Режин Перну - Крестоносцы
На самом драматическом из этих советов, собравшемся после поражения королевской армии, произошло сильное столкновение крестоносцев: большинство стояло за немедленное возвращение на Запад, тогда как некоторые, как Жуанвиль, считали своим долгом остаться здесь, за морем, чтобы оказать поддержку и помощь остающимся христианам и освободить пленных. Мотивы, коими руководствовался Жуанвиль, стоит привести: «Я охотно покинул бы эту землю, если бы не слова моего двоюродного брата монсеньора де Бурлемона, сказанные мне, когда я отправлялся за море: „Вы уезжаете за море, но не спешите возвращаться и помните, что любой рыцарь, и бедный, и богатый, вернувшись, покрывает себя позором, если оставляет в руках сарацин меньших детей Господа нашего, с которыми отправился туда“».
Запомнив эти слова и верный их памяти, Жуанвиль превозмог свои личные чувства и на военном совете едва ли не единственный выступил против баронов, мечтавших лишь о возвращении в свои земли. А перед этим король им объяснил сложившуюся ситуацию: «Сеньоры, мадам королева, моя мать, меня умоляет вернуться во Францию, поскольку мое королевство в большой опасности, ибо с королем Англии у меня нет ни перемирия, ни мира. Люди из этой заморской земли, с кем я об этом разговаривал, сказали мне, что если я уеду, то эта земля будет потеряна, поскольку за мной все уйдут в Акру, побоявшись остаться здесь без нас. Поэтому прошу вас подумать об этом серьезном деле и ответить мне так, как вы пожелаете, через восемь дней».
За эти восемь дней бароны договорились и поручили одному из них, Ги Мовуазену, выступить от их имени перед королем; и на заседании совета он взял слово и сказал: «Сир, присутствующие здесь ваши братья и бароны, принимая во внимание ваше положение, считают, что, оставшись в этой стране, вы не сможете поддержать свою честь и честь вашего королевства, поскольку из двух тысяч восьмисот рыцарей, прибывших вместе с вами и высадившихся на Кипре, сейчас в этом городе осталась только сотня. Поэтому они вам советуют вернуться во Францию, собрать деньги и набрать войска, чтобы быстро вернуться в эту страну и отомстить врагам Господа нашего за то, что они держали вас в заточении».
Король затем попросил всех рыцарей высказать свое мнение и обратился, в частности, к графу Яффы, державшему эту пограничную крепость и порт, через который въезжали в эту страну. Но граф воздержался от ответа, сказав: «Поскольку моя крепость расположена на границе, то, если я посоветую королю остаться, это может быть воспринято как забота о собственной выгоде». Однако его как местного человека, знающего положение дел, вынудили выразить свое мнение, и он сказал, что «если король соблаговолит еще год продержаться здесь, то он выкажет большую честь». Жуанвиль, высказывавший свое мнение четырнадцатым, выразил согласие с графом Яффы, и ему сразу же был брошен вопрос: «Как сможет король еще год продержаться здесь со столь малым числом людей?» Задетый вопросом, Жуанвиль высказался более обстоятельно: «Сир, говорят, но не знаю, правда ли это. что король еще ничего не истратил из своих средств, а только деньги церкви. Пускай же король начнет тратить свои деньги и пошлет за рыцарями в Морею и за море; ведь когда пойдет слух, что король хорошо и щедро платит, к нему станут стекаться рыцари со всех сторон, благодаря чему, если будет угодно Господу, он сможет продержаться в течение года и освободить бедных узников, взятых в плен на службе Божьей и его собственной, которые никогда не получат свободы, если король уедет». В собрании воцарилось молчание. «Ведь там не было ни одного человека, у кого не оставалось бы в плену близких друзей, так что никто не возразил мне, и все заплакали».
Следующим взял слово маршал Франции Гийом де Бомон, заявивший, что сенешаль Жуанвиль выступил очень хорошо. Тогда другой Бомон, его дядя, горевший желанием вернуться во Францию и пришедший в ярость, «оскорбительно крикнул ему: „Дерьмо, что вы хотите сказать? Сядьте на место!“ Король вынужден был вмешаться: „Мессир Жан, вы дурно поступаете, дайте ему сказать! — Конечно, сир, я больше не буду“. Но маршал замолчал, и никто больше не поддержал Жуанвиля, кроме сира де Шатене. Тогда король закрыл заседание: „Сеньоры, я всех вас внимательно выслушал и через восемь дней скажу, как мне угодно будет поступить“».
На следующем заседании король сообщил свое решение: «Местные бароны говорят, что, если я уеду, Иерусалимское королевство погибнет, ибо после моего отъезда никто не рискнет здесь оставаться. И вот я решил, что не допущу гибели Иерусалимского королевства, которое я приехал защитить и сохранить, и сейчас остаюсь здесь. А потому обращаюсь к вам, присутствующие здесь бароны, и вообще ко всем рыцарям, пожелающим остаться со мной, чтобы вы смело пришли поговорить со мной, и я дам вам столько денег, что не моя будет вина, а ваша, если вы не останетесь». Жуанвиль добавляет, что «многие были ошеломлены, услышав эти слова, а многие заплакали». Некоторые все же уехали, пользуясь полной свободой действий, в том числе и два брата короля, Альфонс де Пуатье и Карл Анжуйский, но основная масса крестоносцев осталась в Святой Земле.
Такой способ правления, свойственный вообще средневековой королевской власти, не исключал, однако, проявления в случае необходимости авторитарности. Жуанвиль рассказывает, как король жестоко наказал шестерых молодых людей, сыновей парижских буржуа, которые при высадке на остров Пантеллериа предались развлечениям, задержав отплытие и поставив в опасное положение своих спутников по плаванию. Он велел их посадить в шлюпку, привязанную к кораблю, как поступали с убийцами и ворами, и так везти их до следующего захода в гавань, хотя это должно было случиться очень нескоро, и не изменил своего решения, несмотря на все мольбы, даже самой королевы.
Все факты и события, о которых сообщает Жуанвиль, ставший хронистом похода, как и самого короля, дают нам представление о высоком вдохновении его участников. У них было глубокое чувство солидарности, и один эпизод демонстрирует ту важность, какую эти крестоносцы придавали любви, что должна была царить между ними. Среди сопровождающих Жуанвиля были «два очень храбрых рыцаря, монсеньор Вилен де Верфе и монсеньор Ги де Данмартен», которые, как он пишет, сильно возненавидели друг друга; они, по его выражению, «в Морее вцепились друг другу в волосы» и «никто не мог их примирить». Но в тот момент, когда флот подошел к Дамьетте, где предстояло сразиться с сарацинами, Жуанвиль поклялся на мощах, что «мы не сойдем на землю с их злобой». И тогда эти два рыцаря, взволнованные, простили друг друга и поцеловались.
К этому глубокому чувству любви, которое должно было преобладать в отношениях между христианами, следует добавить силу данного слова. Никакая угроза не была способна исторгнуть из плененных крестоносцев обещание сдать те крепости в Святой Земле, от которых зависело сохранение Иерусалимского королевства. Эти пленники, подвергнутые худшим мукам, даже под угрозой смерти на все предложения врагов, обещавших свободу в обмен на замки, давали ответы, исполненные спокойного героизма. Свидетельством тому является разговор, произошедший «во дворе, закрытом земляными стенами, где содержались пленные крестоносцы»: «И они (переводчики египетского султана) сказали следующее: „Мессиры, султан нас послал к вам узнать, желаете ли вы освободиться?“ Граф Пьер Бретонский ответил: „Да“. — „А что вы дадите султану за свое освобождение?“ — „То, что мы можем и способны в пределах разумного“. — „Отдадите ли вы за свою свободу некоторые замки местных баронов?“ Граф ответил, что у них нет прав на эти замки, поскольку их держат от имени императора, который еще жив. И тогда они спросили, отдадим ли мы за свое освобождение замки тамплиеров и госпитальеров. Граф ответил, что это невозможно, поскольку шатлены замков, вступая в должность, давали клятву на реликвиях, что даже ради освобождения людей они не сдадут замков. На что переводчики сказали, что, как им кажется, у нас нет большого желания получить свободу, и потому они уезжают, а к нам пошлют людей, которые поиграют с нами мечами так, как они играли с другими (отрубят головы). И они уехали».
Все это происходило после страшной сцены, когда сарацины велели группе крестоносцев пройти по одному и у каждого спрашивали: «Желаешь ли отречься?» и как рассказывает Жуанвиль, «тех, кто не пожелал отречься, отводили в сторону и рубили им головы, а пожелавших отречься отводили в другую сторону».
Те же сцены происходили, когда посланцы султана вели переговоры с королем: «Советники султана подвергли короля тому же испытанию, что и нас, дабы увидеть, не согласится ли он сдать некоторые земки тамплиеров и госпитальеров или какие-либо замки местных баронов; и Богу было угодно, чтобы король им ответил точно так же, как и мы. Они угрожали ему и говорили, что если он не сделает этого, то его подвергнут пыткам. На эти угрозы король им ответил, что он их пленник, и они могут с ним поступить как хотят. Когда они поняли, что угрозами не смогут сломить доброго короля, то, вернувшись к нему, спросили, сколько денег он может дать султану в придачу к возвращению Дамьетты. Король ответил, что если султан пожелает взять с него разумную сумму денег, то он попросит королеву внести ее за их освобождение. И они сказали: „Отчего вы не хотите дать твердое обещание?“ Король объяснил, что не знает, захочет ли королева это сделать, поскольку она является госпожой».
