Василий Потто - Кавказская война. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг.
Замыслив полную измену, княгиня Софья сама ходила по домам знатнейших гурийцев, чтобы увеличить число своих приверженцев, а ее любимец князь Мачутадзе ездил в Трапезунд, Батум и Кабулеты для переговоров с турками. И вот теперь, когда началась война, в июне 1828 года, стало известным, что княгиня Софья получила милостивый фирман от султана, которым он принимал Гурийское княжество под свое покровительство, жаловал малолетнему владетелю Гурии драгоценную саблю, а его матери и влиятельным князьям различные подарки. В то же время десятитысячный турецкий корпус начал стягиваться к границам Гурии, чтобы войти в ее пределы при первом же появлении там замешательств.
Когда сношения эти были открыты, лучшие князья Гурии – Нахашидзе, Эристовы и Гуриели – оставили правительницу и с толпами своих вооруженных крестьян присоединились к русскому отряду, стоявшему в Чехотаурах. Измена княгини не подлежала никакому сомнению, и Паскевич, озабоченный мятежным настроением гурийцев, просил государя об устранении правительницы от всякого влияния на дела княжества и об учреждении нового совета, под председательством русского штаб-офицера. Государь изъявил на это согласие. Но в образе мыслей княгини, по-видимому, совершился крутой поворот. Неожиданное для нее падение Поти, потом покорение Карса, Ахалкалаков и Ахалцихе успели рассеять веру ее в могущество Турции, и она написала Паскевичу, что раскаивается в своих заблуждениях, и, чтобы загладить прежнее свое поведение, вызывалась собственными средствами покорить Кабулеты и даже Батум. Но Паскевич не мог поверить в искренность подобного заявления. Естественно было предположить, что правительница желает только выиграть время и затянуть дело до начала зимы, когда русским войскам невозможно было бы занять гористую часть Гурии. Не желая, однако, до времени обнаруживать своих опасений, Паскевич назначил княгине для исполнения ее обещаний двухнедельный срок, после которого, если войска ее не выйдут в поход, генерал-майор Гессе должен был вступить в Гурийское княжество и низложить правительницу. Опасения Паскевича оказались справедливыми. Срок проходил, а княгиня не только не думала о снаряжении войск, но и сама, покинув Озургеты, переехала в деревню Мокванети, на турецкой границе, куда постепенно перевозили и ее имущество. 29 сентября срок окончился, а 30 – два русские батальона, под личной командой генерала Гессе, вступили в Гурию. Испуганная княгиня, не ожидавшая такого быстрого выполнения угрозы, не знала на что решиться; она уже хотела ехать в Озургеты, чтобы отдаться милосердию русского государя, но бывшие с нею гурийские князья поспешили убедить ее, что русские только и пришли затем, чтобы захватить ее в свои руки, и это решило ее участь. 2 октября она, вместе с сыном Давидом, старшей дочерью и приближенными к ней князьями, бежала за границу.
Между тем русские войска заняли Озургеты, Нагомари, Аскану и Лихаури. В последней нашли покинутых княгиней на произвол судьбы двух малолетних дочерей ее, Софью и Терезу. Их отдали пока на попечение нагомаринскому моураву, а затем, по ходатайству Паскевича, обеих поместили в Смольный институт, где будущность их щедро была обеспечена великодушием императора Николая.
Княгиня Софья за побег в Турцию была объявлена лишенной всех прав на княжение в Гурии, а для временного управления страной учрежден новый совет, под председательством полковника Кулябки. Совет этот продолжал действовать именем малолетнего владетельного князя, и, таким образом, Гурия сохранила еще на некоторое время тень своего политического существования.
XIV. ЗИМА ЗА КАВКАЗОМ
Зима 1828 года наступила обстоятельствах чрезвычайно благоприятных для русского корпуса, действовавшего в Турции, под начальством графа Паскевича. Это была ранняя и суровая зима. К октябрю на горах выпали уже глубокие снега, сделавшие невозможными всякие дальнейшие наступательные предприятия со стороны турок,– и кампания могла почитаться оконченной. А, между тем, в короткое время военных действий, с июня месяца, русские на своем левом фланге покорили весь Баязетский пашалык, на правом – заняли Гурию и овладели крепостью Поти, в центре – передовые войска их стояли в Карее, Ардагане и Ахалцихе. В общей сложности они завладели тремя пашалыками, взяли девять крепостей и укрепленных замков, триста пятнадцать орудий, сто девяносто пять знамен, одиннадцать бунчуков и до восьми тысяч пленных. Этот поход был еще блистательнее предшествовавшего ему персидского, потому что большинство первоклассных крепостей взяты были штурмом, из которых каждый, по справедливости, должен занять почетное место между славнейшими подвигами русского оружия. Никогда еще азиатская Турция не терпела такого погрома, и ни одна кампания, веденная русскими, не стоила так дешево, как турецкая кампания Паскевича. Имя его грозою пронеслось по целой стране и удержало кавказских горцев от всяких попыток сделать какое-либо серьезное движение в пользу своих единоверцев. Тифлис ликовал и досадовал только, что известия о славных победах доходили до него не всегда своевременно. “Просим извинения у наших читателей,– писалось например по этому поводу в Тифлисских ведомостях 1828 года,– что мы опаздываем с описанием знаменитых событий. Победы графа Эриванского так часты и так быстры, что ни один журнал не может успевать своевременно извещать о них с надлежащими подробностями”.
“В тогдашнее время,– говорит один из современников,– донесения Паскевича с поля битв читались в России с необыкновенной жадностью и общим восторгом. Приказы его по войскам переходили из рук в руки и народная гордость находила удовлетворение в рассказах об этих чудных подвигах и битвах, воскрешавших в памяти народа деяния чудо богатырей былых времен Суворова...”
В исходе сентября главнокомандующий решился распустить на зимние квартиры те части войск, которые оставались свободными после занятия гарнизонами завоеванных пашалыков. Разместив в пределах Турции на зиму семь с половиной тысяч штыков, четыре казачьи полка и тридцать четыре орудия[11], он направил остальные войска двумя колоннами в Грузию, через Сулам и Цалки, где им предписано было выдержать четырнадцатидневный карантин для предохранения русских областей от чумной заразы.
Сам Паскевич выехал из Ардагана 28 сентября, и пятого октября, в одиннадцать часов ночи, никем не ожидаемый, прибыл в Тифлис, в сопровождении одного адъютанта. На следующий день весть о неожиданном приезде графа нарушила обычный порядок городского утра, и народ толпами повалил ко дворцу приветствовать грозного победителя турок. Но Паскевич, один, без свиты, молился в это время в уединенном нагорном монастыре св. Давида, принося благодарение Богу за одержанные им победы.
В Тифлисе ожидала Паскевича и скорбная утрата – смерть близкого ему человека, военного губернатора Сипягина. Он умер 10 октября от желчной горячки, которая в шесть дней свела его в могилу. Смерть Сипягина была тяжелой и незаменимой потерей для Паскевича. По крайней мере, в своем донесении о ней государю он пишет, что лишился лучшего помощника по управлению краем, и что с истинным прискорбием доносит об этом столько же печальном, сколько и неожиданном происшествии. Похороны Сипягина происходили шестнадцатого октября с необыкновенной пышностью и при стечении всего населения Тифлиса. Сам экзарх Грузии лично исполнял в Сионском соборе печальный обряд отпевания; Паскевич со всем генералитетом провожал гроб до могилы, приготовленной в подгородной Георгиевской церкви, откуда прах Сипягина впоследствии был перевезен в Костромскую губернию, в родовое имение покойного.
Деятельность Сипягина, начиная с самых ранних лет службы, настолько выдвигала его из ряда современников, что здесь будет не лишним посвятить несколько строк воспоминаниям об этой высокоодаренной личности.
Николай Мартемьянович Сипягин получил в детстве отличное образование. Он начал службу в лейб-гвардии Семеновском полку, где вскоре назначен был полковым адъютантом, и Семеновский полк обязан ему первоначальным устройством своей богатой библиотеки, которая и поныне составляет справедливую гордость полка. В военном отношении Сипягин пользовался репутацией храброго офицера и носил за аустерлицкий бой, где он был жестоко контужен ядром и ранен пулею в правую руку,– Владимирский крест, а за Фридланд – золотую шпагу. Почему именно император Александр I обратил на него особое внимание – об этом биографы Сипягина ничего не упоминают, но в 1811 году он был назначен флигель-адъютантом, число которых, как известно, было в то время крайне ограничено. Наполеоновские войны Сипягин сделал большей частью при главной квартире и, возвратясь в столицу уже генерал-адъютантом, с Георгием на шее, назначен был начальником штаба гвардейского корпуса. Здесь он завел обширную библиотеку, составил общество “любителей военных наук” и положил основание первому русскому “Военному журналу”, который издавался три года под непосредственным его руководством. Ум Сипягина, направленный к просветительским целям, сказался также учреждением при корпусном штабе ланкастерских школ для обучения нижних чинов, а, впоследствии, когда в двадцатых годах он командовал шестой пехотной дивизией, завел юнкерские школы – первообраз возникших уже в наше время юнкерских училищ.
