Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 2
Померанцев рассказывал мне о трудностях перелетов в Ленинград. Проходишь в трех километрах от немцев и на высоте два-три-пять метров над поверхностью озера. Ориентироваться на бреющем полете трудно. Скорость – малая, ветерок сносит, летишь над озером минут семь, немцам (особенно когда ветер с севера) хорошо слышен шум мотора, они бьют артиллерией.
Часто бывает внезапный туман, – если потеряешь ориентировку, уклонишься хоть на два километра в сторону, попадешь к немцам. Таких случаев, правда, не было, в эскадрилье никто не терял ориентировку. Летя без штурмана, с пассажиром, не знаешь, что делается в воздухе, самому невозможно смотреть вокруг…
Моторы капризны, технический состав перебирает моторы сам, в полевых условиях, и хотя авиамеханики работают самоотверженно и случаев отказа материальной части по вине техника не было, – на моторы слишком полагаться нельзя, потому что машины старые, в мирное время половина их была бы забракована…
Померанцев хорош собою: ростом высок, волосы у него светлые, глаза – чистые, внимательные, спокойные. Человек он здоровый, но в его правильно очерченном лице заметна усталость.
Да и не мудрено!
Вот, для примера, что я кратко записал вчера о работе его звена только за последние шесть дней.
27 мая – десять полетов (три часа пятьдесят одна минута в воздухе), 28 мая – четыре полета, 29 мая – четыре, 30 мая – десять полетов (четыре часа двадцать шесть минут в воздухе), 31 мая – шесть, а 1 июня уже к пятнадцати часам – два полета.
А если говорить о личных полетах Померанцева, да притом с посадками в полевых условиях, то получается такое перечисление: 27 мая:
Шум-Кипуя 11. 53-12. 05
Кипуя-Ладожское озеро и обратно 14. 30-15. 06
Кипуя-Шум 15. 33-15. 45
Шум-Янино 21. 12-21. 52
Янино-Шум 22. 00-22. 37
29 мая:
Шум-Будогощь-Малая Вишера… 22. 10-23. 25
30 мая:
Обратно 1. 45– 2. 50
Шум-Оломна 3. 10-: 3. 29
Обратно 3. 31– 3. 51
Шум-Плеханово 22. 30-22. 45
Обратно 22. 50-23. 06
31 мая:
Шум-Янино 2. 20– 2. 55
Обратно 3. 23– 4. 00
А сейчас Померанцев и Миронов спят – летали ночью в Оломну и обратно, затем – в Ленинград, из Ленинграда – в Колосарь, из Колосаря – сюда.
Позавчера, 31 мая, немцы бомбили и штурмовали деревню Колосарь, налетело семь штук, сбросили несколько пятисоткилограммовых бомб. Повреждений абсолютно никаких, ранен при обстреле из пулемета один из купавшихся в речке штурманов.
Сергей Мурзинский, улетевший вчера вечером с Репиным в Малую Вишеру, не вернулся, – пока о них особенно не беспокоятся. Вообще о Мурзинском говорили, что он «летает до случая», очень неспокойно и нервно. Вчера утром Мурзинский, вернувшись из ночного полета в Будогощь (летал без штурмана, возил рации), рассказывал, как шел туда и обратно в очень сложных метеорологических условиях.
Облачность до самой Будогощи была семьдесят пять метров, а местами и на бреющем самолет зарывался в волны облаков. Ориентиров нет: лес и болота. Вылетали поздно. Над землей дымка, туман, требовалось держать курс исключительно по компасу. Почувствовал, что уклонились, поэтому взял провес, угадал точно: внизу увидел Малую Вишеру, но едва разглядел ее. В Будогощи (узнал где сесть только по ракетам) садился в темноте, без ночного оборудования самолета на очень ограниченной площадке. Едва успел сесть – налет одинокого Ю-88, сбросил бомбы. Но его удачно поймал прожектор, открыли огонь зенитки, он ускользнул в облака… В таких же условиях Мурзинский возвращался в Шум…
Тысяча пятьдесят восьмой, бреющий.
Ночь на 3 июня. Янино
Итак, от большого зеленого поля, разбрызгав росу, отрывается маленькая, ничем, кроме смелости летчика, не вооруженная У-2. Командир первого звена связи старший лейтенант Померанцев отправился в свой тысяча пятьдесят восьмой за эту войну полет. На борту машины – пассажир, которому сказано, как и когда он должен выпустить белые и зеленые ракеты, ибо самому летчику этим в пути заниматься некогда.
Над самолетом – белая, похожая на день, ночь; внизу – в пяти метрах под неподвижно висящими колесами – верхушки сине-лиловых сосен, лунки болотных прогалин, а впереди по заданному курсу – «Большая деревня», которую все, кроме летчиков эскадрильи связи, зовут Ленинградом.
У-2 летит, и характерный, знакомый всем наземным частям, замаскированным в этих лесах, звук мотора предупреждает зенитчиков: «Не стреляйте, свои!..» Переменчивым рокотом разносится этот звук по лесам, но никто ни в небесах, ни на земле не видит распростертой над кронами деревьев в медленном, неторопливом полете легкой, совсем не военной машины: только на секунду закроет она своим абрисом небо от устремившего взоры вверх часового и исчезнет, словно накрытая ветвями, четким силуэтом, врезанным в белую ночь.
Вот и озеро – белесая падь. Машина скользит над ним, как жучок-плавунец. В поверхности озера, как в зеркале, отражается внимательное лицо глядящего вперед летчика… Вот немцы, видны их окопы, их зенитные батареи… Ежели ветерок в их сторону, они начинают стрелять. Видны огненные шары трассирующих снарядов, Померанцев рассчитывает: этот вот пройдет выше, этот – потухнет, врезав в воду свою коротенькую дугу далеко от машины влево, а этот… огненный шар стремительно мчится прямо к машине, еще секунда – и пути их пересекутся… Но маленький самолет, припавший к самой воде, пропускает смертоносный шар в метре над своими свистящими крыльями… Пассажир отирает ладонью внезапно вспотевшие щеки, а Померанцев, обернувшись на миг к нему, улыбается. В переговорной трубке слышен его здоровый, счастливый голос: «Ну, как? Красиво горел?»
И самолет вновь вздымается на маршрутный предел своей высоты – три метра над поверхностью озера, чтобы никакой «мессершмитт», кружащийся коршуном в облаках, не увидел…
Пока пассажир все еще раздумывает о своем пилоте: «Неужели он каждую ночь, да еще несколько раз так летает?» – У-2 уже бежит по росистой свежей траве ленинградской земли.
Припечатанный пятью сургучными бляхами пакет («Серия Г. Весьма срочно и совершенно секретно») для командующего Ленфронтом вручен затормозившему мотоциклисту, а пассажир шагает к гостеприимно раскрывшей черную дверцу «эмочке». И, отъезжая, видит: самолет уже истаивает в предутреннем белом небе. Померанцев спешит до зари вернуться домой – к недопитому стакану чая и букету черемухи, к разговору со своим штурманом Мироновым о «Севастопольских рассказах» Льва Николаевича Толстого…
Ну а мне, пассажиру воздушного связиста, надо денька хоть на два – в Ленинград. Сдам материалы в ТАСС, «отпишусь», похожу по городу, посмотрю, как он дышит сейчас, и – по воздуху, по воде ли – обратно, в лесную армию!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
НА ОСВОБОЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ
В КОЛХОЗЕ «НОВЫЙ БЫТ»
В СОВХОЗЕ «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ»
В МУГИНСКОМ РАЙИСПОЛКОМЕ
(Мгинский район. 30 мая – 1 июня 1942 года)
Первыми за время блокады Ленинграда населенными пунктами Ленинградской области, в которых нашим войскам удалось освободить от гитлеровского ига местное население, были деревни Мгинского района, расположенные южнее Войбокалы.
3 декабря 1941 года ударная группа войск генерала И. И. Федюнинского (состоявшая из 311-й, 285-й, 80-й стрелковых дивизий, 6-й бригады морской пехоты, 122-й танковой бригады, артиллерийских и других частей) двинулась в наступление от линии железной дороги, проходящей через Жихарево и Войбокалу, освободила деревню Шум, блокировала опорные пункты гитлеровцев в деревнях Тобино, Падрило, Опсала, Овдокала и в совхозе «Красный Октябрь». Вскоре эти пункты были освобождены, 54-я армия устремилась в наступление дальше…
Естественно, что, находясь у летчиков-истребителей и связистов, ночуя в Шуме, я не мог не поинтересоваться теми бедами и лишениями, какие выпали на долю населения соседних деревень при немцах, и захотел узнать, как освобожденные колхозники и совхозники восстанавливают свое сельское хозяйство.
В те же дни, когда я жил у летчиков, я посетил некоторые из этих пунктов, а теперь тогдашние записи моих впечатлений объединяю в отдельной небольшой главе.
В колхозе «Новый быт»
30 мая. Деревня Шум
Сегодня с утра пошел смотреть места декабрьских боев. Ходил до разрушенного колхоза «Новый быт». Подошел к речке, – валяются обрывки немецких газет. Поднял одну: «Westfalischer Beobachter» No 304, den 4 November 1941»
Передовая статья «Die Krim wird zum Soviet…» (оборвано).
Рассуждения о том, что достанется немцам в Курске, в заметке «Kursk wurde genommen»; смакуются богатства Украины и пр.
После чтения этого грязного листка мою руки в речной воде.
И вот сижу на гранитном валуне, на самом берегу прозрачно-коричневой, сверкающей в лучах жаркого солнца речки. Привел в порядок все записи в этой тетради и написал письмо родным в Ярославль:
