Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
В стране было много других безземельных людей, не происходивших от дворовых. Рост населения после освобождения крепостных вынуждал делить земельные наделы на крохотные полоски, которые не окупали труда и налогов. Более богатые крестьяне скупали эти клочки земли, из-за чего безземельных крестьян становилось все больше и больше. Безденежные и неграмотные, они не могли выучиться никакому ремеслу. В деревнях они представляли собой всеобщую обузу и жили на подачки помещиков и зажиточных крестьян. В огромном количестве они перебирались на окраины городов и селились в глинобитных хижинах, где зачастую не было окон, а дверной проем завешивался тряпками. Они получали жалкие крохи на кирпичных заводах или в овощных хозяйствах. Зимой женщины весь день занимались стиркой, но большую часть их заработков мужья пропивали. В маленьких городах спрос на мужской труд зимой был очень скромным.
Приветствовавшие меня толпы этих людей представляли собой жалкое и ужасное зрелище. Чем могла я их обнадежить? Какое будущее несла им революция? Голодные и полуголые, они прислушивались ко всеобщему ликованию с надеждой и уверенностью. Крестьяне рассчитывали получить землю. Рабочие рассчитывали на более крупные заработки. Буржуазия рассчитывала на политическую свободу. А чего было ждать этим бездомным? Женщины бросали на меня умоляющие взгляды. По их щекам текли слезы.
В маленьких городках из такого люмпен-пролетариата обычно состояла вся встречавшая меня группа, но в промышленных центрах они составляли лишь внешнюю кромку пришедшей ко мне с приветствиями толпы. Радостное население в своем ликовании не замечало их, так как в своем беззаботном, восторженном настроении игнорировало подобные проблемы. Меня такое отношение выводило из себя. Перед Россией стояло множество задач. Шел четвертый год войны. Запасы истощились, страну обременял внешний долг, блокада отрезала ее от всего мира. После 1905 г. молодежь воспитывалась на романах Арцыбашева и Вербицкой. В Думе почти не раздавалось честных голосов. Социалистов так упорно преследовали, что даже их имя оказалось под запретом. Социалисты-революционеры могли работать лишь как члены Партии трудовиков.
Буржуазия не понимала, что будет со страной. Она ожидала смены правительства, но думала, что экономическая ситуация останется прежней.
Радовались все, кроме помещиков. Они видели, что надвигается буря, что крестьяне требуют земли решительнее, чем когда-либо прежде. В Европейской России ко мне иногда подходили помещики и начинали робкие расспросы по поводу земли. Очевидно, они решили, что защищать свои претензии бесполезно. Революция напугала их, и они явно растеряли мужество. Они не спрашивали, отойдет ли земля крестьянам или нет, а интересовались, получат ли за отобранную землю компенсацию. Такое смирение демонстрировало решительный характер революции. Лишь несколько месяцев спустя те же самые помещики заметили слабину в единстве революционных сил и начали говорить другим тоном. Отныне их вопросы звучали так: «Разве в стране мало царских земель? Надо поделить их, а наши поместья оставить в покое».
Нет смысла пересказывать все мои разговоры с людьми во время путешествия по России, но я отмечу некоторые моменты, характерные для отдельных провинций. На севере, в Вятке, Вологде, Владимире, Ярославле и на Волге крестьяне приходили ко мне по собственной инициативе, порой издалека, чтобы обсудить земельные проблемы и рассказать о своем положении. Они хотели знать, какими землями могут сразу же воспользоваться, но не выражали желания получить всю землю, которую прежде обрабатывал помещик. В этих губерниях, очевидно, преобладала спокойная убежденность, что революция – не случайное событие, а воплощение давно ожидаемой справедливости и что новое правительство имеет абсолютно законный характер. Крестьяне понимали всю сложность ситуации, возникшей в результате войны и революции, и были убеждены в необходимости мирного соглашения с союзниками. Они были так уверены в этом, что даже не обсуждали эту тему. В местах, где я могла остановиться лишь ненадолго, крестьяне и священники согласно древнему обычаю устраивали благодарственный молебен в мою честь. Повсюду людей переполнял энтузиазм, но они были готовы повременить со своими насущными требованиями, если бы имелась гарантия, что никакие Витте, Столыпины и цари не отменят постановлений честного, представительного правительства. Народ в городах отличался куда большей разговорчивостью, чем крестьяне, но у него не наблюдалось такого же благоговейного трепета и робких ожиданий.
Бездомные составляли внешнее кольцо на наших митингах. В их глазах читались вопросы, но они почти не принимали участия в дискуссиях. Несомненно, именно из этого класса формировалась и впоследствии пополнялась Красная армия. Этими людьми, бездомными, безработными, потерявшими надежду, можно было вертеть как угодно. В южной части страны представителей этого класса было больше, чем на севере.
На юге вообще все было по-другому. Центральную и южную Россию наводняли резервные войска. Солдаты занимали лучшие здания в городах. Повсюду царили грязь и беспорядок. Зрелище молодых людей в серых шинелях не наполняло меня восторгом. Когда они выходили на парад, в них чувствовалась расхлябанность движений и безразличие к приказам. Они явно симпатизировали громогласным ораторам, которые приходили к ним, чтобы вводить в заблуждение. Но дружелюбие и порядок в таких городах были поразительными. Нередкие вспышки восторга были мне неприятны, но за ними не скрывалось ничего, кроме радости и дружелюбия.
Казалось, что весь революционный дух сосредоточен в городах и в армии. Крестьяне меланхолично созерцали свои бескрайние поля, покрытые густыми всходами пшеницы. Земля наконец-то принадлежала им, и они безмолвно ожидали принятия официальных декретов. Объездив Сумской и Чигиринский уезды, я выяснила, что пожилые крестьяне проявляют живой интерес к образованию. Они показывали мне только что открытые ремесленные училища.
– Теперь у нас будут свои мастера, и не нужно будет звать их из других мест, – гордо говорили они.
В одной из мастерских уже работало самодельное динамо. На юге разговоры о земле почти не велись. Было очевидно, что крестьяне считают эту тему закрытой. На вопрос, собираются ли они, как обычно, сажать сахарную свеклу, следовал ответ:
– Конечно. Мы умеем делать сахар. Зачем нам закрывать заводы?
Люди на юге были настроены решительнее, чем на севере, – вследствие различия в темпераменте, а также из-за того, что на юг большевики послали много агитаторов. В Екатеринославе, Харькове и по всему южному побережью можно было видеть шныряющих туда-сюда молодых людей самого наглого вида. Чаще всего они встречались у военных лагерей и произносили иронические речи на митингах. Крестьяне привыкли к ним и не обращали на них особого внимания, но было очевидно, что эти агитаторы пользуются большим влиянием среди солдат, которым не терпелось вернуться домой, где их ждала земля и свобода. Для них война была лишь капризом властей, а продолжать ее казалось жестоким безрассудством. В одном из этих городов ко мне пришли двое солдат, с которыми я встречалась в Ачинске. Тогда они горели нетерпением защищать свою страну, сейчас же заявляли, что абсолютно необходим мир с Германией, и рекомендовали немедленно заключить перемирие. Это мнение преобладало среди солдат и на севере, и на юге. Лишь на крайнем западе войска видели необходимость продолжать войну до победного конца. В этих частях было много добровольцев из интеллигенции, и они посылали в Петроград делегатов за эсеровской литературой. Они проводили свои митинги и не смущались красноречием чужаков.
К июлю помещики перестали воспринимать революцию как свершившийся факт. Они считали, что пора проснуться и избавиться от этого страшного сна. Нам всем стало очевидно, что мирная, гуманная революция вскоре превратится в кровавую. Вся Россия зашевелилась. Рябь превращалась в могучие волны. Когда спускалась тьма, шум бушующего моря заглушал все прочие звуки. Свою последнюю поездку в качестве свободной гражданки я закончила на исходе октября 1917 г. Повсюду царили столпотворение, беспорядок и тревога. Я боялась, что может произойти что-то ужасное, и поспешила вернуться в Петроград. На какой-то станции в Черниговской губернии люди попросили поговорить с ними. Я ответила, что не могу, потому что очень спешу. Один из них сказал мне:
– Вы должны поговорить с нами. Творятся позорные вещи. Повсюду разбой и насилие. Солдаты делают все, что им вздумается.
Молодые солдаты, возбужденные собственным дезертирством и взбудораженные негодяями-агитаторами, устали ждать. Чувство свободы пьянило их. Всех охватывала опасная страсть к разрушению.
Летом 1918 г. я пересекла Урал в экипаже. В каждой деревне, где мы останавливались сменить лошадей, попадались большевистские агитаторы. Слушать их ужасные речи собирались огромные толпы крестьян. Однажды несколько пожилых крестьян вышли из толпы и подошли ко мне. Они соглашались со мной, что ораторы говорят неправду, но утверждали, что молодежь полностью подпала под их влияние. Старики умоляли меня поговорить с молодежью.
