Карл Абжаген - Адмирал Канарис
Был конец 1942-го или первые месяцы 1943 года. Канарис с одним из своих руководителей отдела поехал в штаб-квартиру фюрера и после совещания у Кейтеля еще некоторое время прогуливался вблизи «Волчьего логова», прежде чем вернуться в свой штаб. Его спутник обратил внимание на то, что Гитлер как раз вышел из одного барака и, беседуя с адъютантом, тоже ходил неподалеку взад-вперед. Спутник Канариса мечтательным голосом сказал: «Если выстрелить с такого расстояния, то промаха бы не было». Канарис ответил тут же: «Так сделайте же это!»
Оба высказывания были сделаны совершенно инстинктивно. Они не имели никакого практического значения уже потому, что, не говоря уже о других сторонах дела, и Канарис, и его спутник были без огнестрельного оружия. Они, однако, были знаменательны тем, что хорошо отразили настроение в широких кругах немецкого движения Сопротивления: там все яснее понимали, что без устранения Гитлера нельзя изменить отчаянную ситуацию, которая с каждым днем все ухудшалась. К этому убеждению пришел также генерал-полковник Бек (это было примерно тогда, когда произошла катастрофа под Сталинградом), который был, бесспорно, руководителем заговорщиков. Планы того периода, в которых важную роль играл генерал Олбрихт, начальник общевойсковой службы, предусматривали совершение покушения на Гитлера. (Важная роль генерал-полковника определялась его решимостью и занимаемым им ключевым положением.) Канарис в душе еще не совсем примирился с мыслью о покушении, хотя умом он понимал всю необходимость этого шага. Он также не возражал, когда внутри разведки начали подготовку к покушению. Он был более чем наполовину обо всем осведомлен, однако не хотел иметь подробную информацию.
При всех проектах такого типа решающую роль играл вопрос: где достать надежный взрыватель, который не будет заметен, потому что в нем нет тикающего механизма. Второй отдел разведки и, соответственно, подчиненная ему войсковая часть «Бранденбург» были среди заговорщиков единственной инстанцией, которая легально имела дело с подобной аппаратурой. Поэтому Канарис знал, что этому отделу было поручено достать необходимый взрыватель. В действительности незадолго до неудавшегося покушения на самолет Гитлера, совершенного начальником главного штаба группы армий «Центр», генералом Геннингом фон Тресковом и старшим лейтенантом фон Шлабрендорфом в марте 1942 г., он сам возил в своем самолете такие взрывчатые устройства в Смоленск, где находилась штаб-квартира группы армий. С офицером генерального штаба, полковником фон Герсдорфом, участвовавшим в осуществлении покушения, у Канариса были хорошие личные отношения, хотя они никогда не говорили о запланированном покушении.
Офицеры генерального штаба поддерживали тесные контакты, служебные и личные, с офицерами разведки, прикомандированными к их службам; от них они получали информацию, поступающую в первый отдел разведки. Для Канариса эти хорошие отношения были очень важны, потому что он все яснее чувствовал, что в штабе руководства вермахта ему уже не давали неприкрашенную картину положения на фронтах. Поэтому свои сведения об обстановке на аренах боевых действий он доставал неофициальным путем от офицеров генерального штаба. Кроме того, они были довольно хорошо осведомлены о планах СД, и Канарис узнавал от них во время беседы в узком кругу, часто с глазу на глаз, многое о злодеяниях, которые во все более широких масштабах совершались на Востоке. То, что офицеры, которые не были по службе подчинены Канарису, в нарушение «Приказа № 1», согласно которому все служебные дела можно было обсуждать только с непосредственными участниками, давали ему такие подробные сведения из своей служебной сферы, можно объяснить способностью Канариса внушать людям самого разного типа глубокое доверие к себе. Многие из новых сотрудников Канариса, которые в течение 1943 г. пришли в разведку на место начальников отделов, выбывших в связи с отправкой их на фронт, были взяты из круга офицеров генерального штаба, например, полковники фон Фрейтаг-Лорингхофен и Ганзен.
Поездка в Смоленск имела, помимо прочего, своей целью также зондирование позиции главнокомандующего группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Клюге относительно планов покушения и переворота. С давних пор Остер поддерживал отношения с Клюге, который тоже носился с идеей совершить переворот; однако разговор Канариса с ним в Смоленске прошел неудовлетворительно, и начальник абвера на обратном пути открыто выразил Лахоузену и Донаньи, которые сопровождали его в этой поездке, свое недовольство и разочарование по этому поводу. «Наши генералы не решатся», — сказал он.
Отношение Канариса к генералам, которые никогда не проявляли большого энтузиазма, с течением войны становилось все более скептическим. Исключение составляло его отношение к фельдмаршалу фон Леебу. Тот был известен как верующий католик, и гестапо подозревало его в «конфессиональных связях», но именно по этой причине Канарис ему полностью доверял и говорил с ним совершенно открыто о своих заботах и опасениях.
Если с начальником генерального штаба Гальдером у Канариса были по-человечески хорошие отношения, хотя он ругал Гальдера за недостаток решимости, то со сменившим его Цейцлером у Канариуса не было ничего общего. Возможно, Канарис был не совсем справедлив по отношению к новому начальнику генерального штаба, который, подчиняясь стратегу-любителю Гитлеру, находился в весьма незавидном положении.
Но мы здесь видим случай, когда чисто внешнее впечатление, произведенное человеком на Канариса, с самого начала исключало всякую возможность контакта с ним. Среднего роста здоровяк Цейцлер со своим розовым круглым лицом составлял слишком резкий контраст с одухотворенным Канарисом, который к тому времени был как комок нервов. Цейцлер уже по своему внешнему виду казался ему неотесанным чурбаном, в котором нельзя было заподозрить душевные качества и широту взглядов, какими, по его мнению, должен обладать каждый, кто хотел стать последователем старого Мольтке. «Гениальный начальник генерального штаба нам не нужен, у нас ведь есть фюрер», — прокомментировал Канарис назначение Цейцлера, оставив неясным, процитировал ли он изречение кого-то из окружения Гитлера или это был сарказм его собственного производства.
К операциям, которые по распоряжению Гитлера одновременно с войной в Советском Союзе проводились или планировались на Ближнем и Среднем Востоке, Канарис с самого начала относился скептически, потому что был убежден, что они не могут иметь успеха без завоевания морского господства по меньшей мере в Восточном Средиземноморье. А о том, чтобы в этих водах немецкие вооруженные силы могли победить британский Средиземноморский флот, по его мнению, не могло быть и речи. Зато Канарис проявлял живой чисто художественный интерес к колоритному и романтическому облику восточных политиков, которые участвовали в этих планах и действиях. Посланник Отто Кип, служивший в группе «Зарубежье» в качестве офицера запаса, был не так уж не прав, когда однажды при случае сказал о Канарисе: «Старик никак не может забыть игры в индейцев».
Среди арабов, которые после провалившегося восстания иракского премьер-министра Эль Гайлани собрались в Берлине, самым интересным человеком был для Канариса муфтий из Иерусалима. Канарис знал ситуацию в Передней Азии по собственным наблюдениям. В 1938 г. он вместе с Гроскуртом, тогда майором, совершил туда поездку, которая привела его в Багдад. Во время этой поездки он впервые познакомился с муфтием. Поездка, конечно, проходила, инкогнито. Однако выяснилось, что оба восточных путешественника были скорее экспертами по вопросам шпионажа, привыкшими сидеть за зеленым столом, а не шпионами-практиками. Приехав в отель в Багдаде, Гроскурт по рассеянности записал не то имя, которое было указано в его заграничном паспорте, а свое действительное имя, и должен был по этому поводу выслушать множество упреков своего шефа. Через несколько дней он взял реванш, с иронией указав на сорочки, возвращенные из прачечной. На этих сорочках было указано подлинное имя Канариса. Впрочем, маленькие промахи им не повредили, потому что британская секретная служба, конечно же, знала, кем были эти двое путешественников.
Когда в апреле 1941 г. Эль Гайлани призвал к борьбе с англичанами, из Германии в Багдад кроме посланника Гроббы полетел также майор разведки. Когда восстание провалилось, между майором и Гроббой возникли значительные расхождения во мнениях, что отразилось также на отношениях между министерством иностранных дел и абвером. Канарис встал на защиту майора, так как в нападках Гроббы он увидел попытку свалить на разведку провал в Ираке.
Муфтий, который после подавления восстания в Ираке сначала отправился из Багдада в Тегеран, в конце 1941 г. появился в Берлине. В последующее время он часто встречался с Канарисом, обсуждая планы создания арабского легиона. Канарис хорошо относился к этому человеку, овеянному легендами и интригами, однако он невысоко оценивал его политику, считал ее бесперспективной и догадывался, что муфтий пытается извлечь для себя выгоду из разногласий между министерством иностранных дел и разведкой. Канарис любил беседовать с интеллигентными людьми, а в интеллигентности муфтию нельзя было отказать. Кроме того, из бесед с ним можно было многое узнать об извилистых путях восточной политики, а такую возможность Канарис никогда не упускал. Беседы проходили чаще всего на французском языке, которым муфтий, как и английским, хорошо владел. От арабского легиона, который был в то время сформирован большей частью из добровольцев, набранных из военнопленных, бывших родом из Северной Африки, являвшейся французской колонией, разведка имела пользу только постольку, поскольку она набрала себе оттуда связных арабской национальности. Сам Канарис уже осенью 1940 г. во время визита в Бордо нанял себе слугу из Алжира по имени Мохаммед, который до конца войны исполнял свои обязанности и вместе с поварихой-полькой придавал дому Канариса «космополитическую окраску».
