД. Так, 16 октября был задержан бригадир-шофер завода № 197 им. Ленина А. К. Павлов. Согласно материалам дела, он «выражал неверие сообщениям Информбюро, клеветал на Красную Армию и положение на фронте, распространял клеветнические измышления, дискредитирующие руководителей партии и правительства». 24 ноября он по статье 58–10 был осужден на десять лет лишения свободы. 29 октября был арестован технолог завода № 112 А. И. Фиделин. По данным органов, он «клеветал на мощь Красной Армии и опошлял лозунги партии и Советского правительства». Он также получил «десятку», но в 1943 г. был реабилитирован. П. М. Чайкин был арестован энкавэдэшниками в октябре 1941 г. за то, что «имея радиоприемник, принимал фашистские радиопередачи и распространял провокационные слухи, пускаемые фашистами». И опять же десять лет «по пятьдесят восьмой».[364]
Некоторые граждане не ограничивались одними угрозами и «клеветническими измышлениями». Так, 4 ноября во время бомбардировки немецким самолетом города Дзержинск грузчик химического завода № 148 А. Катин поджег вулканизационное отделение гаража – как будто бы оно сгорело от попадания «зажигалок». Во время налета жители барака № 18 Северного поселка ГАЗа сами подожгли его, видимо, надеясь получить вместо сгоревшего новое жилье.
Люди выказывали свое недовольство советской властью и более безопасными способами. К примеру, в одной из школ города Лысково кто-то изрезал ножом портрет Сталина. Случай, по тем временам, чрезвычайный! Под подозрение автоматически попали все ученики и учителя. Нина Дёгтева рассказывала: «Мы с подружкой готовились к экзамену, и вдруг пришла посыльная из НКВД и сказала: «К шести часам вечера прийти в НКВД, но о вызове никому ни слова». Конечно, я сразу сказала об этом своей подруге, чтобы она передала моей маме.
До шести вечера дрожала, то, что читала, запомнить не могла. Но еще больший страх испытала, когда работник НКВД ввел меня в свой кабинет и запер дверь. Мне показалось, что я теряю сознание. Но разговор он вел спокойным, тихим голосом, задал много вопросов о школе, об учителях и, как бы вскользь, спросил, что я слышала об изрезанном портрете товарища Сталина. Увы! Я ничего не слышала. Когда вышла из здания, то увидела свою подружку и расплакалась. Но с ней я ни о чем не говорила.
Зимой 1943 – 44 г., когда от здания НКВД хоронили летчика, нас обязали его проводить в последний путь. Похоронной процессией руководил тот товарищ, который вызывал меня. И только на похоронах мы с одноклассниками разговорились, оказывается, на встрече с ним побывала каждая ученица нашего класса! Но все молчали. Изрезавшего же портрет, видимо, так и не нашли».
