Н. Пинегин - В ледяных просторах
Как много людей! Тысячи взглядов, приветственные крики. Это в нашу честь? — На нас смотрят слишком пристально!
Одежда не стесняла нас в рыбачьем поселке. Мы были в лучших своих одеяниях. У меня был припасен даже крахмальный воротничок. Правда, за два года он сильно пожелтел и посерел, но все же это настоящий крахмальный воротничок. Запонка куда-то затерялась — пришлось заменить ее ниточками — однако, воротничок держался! Я был в ботинках, в настоящих шевровых! Правда, ботинки чищены два года назад, — но кому пришло бы в голову, отправляясь на полюс, брать с собою ваксу?.. Подобно воротничку и ботинкам выглядели все остальные части костюма, но нам казалось, что одеяния вполне приличны; когда пред Рындой вышел на палубу первый, облачившийся в лучшее, все пришли в восторг.
Мы поднялись на верхнюю палубу «Николая», где пассажиры, гладко выбритые, и дамы, в тканях волшебной легкости, собрались поглазеть на нас. Выделилась отчетливая мысль: одеты мы грязно. Наши «приличные костюмы» измяты и прокопчены. На этом пароходе, сияющем чистотой, наше место не среди чистых людей на палубе и в классах, а разве только — в кочегарке. Капитан, очевидно, был другого мнения, — он встретил нас с почетом. Все каюты и салоны были переполнены — капитан уступил свое роскошное помещение из двух кают. Постояв недолго в салоне отдельной смущенной группой, мы при первой же возможности спрятались в отведенное помещение. Неужели отныне предстоит спать на таких же ослепительно-белых койках? Неужели — умываться душистым мылом из мраморных умывальников?
Через полчаса зазвонил гонг. В каюту вошел человек во фраке. Он не прогнал грязных бродяг из роскошной каюты, а вежливо предложил им пообедать за общим столом в салоне первого класса.
Сесть за стол с превосходно одетыми людьми, не пахнущими ворванью, как мы, а нежными духами и ароматным табаком! Сунуть за серый воротничок белоснежную салфетку? Сидеть, быть может, с дамами?
Человек во фраке разъяснил: если мы хотим, ужин можно заказать в каюту, но теперь приборы уже поставлены, нас ждут. Обед сегодня хорош. Мы были изрядно голодны. — Отказаться от обеда, состоящего, наверное, из блюд, о которых мечтали два года?
Наши места рядом с капитаном. Свежие огурцы и редиска, сливочное масло, яйца, салат — все это только на закуску!
Буфетчики, вероятно, косо посматривали на новых пассажиров: нам стоило не малого труда воздержаться, не высыпать на тарелки всех огурцов и редиски, а сливочное масло намазывать не гуще, чем другие, не наесться досыта одними сдобными пирожками. Мы были разочарованы одним: мясо люммов и кайр, даже медвежье, вкуснее говядины: она слишком пресна.
За столом мы немного оправились от первого смущенья. Всеобщая предупредительность отвлекла от мыслей о своих грязных костюмах. Но мы решительно предпочитали расспрашивать, чем по несколько раз рассказывать о пережитых приключениях. Спастись от вопросов, конечно, нельзя: из первого же становища полетели новые телеграммы корреспондентов о подробностях гибели Седова и о нашем плавании. Под вечер, почти совсем утратив полярное дикарство, мы говорили уже с людьми подолгу.
Ночью, стоя на палубе и следя за пенистой полосой у борта, я поймал себя на мысли: «Вот бы «Фоке» таким ходом…», и засмеялся. А недалеко у борта же один из наших рассказывал стройной девушке с русой косой о том, как тяжело одиночество в полярную ночь. Навстречу несся теплый ветер.
Спустя неделю «Фока» подходил на буксире к Архангельску. С набережных плыла встречная волна приветственных криков и музыки. С приспущенным флагом мы подошли к Соборной пристани и стали. Путь кончен.
Приложение
Айновы острова [107] Из путевых воспоминаний о Севере
О течение лета 1909 года мне пришлось побывать во многих пустынных и необитаемых местах наших берегов Ледовитого океана; удалось быть два раза и на Айновых островах. По курсу парохода, обычно рейсирующего до Вардэ, видны эти кусочки земли, подымающиеся невысокими пятнами из пены и чернильных вод моря, но никогда пароход не подойдет к ним, не остановится — незачем: нет на них ни человеческого жилья, ни промысла; только по путеводителю пассажиры могут справиться, что влево остались Айновы острова, где водится редкая птица — тупик, морской попугай.
Но меня тянуло на эти островки; про них я много слыхал от побывавшего на них одного помора, старого моряка, и от архимандрита Ионафана, настоятеля Печенгского монастыря, которому принадлежат они…
Моя мечта сбылась, и в июне месяце, в один из тех дней, когда южный ветерок заставляет забывать, что находишься под 70° сев. широты, я был на пути из Печенгской губы к островам.
Был день, каких мало бывает в угрюмом Северном крае. Солнце еще с прошлого вечера светило всю ночь, и к полудню лопались почки на корявых березках и уже засеребрились листочки под теплыми лучами. Такова сила непрерывного света, сила полярного солнца!
Небо, как бледная бирюза, — а вода отражала в себе бирюзой же голубое небо; море играло, смеялось, — должно быть, такое море вспоминал Горький, когда писал «море смеялось»…
Да, да! — Переливы вдали так быстры, как шаловливый смех ребенка, а колыханье тяжелой зеленой волны у берега — это сочный ленивый смех полногрудой красавицы-поморки в праздничный день в наряде, когда блещут голубые задорные глаза, а на груди от смеха колышутся жемчуга старинного наряда…
Из-за смеющегося моря выглядывают островки — два маленьких пятнышка, лазурно-роговые, плоские; ближе и ближе… раньше казавшиеся вдавленными в лоно океана, они поднимаются предо мною невысокими ровными массами.
Наш курс на низкий «Большой остров» — он уже пред глазами; остров почти ровный — лишь к средине, где стоит крест, он подымается небольшим пригорочком. «Малый остров» остается влево; на восток от нас он немного выше, а к югу обрывается каменистым берегом.
На обоих островах нигде ни намека на бухту; потому-то так трудно попасть сюда; лишь в такую тихую погоду, как сегодня, возможно без большого риска пристать к берегу, — но чуть ветерок разыграется — заходит «взводень гремячий» — разобьет, расплющит о прибрежные камни острова… и потому никто, кроме птицы, постоянно не живет здесь, и нет становища.
Все птицы Ледовитого океана летели всегда сюда плодиться, размножаться и утучнять землю для сплошного ковра морошки…
Мы еще далеко не доехали до острова, а уже срываются испуганные тучи птиц.
Боже, каких только, каких птиц здесь нет! Чайки, бакланы, гагары, гаги, гагарки, утки и кулики самых разных видов и величин, тупики, чистики…
Испуганные, кричат, срываются с блестящих жирных волн моря, и вслед за ними летят капельки воды, блестя и играя на солнце.
Когда же лодка остановилась у берега, воздух весь дрожал, переливался от какого-то сплошного звона криков, — криков на всех языках и наречиях птичьего разговора… Эта музыка и бесчисленные тени на камнях от миллионов крыльев проникнуты каким-то невиданным своеобразным характером, и, после серьезной спокойной тишины моря, все вместе врезываются в память, как воспоминанье случаев детства или сказка бабушки о тридевятом царстве… Не здесь ли оно, сказочное государство, птичье царство. Жители его относятся здесь к человеку так же доверчиво, как в раю. Пристаем к Большому острову… Кругом тихое море. На западе дрожит сквозь марево берег Рыбачьего полуострова, а там, далеко на востоке у берегов Норвегии, чуть-чуть мерещатся снега нежно-голубыми лазоревыми пятнами, оттуда, на север, разлегся мрачно спокойный океан, Бог знает куда спрятавший свои края, закрытые лиловой дымкой…
На острове стоит хижина, ее построили приезжающие за сбором гагачьего пуха монахи. Они здесь сейчас; гага сидит на яйцах: «парит», как говорят, и монахи охраняют ее от любителей свежих гагачьих яиц — норвежских промышленников, да и русских тоже.
А выйдут птенчики, соберут пух монахи и уедут, и будет хижинка-избушечка стоять пустой, пока вновь не приедут за морошкой монахи, опять три-четыре дня беспокойных для птиц, и снова опустеет избушка; до следующей весны будет одиноко стоять на далеком острове и смотреть заколоченными окнами на волны седого океана, а белые совы, полярные совы будут сторожить ее…
Три монаха на острове. Они встречают нас. Нежданные гости, не заказанные! За птичьим криком не слышно, о чем кричат они, махая руками налево. Угадываем, что прямо камни, надо левее, чтоб пристать, а то «разобьет посудину». Скользит нога по тундре… «Милости просим», — встречает монастырский коршик. «Бог по ветер послал, гостей по ветер прислал сей год, милости просим! — Вот оказия!»… Мимо хижины ведет он нас — показывает свою «губернию». Проходим родничок с пресной водой и направляемся туда, где, обернувшись к востоку, высится крест. Сейчас же с того места, куда не хватает соленая волна, начинается зелень: желтоватый ковер морошки, лишь местами окрашенный пятнами более яркой молодой зелени пробивающейся травки. Легко дышится вольным воздухом, но в голове шум: так бывает, когда нахлынут массы не виданных впечатлений, когда мозг не удерживает всего, что глаза видят, и они разбегаются от пестроты. Первые снопы не ложившегося спать солнышка и море под тысячами теплых золотых лучей, остров «на море-океане», птицы на нем, в воздухе дрожание далекого марева, а на земле пестрит белым по желтому белоснежный цвет морошки!..
