Владимир Успенский - Тайный советник вождя
Так получилось, что вместо одного Власика, полностью отвечавшего за охрану Иосифа Виссарионовича везде: на работе, дома, в дороге, — обеспечивать безопасность вождя должны были трое начальников: Игнатьев, Рясной и тот бесфамильный, который непосредственно возглавлял группу телохранителей. А как известно, чем больше нянек, тем меньше спроса с каждой из них, меньше догляда за дитятей. Как, впрочем, и за пожилым человеком. Кого-то такое положение очень устраивало.
26Новый, 1953 год начался вроде бы спокойно. Иосиф Виссарионович физически чувствовал себя вполне сносно, умеренно работал, несколько раз пытался бросить курить, наладился режим в питании, в прогулках по заснеженному саду Ближней дачи. Явные успехи во внешней политике и внутри государства располагали к деятельности неспешной и плодотворной. Советский Союз был самой влиятельной страной, социализм распространялся по всей планете, мы подняли знамя борьбы за мир во всем мире и твердо стояли на этой позиции в противовес хотя бы тем же американцам, которые уже третий год вели агрессивную кровопролитную войну в Корее, клонившуюся к позорному поражению Соединенных Штатов и их сателлитов. Еще сказывались у нас трудности военной разрухи, но по многим экономическим показателям мы вышли на довоенный уровень и даже превзошли его. Быстро росла рождаемость, значительно превышая смертность, а это самый надежный показатель благосостояния народа, уверенности в завтрашнем дне. Частенько ездил я на пригородном паровике по усовской ветке, молча слушал разговоры пассажиров. Бывали всякие высказывания, но в общем смысл был такой: теперь только и жить, лишь бы войны не случилось. Путейский рабочий (шпалы-рельсы менял), помню, радовался: «Жена в деревне, картошка-капуста своя, корову держим, на палочки-трудодни довесок перепадает. Дочка в ремеслухе за казенный счет обута-одета, маляром будет. Сын на заводе, а по вечерам в техникуме, в инженеры метит, не то что я, с таблицей умножения по ликбезу. Ну, мне и так благодать. Отработал, возле вокзала пивная, все чисто, ни соринки на полу, буфетчица в белой кофте. Порция известная: сто пятьдесят с прицепом, с кружкой, значит. Сосиски горячие на блюдечке. Горчица опять же. Выпил, поговорил душевно и — домой с полным удовольствием. И с получкой для жены. И насчет здоровья не жалуемся, каждый год в санаторий или в дом отдыха».
Добавлю: хорошей музыки всюду хватало. Появлялись новые дома культуры, кинотеатры, театры, библиотеки, музеи — и везде многолюдно. Уголовщину почти извели: гуляйте, люди, в полной безопасности в скверах и парках хоть всю ночь, только чтобы на работу, на занятия потом не опаздывать — с этим строго. Каждый год снижались цены, с каждым месяцем улучшалась жизнь для подавляющего большинства населения. Близилось время, когда, по задумке Сталина, не только вода, но и хлеб в нашей стране стал бы бесплатным. Объявлять об этом было еще рано, а планировать — пора. Затем и электричество. Это же дешевая энергия от многих возводимых электростанций. Окупят строительство, обслуживающий персонал, и пусть пользуется народ-хозяин наших земных и водных богатств…
Эти заметные практические достижения очень радовали Иосифа Виссарионовича, на этом корне он и держался. А отрицательно влияло на него постоянное ожидание подвохов и каверз, вплоть до покушений, и неизвестность: с какой стороны и какая змея попытается укусить. Благодатная почва для мистицизма, семена которого давно уже таились в душе Иосифа Виссарионовича. Вспомним хотя бы двенадцатилетний «цикл Юпитера», согласно которому тяжелыми годами для Сталина являлись 1917, 1929, 1941 и вот начавшийся 1953. Что принесет он пожилому человеку, которому все чаще вспоминались слова из любимой песни царя Георгия Лаши:
И жизнь, как птица, улетит.
Ища далеких теплых стран.
Неприятно подействовало на Иосифа Виссарионовича лунное затмение в январе 1953 года и затем солнечное затмение в феврале. Два подряд. Узрел в этом дурное предзнаменование. Другой на его месте отстранился бы от мирской суеты, очищаясь и готовясь в дальний путь, но Сталин — человек дела: преодолевая физическую слабость и дурные предчувствия, он продолжал борьбу, не меняя тех целей, которые были намечены.
Одиночество пугало его. Днем при Сталине постоянно находился Андреев или Ворошилов. Иногда Молотов, Тимошенко, Шепилов или Шверник. В поездках на дачу, даже в переходе по кремлевским коридорам из кабинета на квартиру обязательно сопровождал Петр Косынкин — вышагивал сзади. И почти каждый вечер в том январе и в том феврале коротал с ним я, это превратилось прямо-таки в служебную обязанность.
Ближняя дача. Тишина, неяркий свет. Сталин работает за столом. Я просматриваю бумаги или просто подремываю в кресле. Потом ужин. Все реже с гостями, чаще вдвоем. Обязательный отдых перед сном на террасе. Даже в сильный мороз. Сидим, закутавшись в тулупы. Чувствую, что Иосифу Виссарионовичу легко дышится, ему хорошо, и радуюсь за него. В молодости (относительной) спокойно и крепко спал он в Сибири, на холоде, с явным удовольствием вспоминал о том времени. Мы с ним и прежде собирались съездить на Енисей, но все откладывали, а теперь говорили о том, что обязательно отправимся летом, по возможности скрытно. Побываем в Курейке, в Туруханске, в Красноярске, конечно. Посмотрим, стоят ли казармы, в которых Иосиф Виссарионович провел несколько недель, цел ли дом, в котором мы встретились.
— Как насчет Дунькиной слободы? — пошутил я. — Может, наведаемся?
— Поздно, — не без грусти ответил он. — Не побывал и не побываю… Вам, пожалуй, еще есть смысл бойкой бабенкой полюбоваться, а мне совсем поздно.
— Э, на много ли я от вас отстал!
— Каждый год — как ступень высокая. Все больше сил уходит на преодоление. А вообще я давно хочу сказать вам спасибо, — потеплел голос Иосифа Виссарионовича. — Очень большое спасибо.
— Да за что же?
— За все. Опираться можно только на то, что сопротивляется, это ваши слова. Столько народа вокруг, и так мало людей… Либо страх, либо лесть… Вы не сожалеете, что связали свою судьбу с моей?
— Почему мне жалеть? Даже странно.
— Нет, не странно. Вам достанется заодно со мной. — Сталин помолчал и повторил вариацию того, что доводилось уже от него слышать, что тревожило его: — Меня будут помнить долго. Очень долго. За великие наши события, предопределившие ход мировой истории. За наши достижения. За пролитую кровь… Будут хвалить. Потом будут охаивать и меня, и всех, кто был со мной. Злобно, изуверски охаивать. Будут куражиться на наших костях. Но придет срок, утихнут личные страсти, отсеется наносное, и люди станут восхищаться тем, что нами сделано… Но вы, Николай Алексеевич, до этого, пожалуй, не доживете, вы как раз попадете в полосу самой отъявленной ругани, когда всплывет социальный гной и начнется сведение счетов.
— Я хотел бы умереть вместе с вами. Без вас для меня не останется смысла.
— Не торопитесь, дорогой Николай Алексеевич. Кто же расскажет обо мне, о нашей дружбе? Как видели, как воспринимали, по возможности объективно. Только на вас и надеюсь. Поживите и сделайте, — со строгой печалью распорядился он.
В тот вечер я не придал особого значения словам Иосифа Виссарионовича, не уразумел, что это было его завещанием перед началом решающего сражения, исход которого не был ясен самому Сталину. Впрочем, нет, не перед началом: сражение уже развертывалось, но пока еще без громкой огласки, без информационно-пропагандистской пальбы и шумихи. Это была разведка боем, проба сил, выяснение возможностей противника, способности к ответным действиям. Удар был нанесен не в центре, а на фланге, и не самим Иосифом Виссарионовичем, а его другом и последователем Клементом Готвальдом. Минувшей осенью в Праге был арестован видный партийный руководитель Рудольф Сланский (Зальцман) с группой приверженцев, занимавших высокие посты в Чехословакии. 25 ноября 1952 года тринадцать человек, среди них одиннадцать евреев, были приговорены к смертной казни и сразу же расстреляны.
В связи с «делом Сланского» в нашей печати впервые прозвучало четкое определение: «сионисты и правительство Израиля являются агентами американского империализма», претендующего на мировое господство. Формулировка откровенная, равноценная древнерусскому военному предупреждению «иду на вы». Однако во враждебном зарубежье она не вызвала особой реакции, ее постарались «не заметить». Почему? Вероятно, по двум причинам. Какой смысл опровергать, оспаривать, поднимать шум, когда дело действительно обстоит так, как сказано. Да, Израиль стал послушным орудием, пробивной силой в руках американских заправил, а иудеи во всем мире, особенно в странах социалистического лагеря, превратились в заложников или в агентов заокеанских хозяев. С другой стороны, американцы, терпевшие позорное поражение в Корее, стремившиеся выйти из затеянной ими драки, не слишком замарав честь мундира, не хотели еще большего обострения обстановки. Вот и промолчали, проглотили пилюлю. Значит, проглотят и следующую. Иосиф Виссарионович решил: пора очищать от вредоносной накипи собственный дом.
