Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова
По сравнению с отступающим народом эта цепочка защитников выглядела такой жалкой и беспомощной, что у Людмилы сжалось сердце. В какой-то момент показалось — дай ружья всем, даже детям, и — никакая сила не пройдет. А что могут сделать несколько солдат против наступающей армии?
И снова страх забрался под кофточку, липкими пальцами сдавил плечи и грудь. Уйти! Уйти!.. Только бы успеть… Не весь же мир занят немцами.
Среди солдат вдруг почудилось: Иван Латов копает. Ближе к опушке — через одного — роет землю лопатой, закапывается, чтобы встретить наступающих. Чуть было не крикнула Людмила. Потом решила, что обозналась. Но нет — в каком-то повороте головы и взмахе рукой, энергичной и крепкой, опять узнала. И накопанной земли вокруг больше, чем у других. Значит, точно — Иван!
И то, что узнала его, и то, что цепочка солдат продолжала деловито окапываться, возымело, наконец, действие и понемногу успокоило Людмилу. Может, и не так все страшно, подумала она. И не окружает немец, как говорят, не прорывается, разбивая в пух и прах безоружные части. У страха глаза велики? Вот ведь бойцы окапываются, и у каждого винтовка со штыком.
А то работали, работали — и все оружия не хватает. Если тут мало бойцов, значит, дальше — больше. Не может быть это все, что осталось от армии. Со страху болтают — немцы там, немцы тут. Будто ни у кого не достанет сил задержать эту движущуюся лавину. Имеются силы!
Людмила даже остановилась, оглушенная этой мыслью. На самом деле остановилась телега. Лошадь потянулась к запыленному пучку травы, уцелевшему на обочине. У Людмилы было такое чувство, что она теперь точно спасется, раз увидела Ивана. Это была добрая примета. И радость, смешанная со страхом, опасение остаться неузнанной в глазах Ивана все больше захлестывали. Ей вдруг стало стыдно за разорванную кофточку и грязную юбку.
Пока Людмила боролась со своими чувствами и опасениями, которые вернулись из прежней жизни, подвода опять двинулась. И она вместе с ней. Потом опомнилась.
— Я отойду. Мое место… — бестолково зашептала она учительнице. — Не пускайте никого. Моя сумка… Ладно? Там солдат из нашей деревни.
Будто многотысячная толпа услыхала ее слова. Все разом повернули головы. Но не туда, куда указывала Людмила. И не ее слова привели людей в оцепенение. Когда поняла — нечем стало дышать.
На горизонте дымами вставали танки. Еще самих танков не было видно, только пыль столбом. Ни звука, ни грохота оттуда не донеслось. А по всему полю, будто от самой земли, поднялся стон.
Подвода остановилась. Умирающий приподнялся на одной руке. Учительница схватила ребенка и прижала к груди. Невесть откуда взявшийся солдат судорожно рвал на себе гимнастерку, слезно приговаривая «братцы, братцы», хотя кругом были женщины. Скинул галифе вместе с исподним почему-то и остался голый, дрожащий, с прилипшим, как в насмешку, белым мухомором в кружке редких рыжих волос. Людмила ухватила гимнастерку с брюками и сунула внутрь воза.
Сбежавшего солдата кое-как одели, остальное Людмила не видела.
На горизонте из тонкой движущейся пушечки сверкнул огонь, и близким взрывом разметало всех возле подводы. Когда Людмила очнулась, танки уже прошли первую траншею. Две черные машины горели, расстилая по земле едкий дым.
По другую сторону дороги грудью в грудь столкнулись танк с солдатом. Было так, словно дрогнули оба — и солдат, и броня. На самом деле танк взорвался выстрелом. Людмилу опять оглушило, и она, как своей смерти, ничему не удивляясь, оцепенело и заторможенно видела всплеск кровавого фонтана в этом месте, где прятались люди. Там взорвался снаряд. Видела, как упал под танком солдат, и ненасытное дымящееся чудище развернулось над ним и пошло прочь, оставив могильную груду навороченной земли. Людмила кинулась туда, а на самом деле пошла, едва держась на ветру. Но из могильной груды вдруг выпросталась рука. И встал солдат. Поднялся во весь рост, шатаясь, погнался за танком, с каждым шагом увеличивая бег.
Танк покрутился, выискивая новую жертву. Пушка начала опускаться, нацеливаясь вдоль дороги, где корчились от ужаса скопища людей. Танк дернулся и встал, чтобы точнее попасть. Солдат взобрался на его трясущееся нутро, прошел по броне вперед и принялся каким-то обломком колотить по орудию.
Танк заглох, потом взревел и двинулся бросками, будто живой, пытаясь в ненависти своей скинуть седока. Еще бы секунда, и танк вместе с бойцом свалились бы в овраг, где прятались люди. Уже накренился, уже повисли гусеницы над пустотой. Уже, перекрывая гул мотора, словно из-под земли исторгнулся пронзительный смертный вопль. Кричали женщины и ребятишки, увидев над собой раскаленную черную громадину. Но солдат скинул гимнастерку и закрыл смотровые щели в броне. Танк попятился назад, вылез на ровное место и завертелся, как ослепшее живое существо, и застыл, потратив остаток сил. Замер и солдат с поднятой рукой в страшной смертельной игре. Когда бронированный люк дернулся, солдат рывком отодрал его и сунул быстрым движением руку. Глухим нутряным взрывом крышку отбросило. Из-под танка вылез немец в зеленой лягушачей форме и судорожным рывком, приволакивая ногу, пополз прочь к придорожным кустам. Солдат спрыгнул с танка, широким шагом догнал немца и добил.
И Людмила вдруг обнаружила, что это все тот же Иван.
45
«Командующему 4-й армией
тов. Коробкову
Приказываю упорной обороной остановить противника на фронте Друхановичи и далее по восточному берегу р. Ясельда до дер. Жабе, канал Белозерский.
Прочно окопавшись, создать искусственные препятствия перед противником и дать решительный отпор всяким попыткам противника прорвать фронт.
Павлов» * * *Он уже не удивлялся обстоятельствам, которые поражали воображение в первые дни. Вместо того чтобы наступать и перебрасывать штаб фронта на запад, пришлось искать спасения на востоке. Вместо Гродно и даже Бреста, как предполагалось вначале, штаб фронта перебазировали в лес под Могилевом.
Движение происходило ночью, скрытно. Однако немецкая агентура и тут успела дать сведения. Растянувшийся штабной кортеж дважды подвергался атакам с воздуха. Даже после полуночи ударили, нащупывая маршрут движения.
Машину, в которой ехал командующий, тряхнуло взрывом. Мотор заглох. Посреди лесной дороги колеса увязли по самую ступицу. Под проливным дождем Павлову пришлось покинуть вездеход и пробираться самому, ориентируясь в кромешной тьме. Тяжелые черные иглы мохнатых елей хлестали по лицу, ноги в сапогах промокли. А он упрямо лез, наклонив голову. Яркая вспышка ослепила его, осветила игольчатые макушки леса и даже хлюпающую землю под ногами. Потом загрохотал гром. Павлов раскинул руки, чтобы освоиться в кромешной тьме. И где-то глубоко внутри придушенный голос вскрикивал: «Где я? Где я?» Павлов подумал, что все совещания в обитых дубовыми панелями кремлевских кабинетах оказались напрасными и привели к тому, что он очутился здесь, в мокром лесу под немецкими бомбами. Теперь он стоял, обнявшись с черным дубом, и ждал новой вспышки, чтобы выбрать направление.
Адъютант вырос как из-под земли и повел его к другой машине. Павлов молча проследовал за ним. Мимолетная растерянность улетучилась. Сознание, что он командующий и от одного его слова зависит движение многих тысяч людей, быстро вернуло его к реалиям.
— Где Климовских? — рявкнул он, вытирая платком мокрое лицо. Ответа ждать не следовало. Он знал, что начштаба фронта появится через несколько минут. Надо было скорее добраться до Могилева и развернуть штаб. Наверняка будут новости.
Фактически Павлов ни на секунду не забывал о складывающейся на фронте обстановке так, как он себе представлял. Внутренне он убеждал себя, что немец в конце концов завязнет в расширяющемся сопротивлении, которым уже всерьез никто не управлял и которое, тем не менее, обнаружило необыкновенную живучесть. Разве подобное было возможно в Испании или во Франции тем более? К тому же он верил, что его приказы играют определенную мобилизующую роль даже для окруженных частей.
С присущей человеческой натуре привычкой оправдывать любые собственные поступки и намерения — даже проигрышные и сомнительные, Павлов считал, что делает много для фронта и только его умом и волей сдерживается стальная лавина вермахта. Он был одного мнения с начальником штаба Климовских: оба считали, что 22 июня никто, даже Тимошенко и Жуков, не сдержал бы страшного удара, который обрушился на Западный фронт. И в том, что темпы наступления снизились, видели собственную заслугу. Тем не менее Климовских похудел, почернел. Хорошо, выдержанно вел себя начальник связи фронта Григорьев. Хотя связь действовала из рук вон плохо. Но на каждый случай находились объяснения и оправдания.
