Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)
Самое горькое в нашей истории, говорил отец,— это наша неспособность объединиться. Сам он не политик, а потому не ослеплен пристрастиями и может яснее взглянуть на все происходящее. Партийная раздробленность, по его мнению, представляет собой наибольшую опасность для нашей страны. Она неестественна и нездорова. Наших хейре и венстре разъединяют сейчас пережитки тридцати—сорокалетней давности. Противоречия между остальными буржуазными партиями также несущественны. Но если противопоставить эти партии и партию коммунистов, то здесь действительно обнаруживается непреодолимая пропасть как в мировоззрении, так и в программе.
Сейчас наша задача — поставить на ноги экономику страны и создать человеческие условия для всех классов. Нам придется экономить на государственных расходах, чтобы начать выплату долга, и уменьшить бремя налогов. Сделать можно многое, отчасти даже малыми затратами, но одна партия с этим не справится. Тут все должны сплотиться.
Нужно использовать все присущие нашему народу таланты и особенности характера. Некоторые, думают, что мы должны громко заявить о своих забытых правах на какие-то области и страны. А это совершенно не годится. Подъем страны должен основываться на наших собственных, внутренних ресурсах, на их использовании и совершенствовании. «Так сплотим же всех норнежцев и норвежек, чтобы сообща добиться расцвета нашей родины и обеспечить будущее норвежского народа!»
Со времени первой мировой войны отец неуклонно верил в то, что политика крупного масштаба может объединить партии и народ вокруг важнейших национальных задач. К партийной политике он не питал уважения. Думаю, что ему и в голову не приходило, что можно представлять какие-то взгляды и интересы посредством существующих партий, они просто не существовали для него, он не верил, что с их помощью можно привести какое-то дело к победе. Он принимал всерьез споры между муниципалитетами и стортингом и не признавал за партиями их роли как проводников демократии и глашатаев воли народа. Так мне по крайней мере кажется сейчас, когда я оглядываюсь на прошлое. Не знаю, может быть, отец достиг бы большего, если бы понял, что нужно не стоять вне партий, а самому заняться партийной политикой, с тем чтобы она стала более дельной и бескорыстной.
До мировой войны одно время казалось, что он близок к этой мысли. Он принял участие в создании партии Свободомыслящих венстре, которая возникла как оппозиция старым венстре. Но он не участвовал в деятельности партии и так и не научился подчиняться разумным партийным требованиям. В Отечественном союзе он тоже признавал только то, что соответствовало его собственному представлению об идеальном народном единении.
В то время, когда он боролся за создание этой партии, многие понимали его неправильно. Но он вовсе не был, как считали некоторые, сторонником фашизма, ни он, ни Миккельсен. Напротив, в Лиге наций он всегда выступал непримиримым противником Муссолини, в принципе отрицая политику силы. Не был он и «врагом коммунизма», как говорили другие. Он не верил в необходимость коммунизма в Норвегии, но признавал и понимал причину коммунизма в России и стремился судить о Советах справедливо.
Он был за политику единения — на рационалистической основе — и понимал под нею единение во имя главнейших интересов, такое единение, чья сила в разносторонности, при которой равны возможности всех сил и все они используются. Он не хотел отказываться от партий, но хотел поднимать великие социальные вопросы, вокруг которых могли бы объединиться добровольно все партии.
В эти годы многие считали, что для Нансена есть достойные задачи на родине, среди этих людей были и некоторые партийные лидеры. Во время правительственного кризиса 1926 года была сделана попытка создать неполитическое коалиционное правительство во главе с Нансеном. Венстре и их лидер Юхан Людвиг Мувинкель[215] ушли в отставку, Ивар Люкке[216] должен был создать правительство большинства в коалиции с Крестьянской партией, но Крестьянская партия отказалась войти в правительство без венстре. В это время независимо от стортинга было высказано предложение сформировать правительство во главе с Нансеном. Предложение исходило от руководства Свободомыслящих венстре, и, вероятно, авторами его были Ула и Рольф Томмесены из газеты «Тиденс Теин». Во всяком случае, предложение было подписано Рольфом Томмесеном и вручено представителям буржуазных партий стортинга. В качестве программы этого правительства предлагалось стабилизировать финансы.
Лидеры хейре, венстре и свободомыслящих венстре в парламенте единодушно решили не принимать предложения, но сперва Люкке должен был узнать, что думает о таком Правительтве стортинг. Он готов был лояльно отнестись к этой мысли, если окажется, что под ней есть политическая почва в лице большинства стортинга. Однако такой почвы не нашлось, к тому же и хейре, и венстре возражали, и тогда Ивар Люкке сам составил правительство.
Опытные парламентские деятели говорят, что план был ненадежным и преждевременным. В Норвегии еще не бьио правительства, которое было бы образовано независимо от партий, представленных в стортинге. Отец тоже не относился к нему серьезно, но сама идея была ему по душе, и, насколько мне известно, он не ответил категорическим отказом. Он поставил условие, чтобы это предложение было единодушно принято всеми буржуазными партиями, не питая никаких иллюзий относительно такой возможности. Люкке сказал, что сам он всячески отговаривал Нансена от этой затеи. Вероятно, как раз в такой момент я неожиданно появилась в Пульхёгде. Адвокат К. Ф. Мишле, бывший государственный советник от партии Хейре, сидел у нас в холле и беседовал с отцом.
Я сразу же поняла, что между ними шел оживленный спор. Наконец Мишле открыл последнюю карту: «Брось, Нансен,— услышала я,— ты не политик, для тебя попасть в правительство ничего не значит. А я вот, к примеру, в политику влюблен. Жить без нее не могу». Отец просиял, как солнышко. Он согласен, совершенно согласен. Для него это ничего не значит, напротив, для него это даже жертва. Он бы рад от этого избавиться.
«Ах, я, наверное, помешала?»— сказала я и хотела уже удалиться. «Что ты, не уходи никуда, дружочек!— горячо сказал отец.— Мы уже наговорились, иди сюда, посиди с нами. Попьем, пожалуй, чайку».
Мишле тоже стал меня уговаривать остаться. Он был весел, любезен и совершенно счастлив результатом своей беседы с отцом.
На следующий год началась новая кампания. Отца выставляли кандидатом в депутаты стортинга от Акерсхуса. Целая депутация во главе с Рольфом Томмесеном отправилась в Телемарк, где в это время охотился отец. Депутация как раз подошла к охотничьей хижине, когда появился отец с ружьем на плече и с полным ягдташем белых куропаток. Он был в превосходном расположении духа и весело приветствовал гостей. Но услышав, для чего они предприняли такую далекую поездку, он только улыбнулся и покачал головой. «Ну что ж, во всяком случае утро вечера мудренее»,— ответил он, чтобы не слишком огорчить их.
Наутро он ответил категорическим отказом, как они и ожидали. Но вечер прошел удивительно хорошо, и все сочли, что ездили не зря. К тому же он подарил им целую охапку куропаток.
«Вот вы и вернетесь не с пустыми руками», сказал отец на рощанье.
Мысль о том, чтобы нам с Андреасом строиться на земле Пульхёгды, скоро приняла реальную форму. Отец вместе с нами отметил участок под дом и выбрал для него место. Архитектором был старый приятель из люсакерского кружка — Арнстейн Арнеберг. Мы попросили его сделать эскизы, и отец с живым интересом рассматривал аккуратные чертежи. Когда приступили к строительству, он то и дело приходил на площадку и радовался, глядя, как растет дом.
Но дом строился несколько лет. Когда — в 1925 году — мы оконец в нем поселились, нашей дочке Еве исполнилось уже два года, и они с дедушкой стали большими друзьями.
Отец очень любил детей, да и его все дети любили. Но дедушкой быть ему еще не приходилось. Теперь у него были родные внуки, и он мог шаг за шагом наблюдать их развитие, не неся при этом трудных и ответственных обязанностей воспитателя. Да, впрочем, он и не считал, что тут нужно какое-то воспитание. Ева была, на его взгляд, совершенством. Дорожка между нашими домами теперь служила для прогулок дедушки и внучки. Никто из нас не смел нарушить уединение отца в башне, никто, кроме Евы. Вдруг раздается звонкий голосок в телефонной трубке: «Это я, дедушка!» И сразу же скрипят половицы в его кабинете. «Подожди, малыш, сейчас иду»,— отвечает дед, а сам уже надевает шляпу. И рука а руке они выходят из дому.
Отец хотел, чтобы Ева как можно чаще завтракала и обедала с ним. Ее место было рядом с ним, даже если к обеду бывали гости. Он сам ухаживал за ней во время еды. Если бы никто не мешал, он, наверное, стал бы кормить ее с ложечки. Что бы она ни сказала, казалось ему замечательным. Любимой шуткой у них было: «Какой кашки хочешь — рисовой или березовой?»— «Ну да, дедушка, разве ты мне дашь березовой каши!»
