Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца
Установив для себя, что мне надо учиться понимать общественные явления, я тогда еще не знал, что мне предстояло заново открывать или по крайней мере заново переоткрывать сами методы понимания. Научиться пониманию было не у кого и негде.
VIII. МИР
НАЧАЛО МИРА
Бесспорно, окончание войны было огромной радостью для всего населения страны. Но плодами победы и достоинствами наступившего мира воспользовались далеко не все. Для большинства русских наступил период, может быть, еще более трудный, чем во время войны. Плодами победы воспользовались прежде всего самые ловкие приспособленцы и те, кто по своему положению в обществе попадал в привилегированные слои. Это ощущалось и в армии. Я уже говорил выше об иерархии в распределении наград и трофеев. Теперь эта оргия продолжалась с удвоенной силой. После войны те, кто не принимал участия в боях, но числился находящимся на фронте, был в чинах или был близок к ним, получили во много раз более наград, чем во время войны. Боевые критерии оценки людей, еще имевшие силу на низших уровнях армии, стали уступать место критериям мирного времени. Теперь главным становилось не то, как ты маневрировал в разрывах зенитных снарядов, как ускользал от "мессеров", как стрелял и бомбил, а то, как ты выглядел внешне, как заправлял койку, как вытягивался перед начальством и щелкал каблуками, как обращался с подчиненными.
Меня должны были назначить старшим летчиком. Но командир звена, считавшийся моим другом во время войны и сразу же "перестроившийся" теперь, написал мне в характеристике, будто я не работаю с подчиненными, злоупотребляю алкоголем и имею контакты с местным населением. С подчиненными я не работал в том смысле, что продолжал сохранять дружеские отношения, какие были приняты во время войны, но стали рассматриваться как "запанибратские" теперь. Пил я не больше моего командира звена, причем обычно в компании с ним. Мои контакты с местным населением заключались в том, что я служил переводчиком для офицеров полка желавших познакомиться с немецкими "бабами". Как бы то ни было, характеристика сработала, и старшим летчиком назначили недавно прибывшего в полк летчика, который был инструктором в УТАПе (учебно-тренировочный авиационный полк), но в боях не принимал участия. Я, разумеется, не мог не реагировать на такую несправедливость и стал еще более явно демонстрировать свое пренебрежение к тем порядкам, которые теперь начинали господствовать.
Открылись возможности для поступления в военные академии, в школы высшего пилотажа и летчиков-испытателей. Места в эти учебные заведения распределялись по полкам. Первые счастливчики, однако, как правило, не смогли сдать вступительные экзамены даже на подготовительный курс. В полку организовали своего рода курсы по подготовке к поступлению в академии (в летную и в инженерную). Я стал натаскивать намеченных кандидатов по математике. В награду за это и меня решили было послать учиться в Академию имени Жуковского в Москву, считая, что я единственный из кандидатов полка могу сдать экзамены сразу в академию, а не на подготовительный курс. Но и тут вступили в силу неписаные коммунистические правила жизни в мирное время. На меня поступил рапорт командира эскадрильи, в котором сообщалось, что я не изучал опыт Великой Отечественной войны и даже отвергал это в принципе. В доносе была большая доля истины. Опыт войны я не изучал, поскольку я его имел. А то, что считалось изучением этого опыта, было пустой формалистикой для отчетов начальству. Что касается принципиального отношения к опыту войны, то я действительно однажды открыто высказал следующее. После Гражданской войны мы до начала войны с Германией изучали опыт первой. А к чему это привело? Только отказавшись от этого опыта, мы остановили немцев. Надо думать не о прошлой войне, а о будущей. Опыт прошлых войн, как правило, бывает негативен. Наши Илы скоро снимут с вооружения. Кстати сказать, и на самом деле вместо наших же устаревших машин появились новые штурмовики Ил-10. Хотя скорость у них была несколько больше, чем у Ил-2, они тоже были уже прошлым авиационной техники. Немецкие Ме-262 показали, в чем состояло будущее авиации. Вот эти мои слова, очевидные для всех, но лицемерно считавшиеся ложными и вредными ("непатриотичными"), и были теперь инкриминированы мне. В академию меня в этот раз не послали. Я был этому рад. Но факт сам по себе подействовал на меня все в том же направлении. Общество проявляло свое враждебное отношение ко мне не какими-то грандиозными действиями, а мелкими укусами со стороны моего ближайшего окружения. Когда мой бывший друг командир звена сказал как-то, что он действовал из дружеских чувств ко мне, я ответил ему старой пословицей: "Избави меня, Боже, от моих друзей, а от врагов я избавлюсь сам".
По окончании войны усилилось моральное разложение участвовавшей в боях армии. Упала дисциплина. Заставить людей, видавших смерть в лицо, безропотно подчиняться начальству и выполнять уставные требования было невозможно практически. Стало расти число всякого рода мелких и крупных преступлений. Попытки удержать людей от контактов с местным населением потерпели сокрушительный крах. Началась буквально эпидемия венерических заболеваний. Но самое главное - началось идейное разложение армии. Миллионы людей посмотрели, как живут в Европе, сравнили с тем, как живут в России, и сделали свои выводы. О тяжелом положении в России и о пропагандистской лжи стали говорить открыто. Усилилась оргия доносов. Усилилась деятельность "органов". Такую армию, однако, уже нельзя было привести в "нормальный" вид никакими мерами. Началась массовая демобилизация, отвод боевых частей в Союз и замена их другими, не воевавшими, замена боевых офицеров тыловиками. Стали демобилизовывать и боевых офицеров, сделавших во время войны успешную карьеру, привыкших к войне, ставших кадровыми офицерами и надеявшихся на продолжение службы в армии. Это добавило свою большую долю в моральную, психологическую и идеологическую атмосферу того времени. Стали учащаться случаи самоубийств и серьезных преступлений (вплоть до убийств) на почве психических срывов.
РЕШАЮЩИЙ ШАГ
В начале мая 1946 года в связи с празднованием 1 Мая и затем годовщины взятия Берлина, капитуляции Германии и Дня Победы началась вспышка пьянства. Летали мы вследствие этого довольно плохо. В полк приехало высокое начальство во главе с командиром корпуса стружку снимать, т. е. читать нотации. Командир корпуса сказал, что если мы не хотим летать, то нас в армии держать не будут, и поставил угрожающий вопрос: "Кто не хочет служить в армии?" Я поднял руку. Это произвело на высокое начальство совсем не то впечатление, на какое я рассчитывал. Начальство было взбешено. Оно не ожидало, что кто-то из нас осмелится на это. Оно предполагало, что мы все будем цепляться за армию, так как тут была райская жизнь, а на гражданке был голод. Мне приказали подать рапорт с просьбой об увольнении из армии. Подать, как положено, по инстанциям. Я так и поступил. Пока мой рапорт двигался по инстанциям, началось расформирование многих частей оккупационной армии и массовая демобилизация офицеров. Расформировали и наш полк. Демобилизовали большинство летчиков, включая самого командира полка. Для многих это была неожиданная трагедия. А меня вопреки моей просьбе не демобилизовали. Именно потому, что я не хотел служить в армии, меня не хотели отпустить из нее. Мои сослуживцы сильно возмущались по этому поводу. Особенно возмущался мой бывший друг командир моего звена, написавший на меня подлую характеристику-донос.
Мой рапорт об увольнении из армии достиг наконец-то самого командующего воздушной армией генерал-полковника (вскоре он стал маршалом авиации) Красовского. Было приказано откомандировать меня в распоряжение штаба армии. Я решил, однако, уйти из армии, чего бы это мне ни стоило. Но, чтобы жить в Москве, я должен был передать документы в тот военкомат, в котором я призывался в армию в 1940 году. Но это был военкомат не того района, где я был прописан в Москве. Кроме того, в моем личном деле накопилось много такого, что могло мне повредить после демобилизации. Поэтому мне пришлось приложить усилия к тому, чтобы подчистить мой послужной список. В результате моя военная биография стала сильно обедненной, но зато из нее было изъято все то, что могло насторожить заинтересованных лиц в Москве. Предосторожность оказалась не напрасной. Это был все-таки 1946 год. "Органы" занялись основательной проверкой поведения людей во время войны. В моем окружении несколько бывших заслуженных офицеров попали в сталинские лагеря за проступки, которые теперь кажутся смехотворными и неправдоподобными.
Надеюсь, читатель не сочтет меня уголовником за те мошеннические проделки, к которым мне приходилось прибегать неоднократно. От них никто не страдал. А без них я просто не выжил бы. Я их считал и считаю до сих пор морально оправданными.
