Андрей Буровский - Вся правда о Русских: два народа
У Куприна проститутка Тамара так объясняет разницу между собой и «порядочными женщинами»: «Неужели вы и взаправду думаете, баронесса, что мы хуже так называемых порядочных женщин? Ко мне приходит человек, платит мне два рубля за визит или пять за ночь, и я этого ничуть не скрываю ни от кого в мире. А скажите, баронесса, неужели вы знаете хоть одну семейную, замужнюю даму, которая не отдавалась бы тайком либо ради страсти ― молодому, либо ради денег ― старику? Мне прекрасно известно, что пятьдесят процентов из вас состоят на содержании у любовников, а пятьдесят остальных из тех, кто постарше, содержат молодых мальчишек. Мне известно также, что многие… из вас живут со своими отцами, братьями и даже сыновьями, но вы эти секреты прячете в какой-то потайной сундук. И вот вся разница между нами» [51. С. 148―149].
Куприн написал свою «Яму» в 1909 году. Его книгу общество встретило в штыки: исковеркало цензурой, начало против автора судебное дело за растление молодежи, безнравственность и оскорбление приличий.
Элемент преувеличения тут, несомненно, есть ― Куприн, объявивший в эту пору своей жизни себя анархистом, изо всех сил «ниспровергал основы».
Но вот свидетельство П. Н. Краснова ― царского генерала, любимого писателя эмиграции 1920-х годов: он подробно описывает, как торговали собой светские дамы во время Первой мировой войны [52].
У людей второй половины XX века сложился стереотип представлений о патриархальном прошлом в XVIII―XIX веках как о поре высокой нравственности, истовой религиозности, страха, что «Бог накажет», прочных семей и редких, осуждаемых всеми внебрачных связей. Но все было гораздо сложнее, особенно в Европе, где христианские идеалы, нравы патриархального общества вступили в жесточайшее противоречие с индивидуализмом Нового времени, с разнообразием и сложностью самого человека.
В Европе XVII―XIX веков личные судьбы людей все хуже укладываются в узкое ложе традиционной морали ― и Россия вовсе не исключение из общего правила.
…Но русские туземцы ― вовсе не европейцы, в их мире и правда поменьше свободы, менее важны индивидуальные решения. Простонародье, русские туземцы в ту же эпоху стояли за брак, может быть, и примитивный ― но крепкий. За чувства, может быть, и простенькие ― но крепкие и цельные.
Туземцы не целуют дамам ручек и не танцуют вальса, но наивно видеть в них людей без богатой эмоциональной жизни. Возьмем народные песни. Чаще всего они и сочинялись, и исполнялись женщинами; перед нами ― целое море народной поэзии, красивой и сильной. Девушка, которую разлучили с любимым и которая «унесла скуку в дремучие леса», уж по крайней мере не глупа и не примитивна.
В лесах нет спокою,
Деревья шумят…
Древа, как нарочно,
Попарно стоят…
Как хотите, но чтобы сочинить такую песню, нужно иметь и глубокую, и тонкую душу. А редкая из народных песен не глубока и не изящна.
Стоит подойти к русским туземцам без предубеждения, без предвзятого «знания», какие они примитивные ― и сразу же обнаруживаешь целый пласт индивидуальных и притом сильных, глубоких эмоций.
В качестве примера: в конце XVIII века алтайский крестьянин Егор Тропинин сбежал с горнозаводских работ. Проступок очень серьезный, многим грозивший; крестьянин же сбежал с единственной целью: «с намерением повидаться с женой». Повидавшись, Тропинин пришел к волостным властям и повинился: мол, ушел с работ, «не стерпя необыкновенной тоски», которая напала на него в разлуке с женой [103. С. 170]. К сожалению, мы не знаем, ни отвечала ли Тропинину жена, ни наказали ли его за самовольную отлучку от работ.
И таких случаев немало. В крестьянской среде не знали романтики, насмешливо относились к «галантерейному» ухаживанию. Но при этом любовь считалась делом очень серьезным и вызывала не насмешки, а уважение. В этом смысле Тропинина скоре поняли бы туземцы, чем европейцы, куда больше привыкшие скрывать чувства, мельчить, вести параллельные романы, высмеивать «слишком» привязанных к женщине.
Во всех нормальных обществах верхи приучались к большей сдержанности, жили целомудренней и строже низов. Только в воспаленном воображении марксистов могло появиться представление о народе как хранителе нравственных ценностей (народе в специфически русском понимании ― как простонародья, необразованных). Как ни безобразен Версаль, как ни мало привлекательны нравы дворов германских князей, а в хижинах крестьян, в домах городского плебса разврата, грубости и свального греха было гораздо больше.
В России ― наоборот, потому что здесь развращенным европейцам противостояли наивные, малокультурные, но цельные и душевно здоровые туземцы. Разумеется, далеко не всякий помещик заводил крепостной гарем… Но ведь и не всякая крестьянская девушка так уж рвалась в такой гарем. Не так редки самоубийства девиц ― при том что атеисток среди них не было, а утопленниц и удавленниц хоронили вне ограды церкви, как принявших нечистую, не христианскую смерть.
И европейцы, и туземцы знали, что туземцы порядочнее и приличнее европейцев. Европейцы то иронизировали, то уважали, то даже завидовали… Но поделать-то ничего не могли.
Как туземцы оценивали бар… Тоже по-разному, и самый приличный вариант оценок: «дело барское». Мол, нам не понять… Но Бог с ними. А попадаются и высказывания типа «охвицеры те ― что коты мартовские», и «кобеля разодетые». Так современный человек может насмехаться над тем, у кого половая «проблема» сделалась главным содержанием всей жизни в целом.
То же самое и в отношениях родителей и детей. Екатерина II не проявляла к своим детям особой любви. Многие из ее окружения тоже были очень прохладными папами и мамами и практически не проявляли родительских чувств.
Для русских туземцев это было совершенно дико. В их представлении связь родителей и детей священна и неразрывна, и она ― на всю жизнь, даже если у самих детей серебро в бородах.
На пирах Емельян Пугачев частенько говаривал, глядя на портрет Павла I: «Ох, жаль мне Павла Петровича, как бы окаянные злодеи его не извели». Иногда он даже говорил, что сам править не хочет, пусть правит Российской империей его «возлюбленный сынок, Павел Петрович».
И такие слова, и разговоры пьяного Пугачева, советы с приближенными: что ему делать с «негодной Катькой»? Голову ей отрубить, сослать в монастырь или попросту излупить плеткой, да и продолжать с ней жить тихо-мирно… Все это очень располагало к Пугачеву, туземцы читали в этом понятный и привлекательный для них «код» человеческих отношений. Вот поведение Екатерины, подбросившей в сиротский дом одного младенца, фактически отвергнувшая другого… Это понять было труднее.
Уже в XX веке ― такое же взаимное непонимание. Во время Гражданской войны в крестьянском восстании в Меленковском уезде (Черноморье) были «замешаны» 8 реалистов, то есть учеников реального училища ― подростки от 12 до 16 лет. Они были взяты в заложники и расстреляны. Крестьяне могли не очень разбираться в том, что такое реальное училище, но убийство детей ― этого крестьянин, по своей скотской сущности, не понимает. Не вникая в детали, крестьяне растерзали двух комиссаров-убийц. Ответ ― убийство еще 260 заложников [104. С. 260].
Если бы кто-то из этих 12-летних мальчиков украл горошину из мешка или прикурил от лампадки, крестьянин мог бы выпороть его до кровавых рубцов (то есть, с точки зрения европейца, проявить ненужную, избыточную жестокость). Но вот парадокс! Русские европейцы, городские люди, способны расстреливать детей. А туземцы (явно уже не думая о последствиях) приходят в ужас и бросаются на палачей.
Различие между семейной жизнью европейцев и туземцев проявлялось чаще и обнаженнее, чем кажется… Взять хотя бы легендарный «подвиг» жен декабристов. Напомню ― весь «подвиг» состоял в том, что жены декабристов поехали в ссылку за мужьями. Да, лишаясь сословных прав и прав состояния, да, оставляя родителей и детей почти без шанса когда-либо увидеться. Но и права ведь ― весь подвиг состоял всего-то в супружеской верности. На протяжении российской истории миллионы женщин совершали такие же точно поступки, и никто не считал их героинями, а сам поступок ― невероятным подвигом.
Тут, правда, речь шла еще о декабристах, с которых началось «освободительное» движение в Российской империи… Конечно же, все деятели и все сочувствующие охотно приписывали женам сосланных особенный героизм ― как-никак, поддержали политических заключенных! Н. А. Некрасов в своих «Русских женщинах» нашел много прочувствованных слов о княгине Волконской и княгине Трубецкой [105. С. 170–234].
Для очень многих эти двое ― и есть те самые жены декабристов, совершившие свой невероятный, помрачающий ум подвиг. Но декабристов было, как мне помнится, не двое. Как-то побольше.
Верховный суд признал виновными по делу 14 декабря и приговорил к различным мерам наказания 121 человека. Из них 23 были женаты (считая Ивана Анненкова, который официально не оформил брак). То, что женатых было немного, можно объяснить сравнительной молодостью осужденных: из 23 женатых декабристов семеро не достигли 30 лет… Офицеры, состоящие на службе, в большинстве случаев связывали свою женитьбу с выходом в отставку. Это обстоятельство также объясняет незначительное число женатых [106. С. 28].
