Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства
Почему в этот раз король проявил столь удивительное милосердие? За пять лет до этого, после бунта менее серьезного, он вешал, топил в море и ослеплял зачинщиков, заполнив тюрьмы теми, кому посчастливилось избежать худшей участи, и оставив дымящиеся руины на месте Бари, как пример судьбы, которая ожидает любой город в его владениях, посмевший ему противостоять. Почему после трех ужасных дней, едва не стоивших ему жизни, он приговаривает виновников всего лишь к изгнанию, не сулящему особых тягот, и принимает с распростертыми объятиями предателя, который подошел ближе всех за всю историю королевства к тому, чтобы разрушить сицилийскую монархию?
Первый, краткий ответ — хотя обе попытки мятежников захватить власть провалились, они не сдались. Крепость Каккамо располагалась на командной высоте и была хорошо защищена, и, если бы Маттео решил ее оборонять, она могла бы продержаться год или больше. Какое воздействие это оказало бы на настроения в Палермо, трудно сказать, но ужас, вызванный недавней блокадой, свидетельствовал о том, что последствия могли оказаться серьезными, а Вильгельм ни в коем случае не желал новых беспорядков в столице. Спокойствие и порядок могли восстановиться лишь после того, как всякая вражда прекратится и бунтовщики покинут Каккамо. Но Маттео че сдался бы, не будучи уверен, что его простят. А в таком случае едва ли следовало карать его сотоварищей.
Вильгельму повезло, что молодой человек был самонадеян и глуповат. Иначе ему никогда не удалось бы убедить Боннеллюса, что его престиж по-прежнему таков, что делает его необходимым и защищает от любых посягательств. Но когда он проглотил, наконец, наживку и предстал, наглый как всегда, перед своим повелителем, Вильгельм, должно быть, сознавал, что Маттео Боннеллюсу пришел конец. Пав жертвой своего тщеславия, он уже не причинит новых бед. Ему предстояло еще несколько месяцев наслаждаться свободой, гордо расхаживая по Палермо и похваляясь своей властью над королем; но, когда к концу апреля новые бунты вспыхнули в центральной Сицилии и на континенте, Вильгельм решил разделаться с ним раз и навсегда.
Арестовать Маттео не представляло сложности. Его просто вызвали во дворец. Несмотря на то что он получил несколько предупреждений, он по-прежнему считал свою позицию неуязвимой и подчинился без колебаний. Во дворце его схватили воины Вильгельма и отправили в такое место, которое Фальканд описывает как отвратительнейшую темницу — на сей раз не в самом дворце (Вильгельм никогда не повторял ошибок), а в соседнюю крепость, известную под арабским названием Ат-Халька, «Кольцо».
Беспорядки, которые за этим последовали, кажется, были не более чем формальностью. Возвратившись в Палермо, Маттео старательно пестовал свою славу и репутацию, и, услышав о его аресте, его люди в городе поспешно попытались организовать выступления в его поддержку. Но сердца горожан к этому не лежали. Они устали от волнений и переворотов и охладевали к бунту едва ли не прежде, чем он начинался. И дворец, и Халька хорошо охранялись; довольно бестолковая попытка поджечь ворота была легко пресечена; и, как пишет Фальканд, «когда люди увидели, что они не могут ничего достичь… настроение их внезапно переменилось — они предпочли, что характерно для сицилийцев, поступить в соответствии с требованиями момента, вместо того чтобы твердо следовать своим убеждениям. И многие из тех, кто кричал, настаивая на освобождении Боннеллюса, теперь по старались разъяснить, что никогда не искали его дружбы».
Из сторонников короля погиб только один — Аденульф. королевский камергер, которого зарубил кто-то из рыцарей Боннеллюса. Мятежникам меньше повезло; на сей раз Вильгельм не собирался проявлять милосердие. Почти все, кто попал в его руки, были преданы смерти или искалечены. Сам Маттео, ослепленный и с подрезанными сухожилиями, спустя недолгое время умер в своей камере.
Глава 13
Конец царствования
Ушел гражданин (сказал он), который, хотя и не ровня
Тем, кто взращивал государство во время оно…
Все же в эти времена, не знающие закона,
Сыграл благородную роль.
Из речи Катона на похоронах Помпея, приводимой в «Фарсалии» Аукана, кн. IX; процитировано, по свидетельству Гуго Фальканда, епископом Сиракуз по поводу смерти Вильгельма IМятежи на Сицилии и в Апулии были серьезными, но краткими. В первом случае опасность состояла не столько в какой-либо прямой угрозе безопасности короля, сколько в том, что события зловещим образом переросли в религиозное противостояние. Два барона, ответственные в первую очередь за этот мятеж, Танкред из Лечче и Рожер Склаво, покинули Каккамо как раз вовремя и отправились на юг острова, захватили Пьяццу[91] и Бутеру и сознательно настроили лангобардские[92] коммуны этих городов против крестьян-сарацин. Волна насилия распространилась до Катании и Сиракуз. Во многих местностях сарацинам удавалось уцелеть, только если они переодевались в христианское платье и бежали; и даже когда порядок был восстановлен, немногие вернулись в свои прежние дома.
На континенте также котел вновь кипел. Робер из Лорителло, как всегда деятельный, вторгся в Базиликату — подъем итальянского «сапога» — и дошел до Таранто и Ориоло; Андреа из Рупеканина поднял бунт в Кампании; Салерно, впервые проявив нелояльность, примкнул к восставшим; и даже Калабрия, в прошлом самое надежное из владений короля, взбунтовалась по наущению графини Клеменции — возможно, желавшей отомстить Вильгельму за своего возлюбленного. Только несколько баронов на всем полуострове хранили верность своему сюзерену — в частности, Боэмунд из Манопелло и родич королевы Жильбер из Гравины, который, несмотря на причастность к заговору против Майо, вернул себе расположение короля.
Но какие бы печальные события ни происходили на континенте, прежде всего следовало заняться сицилийскими делами; Вильгельм мог только призвать Жильбера, чтобы он попытался взять ситуацию под контроль, насколько это возможно с имеющимися в его распоряжении силами, пока сам он поведет войска против Танкреда и Рожера Склаво. В конце апреля Вильгельм выступил в поход. Пьяццу, после нескольких недель осады, он разграбил и сровнял с землей. Бутера — его следующая цель — представляла более серьезную проблему. Мятежники, надеясь, что беспорядки за проливом могут в любой момент заставить короля снять осаду, держались стойко — и даже советовались с астрологами, чтобы определить наиболее выгодные моменты для вылазок и контратак. Поскольку Вильгельм мог с помощью собственных астрологов также определить день и час, который выберут осажденные, и отдать соответствующие распоряжения, эта тактика, похоже, шла мятежникам скорее во вред, чем на пользу; тем не менее только к началу зимы недостаток кшци в сочетании с растущим недовольством горожан заставили их сдать город в обмен на позволенье свободно покинуть остров, Виль гельм принял эти условия и позволил бунтовщикам уйти; но к городу, который предал его дважды за пять лет, у него не было жалости. К Рождеству на гордом скале, где некогда стояла Бутера, не осталось ничего, кроме груды дымящихся руин.
Задержавшись в Палермо, чтобы отметить праздник и подготовиться к предстоящей кампании, король переправился на материк в начале марта следующего года. Пока он продвигался по Калабрии, графиня Клеменция и ее семья укрылись в своем замке Таверна, высоко в горах на север от Катанцаро. Они тоже оборонялись упорно, спуская вниз с крутого склона тяжелые бочки, утыканные гвоздями, которые катились на ряды осаждавших, вызывая тяжелые и бессмысленные потери; но вторая атака Вильгельма оказалась успешной. Двое дядей графини были казнены; она сама и ее мать — взяты в плен и отправлены в Палермо. Дальнейшая судьба их неизвестна.
С этого момента, как и в предыдущей кампании, всякое сопротивление прекращалось при приближении Вильгельма. Он не ведал жалости. Когда его главного мажордома, евнуха Джохара, схватили при попытке бежать с королевскими печатями, он утопил его на месте. В Таранто, который сдался практически без борьбы, Вильгельм повесил всех сторонников Робера из Лорителло — хотя сам Робер уже бежал в Ломбардию к Фридриху Барбароссе. Армия Вильгельма двигалась через Апулию и далее за горы в Кампанию, и повсюду за быстрой сдачей следовала расплата — бунтовщиков вешали, калечили и ослепляли, а сам город или область заставляли выплачивать «искупительные деньги» — обязательную подать, которая, хотя часто ложилась непомерным бременем на тех, кому приходилось ее выплачивать, позволила пополнить разграбленную казну короля.
Летом Вильгельм подошел к Салерно. Многие из старейшин города, поддерживавшие бунтовщиков, бежали, но оставшиеся вышли, чтобы приветствовать своего короля со всеми надлежащими изъявлениями привязанности и преданности. Вильгельм не слушал, он категорически отказался хотя бы войти в город. Измена его собственной столицы была из ряда вон выходящим предательством и заслуживала из ряда вон выходящего наказания. Салерно, без сомнения, постигла бы судьба Бари, если бы не вмешательство двух могущественных покровителей. Первым был небесный патрон города святой Матфей, по воле которого, как утверждает архиепископ Ромуальд, среди ясного и безоблачного дня на лагерь сицилийцев обрушилась буря столь яростная, что все палатки, включая палатку короля, были снесены. Таким образом Вильгельму дали понять, что, причинив городу какой-либо вред, он прогневит небеса. Вторым защитником стал тезка святого Матфея, уроженец Салерно, Маттео Нотарий, который уговорил Сильвестра из Марсико и Ричарда Палмера заступиться за его родной город.
