Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
Наследники Сталина вернулись к менее персональному типу руководства культурой. Тем не менее, Хрущев, собирая писателей, художников, кинематографистов в 1962 и 1963 гг., не только ругал и хвалил, но указывал, что и как необходимо писать или ваять. Он, в частности, остро критиковал театр, пожелавший поставить «устаревшего», по мнению первого секретаря ЦК, Шекспира. Брежнев первым из Вождей вступил в область «бель леттр» и подписал своим именем «трилогию»: три брошюры воспоминаний, объявленных крупнейшим достижением русской прозы и увенчанных Ленинской премией в области литературы.
Независимо от личного участия в художественном процессе и уровня развития,[19] вождь партии является Высшей инстанцией в области культуры, потому что это его ритуальная обязанность, как Верховного жреца, и потому, что понятие таланта в советской культуре подменено категорией «идейности». «Трилогия» Брежнева, написанная профессиональными, придворными авторами, не ниже уровня средней советской литературы, награждаемой Ленинской премией.
Марксист Бела Балаш, специалист по вопросам эстетики, исходя из того, что «каждому животному нравится то, что ему полезно, что эстетический вкус — это самооборона духовного организма», прокламировал: «Классовый вкус — это орган классового инстинкта самосохранения. Вкус — это идеология». Вывод из этого суждения прост: «В условиях развитого социалистического общества степень талантливости художника тождественна его идейности, ясности его мировоззрения, его гражданственности». «Правда», требуя от художников выполнения требований очередного пленума ЦК, называет директивную статью: «Идейность и мастерство». Расхваливая очередное образцовое произведение советской литературы, рецензент подчеркивает: «Замечательно, что в романе Ю. Куранова то и дело находишь переклички с задачами, определенными Продовольственной программой страны, как много говорит это… об общественной чуткости писателя…»
В двадцатые годы начался процесс трансформирования культуры в советскую культуру. Шостакович рассказывает популярную в двадцатые годы историю: Маяковский регулярно публиковал свои стихи в «Комсомольской правде», после того, как в течение нескольких дней стихи не появлялись, кто-то из руководителей позвонил в газету, ему ответили — Маяковский уехал, на что последовал приказ: пусть пишет заместитель Маяковского.
Трансформация культуры означала трансформацию художника, его места в обществе, его отношения к реальности и культуре.
В конце двадцатых годов деятелям культуры дается выбор: сдайся или погибни. «Основная литературная проблема эпохи, — пишет Б. Эйхенбаум, — как быть писателем?» И он же заканчивает книгу-дневник, в которой подводился баланс русской литературы, словами: «В нашей современности писатель — фигура гротескная». Эйхенбаум был прав, но только в случае дополнения его формулы. Проблема эпохи заключалась в необходимости выбора: остаться писателем или стать советским писателем, гротескной стала фигура писателя, ибо ее победоносно вытеснял — советский писатель, советский работник искусства. Осип Мандельштам представит альтернативу гениально сжато: «С шапкой в руках, шапку в рукав». С шапкой в руках — как лакей, шапку в рукав — в тюрьму, лагерь, на смерть.
Искусство может отражать реальность, может создавать собственный мир. Возникает третье искусство — советское — функционирующее, как инструмент, как оружие в борьбе за «новый мир», за «нового человека», которые должны возникнуть в итоге деятельности партии.
Трансформация культуры происходила постепенно: сохраняются атрибуты традиционного искусства, традиционные жанры, стили. Но все более быстро — со второй половины двадцатых годов — изгоняются из культуры отслужившие, сделавшие свое дело новаторские формы, «дегенеративное искусство», как будут говорить нацисты. «Разложившееся буржуазное», как будут говорить советские критики. Постепенно изгоняется категория «таланта», хотя талантливые мастера продолжают работать в литературе, кино, театре, изобразительном искусстве. Но талант не помогает им, а скорее мешает. В публичных выступлениях они оправдываются, объясняют, извращают сделанное ими. Кинорежиссер Лев Кулешов объявляет: «Для того, чтобы делать хорошие картины, нужно соблюсти основное, а это основное заключается в том, что искусство должно быть партийным». Образцом советского писателя становится Горький, появление которого в русской литературе Эйхенбаум объяснял родившейся «нуждой в плохой литературе». Горький вносит в советскую культуру, как основу поэтики — ложь. В заключительном выступлении на съезде писателей он, в присутствии многочисленных западноевропейских писателей, утверждает, что в капиталистическом мире «в любой день книга любого честного писателя может быть сожжена публично, — в Европе литератор все более сильно чувствует боль гнета буржуазии, опасается возрождения средневекового варварства, которое, вероятно, не исключило бы и учреждения инквизиции для еретически мыслящих». Горький произносит эти слова в августе 1934 г., за три месяца до убийства Кирова, открывшего эпоху «большого террора», унесшего в числе миллионов жертв тысячи жизней деятелей культуры.
В первую половину тридцатых годов завершается национализация культуры, которая превращается, как говорят в пьесе Н. Эрдмана «Самоубийца», в «красную рабыню в гареме пролетариата». Пьеса была написана в 1928 г., через несколько лет следовало уже говорить о «гареме» партии и лично товарища Сталина.
Чеслав Милош в «Порабощенном разуме» — одном из самых первых свидетельств о процессе советизации культуры — писал: «На Западе склонны рассматривать судьбу обращаемых народов только в категориях принуждения и насилия. Кроме обыкновенного страха, кроме желания спастись от нужды и физического уничтожения, действует жажда внутренней гармонии и счастья». Милош имел в виду польскую культуру, которая, как свидетельствуют минувшие десятилетия, оказалась беспримерно неподатливой на советизацию. Русская культура, первой подвергшаяся удару, поддавалась под воздействием репрессий, административного нажима, под воздействием страха, но также искушаемая мифами и соблазном власти.
Горький открыл первый съезд советских писателей словами: «Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель…» Необыкновенно соблазнительной была роль «судей мира». В 1922 г. Сергей Третьяков требовал: «Рядом с человеком науки работник искусства должен стать психоинженером, психо-конструктором». Минуло десятилетие и мечта футуриста Третьякова исполнилась. Секретарь ЦК А. Жданов известил съезд советских писателей: «Товарищ Сталин назвал наших писателей „инженерами человеческих душ“. Что это значит?… Это значит… изображать жизнь не схоластически, не мертво, не просто „как объективную реальность“, а изображать действительность в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественных произведений должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма… Такой метод… мы называем методом социалистического реализма».
«Судьи мира», «инженеры человеческих душ», получили закон, на основании которого следовало «судить». Этот закон отвергал реальную действительность, правду, заменяя их решением Верховной инстанции, определяющей, что соответствует «действительности в революционном развитии», а что нет, что годится как инструмент «переделки и воспитания», а что нет. Закон определяет этику и эстетику. В одном из рассказов Киплинга Адам проводит на земле две черты, присутствующий дьявол говорит: это красиво, но искусство ли это? После утверждения метода социалистического реализма, сомнения исчезли: искусством стало то, что Верховная инстанция объявляла искусством. Закон этот приобрел обязательную силу всюду, куда протягивались руки социалистического искусства. Луи Бюнюель рассказывает, что французская коммунистическая партия определила его фильм «Лос Ольвидадос», как буржуазный и недостойный оценки. Случайно фильм увидел В. Пудовкин, опубликовавший восторженную оценку в «Правде». Отношение французской компартии к фильму изменилось на следующий день после появления статьи.
Когда Горький говорил на съезде писателей «мы — судьи мира» и когда Жданов говорил «мы называем такой метод методом социалистического реализма» — местоимения имели в виду разные объекты. Горький говорил о писателях, Жданов — о руководителях. На первом съезде советских писателей (за ним последуют съезды кинематографистов, художников, музыкантов) происходит включение работников пера в «номенклатуру». Писатели (а за ними все работники культуры) дают «железную клятву» служить Вождю, Партии, Государству, а за это им выделяют место в иерархии власти. Можно перечислить на пальцах одной руки писателей, которые не были допущены на съезд, ибо были сомнения в их готовности служить: А. Платонов, М. Булгаков, О. Мандельштам, А. Ахматова, Н. Заболоцкий…
