Марк Вишняк - Дань прошлому
Но внося этот пункт (об ограничении), мы даем право говорить: "Ага, вы его боитесь, вам нужно насилие, чтобы его устранить". Ему вторил Маклаков: "Тех, кто действительно этого боится... я спрошу: какое они имеют право лишать их (членов царствовавшего дома) избирательного права?.. Либо волю народа мы признаем руководящим началом, преклоняемся перед ней, и если есть такой округ, который хочет их избрать, какое право мы имеем ему мешать. Когда будет провозглашена республика, когда могут быть изгнаны члены царствовавшей династии, как было в других странах, тогда можно конструировать и оправдать их исключение. Но пока этого нет. Мы знаем, что легальное происхождение нашей власти идет не только от революции, а идет от некоторых актов, от нее вышедших. Это было бы лицемерием отрицать... На это (акт отречения) не смотрели, как на филькину грамоту, с которой не следует считаться. Это было опубликовано во всеобщее сведение, как правовое основание, на котором возникла современная власть... Это (ограничение) есть или насилие со стороны Временного Правительства над страной или это акт политической трусости".
Несмотря на эти и другие соображения, большинство комиссии - и я в том числе - не согласилось с ними и решило, что члены царствовавшего дома избирательными правами в Учредительное Собрание пользоваться не могут. Однако, общее собрание не согласилось с мнением своей комиссии и восстановило членов царствовавшего дома в их избирательных правах. Это произошло в мое отсутствие, когда я уехал в Москву на съезд партии с.-р. По возвращении мне не оставалось ничего другого, как написать "особое мнение" и просить о его приобщении к протоколу соответствующего заседания.
Потрясающая трагедия, разыгравшаяся через 14 месяцев в Екатеринбурге, Перми и Алапаевске, превратила в мучеников многих из тех, чьи избирательные права подверглись оспариванию в мае 17-го года. Трагедия эта отбрасывает задним числом зловещий свет на весь 17-ый год и, в частности, на дебаты об ограничении избирательных прав. Тем не менее, самая проблема сохраняет свой исторический и политический интерес. Приведу, главные из доводов, которыми я руководствовался в своем мало кому известном особом мнении.
"Приверженность к внешней легальности, представляя в революционную пору неосуществимую утопию, вместе с тем таит положительную угрозу революционным завоеваниям. Всякая революция самым фактом своего свершения влечет упразднение, если не всех законов, то основных, конституционных, определяющих форму правления государства. Ни при каких изворотах юридической техники, ни при каких изгибах юридической мысли невозможно провести юридически непрерывную преемственность между двумя правопорядками, разделенными один от другого революцией. Если для законодательной или верховной власти и в мирное время не может возникать вопрос о принципиальной неприкосновенности какого бы то ни было права, - тем менее уместно считать неприкосновенным чье бы то ни было право в переходное время, когда один правопорядок уже не существует, а другой еще не оформился.
Всякая государственная власть и в мирное время предполагает наличность и осуществляет фактически известные способы самозащиты, пользуясь всей мощью государственно-правового авторитета прежде всего для ограждения своего существования. Тем более правомерно, чтобы Временное Правительство, осуществляющее верховную власть временно - до созыва Учредительного Собрания и условно - в согласии с народной волей, чтобы оно приняло такие превентивные меры, которые необходимы для сохранения добытой в борьбе свободы и юридического закрепления фактической республики. Республиканский режим Франции не помешал в условиях мирного времени издать закон, запрещавший даже в условиях нормального законодательствования вносить в парламент предложения об изменении республиканской формы правления (закон 14 августа 1884). Тем больше оснований - политических и юридических - в переживаемых Россией условиях не создавать обстановки, благоприятствующей течениям враждебным революции, санкционирующей монархическую пропаганду и агитацию и взращивающей чувства любви и преданности к монархической идее. Члены царствовавшего в России дома, будучи формально кандидатами при выборах членов Учредительного Собрания, явились бы на деле теми "черными точками", которые, фиксируя внимание и привлекая сочувствие к личной судьбе жертв революции, самым фактом своего существования восстанавливали бы избирателей против нового строя жизни.
Некоторые члены Особого совещания готовы допустить ограничение избирательных прав членов царствовавшего в России дома, но только после того, как Учредительное Собрание, полновластное и полноправное в выборе формы правления России, остановилось бы на республике.
Между тем совершенно очевидно, что именно тогда, по миновании острого периода революции, меньше всего имело бы и юридического, и морального смысла и оправдания такого рода ограничение". И далее: "Если такого рода исключение и можно считать насилием над свободной волей избирателей, то лишь в такой же мере, в какой некоторые считают насилием, например, одно из основных требований демократического избирательного права - тайную, а не открытую и "свободную" подачу голосов... Революция может позволить государственной власти непривычную для нее роскошь нелицемерного заявления, что интересы настоящей и будущей свободы, воля народа и обеспечение нового строя властно требуют, особенно в переходное до Учредительного Собрания время, для борьбы с монархизмом, который для нас, социалистов и республиканцев по убеждению, всегда был, есть и будет жесточайшим бичом и врагом свободы и народа, требуют не мести и жестокости, а превенции".
Когда в заседании Особого совещания я просматривал написанное, им заинтересовался сидевший рядом со мной M. M. Добраницкий. Он передал мой документ соседу с другой стороны, и, с моего разрешения, без того, чтобы "пустить" заявление среди всех собравшихся, его подписали ближайшие соседи: Добраницкий (от Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов), Липеровский (от фронта), Фролов (от флота) и Бруевич (от Белорусского национального комитета).
Противники, конечно, и сейчас найдут в этом "мнении" проявление демагогии и оппортунизма, если не прямое насилие и политическую трусость. Меня слишком часто упрекали как раз в противоположном - в доктринерстве и приверженности к букве закона, - чтобы справедливо было упрекать и тогда, когда я проявил способность считаться с обстоятельствами и реальной обстановкой. Это не значит, конечно, что, если бы мне сейчас пришлось составлять свое "особое мнение", я бы написал его в тех же выражениях, и, главное, в прежней "тональности".
Вручив заявление председателю, я считал свое дело сделанным и вопрос исчерпанным. Велико же было мое изумление, когда несколько дней спустя, явившись с утра на очередное заседание, я встретил шедшего мне навстречу Ф. Ф. Кокошкина. Он громогласно приветствовал меня:
- Ну, поздравляю вас, Марк Вениаминович. Временное Правительство согласилось с вашим особым мнением и постановило отказать в избирательном праве членам царствовавшего дома. В Положение о выборах включена особая статья...
Это был один из очень редких случаев, когда правительство отступило от предложения Особого совещания. Я никак не ожидал, что вопрос, похороненный в моем сознании, вновь всплывет. Неловко было и перед Кокошкиным.
- Вы огорчены, Федор Федорович?.. . - Не огорчен, но это портит стиль!..
Нет возможности останавливаться на всем, что приходилось защищать или оспаривать в процессе разработки избирательного закона. Всё же необходимо упомянуть о пропорциональной системе выборов, которую позднее превратили даже в своего рода "козла отпущения" за неудачу Учредительного Собрания.
Пропорциональной системе повезло в Особом совещании и очень не повезло позднее - у так называемых историков русской революции. В Совещании против пропорционального представительства выступали лишь очень немногие принципиальные противники этой системы при всех обстоятельствах, как В. В. Водовозов, и такие непримиримые противники радикальных новшеств, как Маклаков и Аджемов.
Почти все прочие, не исключая ни представителей науки, ни более реалистически настроенных политиков, какими были Винавер и Кокошкин, одинаково признавали, что в создавшейся обстановке пропорциональная система более всего приемлема: давая всем партиям и группам одинаковые шансы на представительство, она тем самым смягчает борьбу между ними. Этим одним, помимо других преимуществ, пропорциональная система с избытком искупала все отрицательные стороны, которые ей присущи.
Когда Учредительное Собрание "не удалось", - как "не удалась" русская революция или, по мнению видных философов культуры, "не удались" ни христианство, ни вся история человечества, - одной из причин стали считать неудачную систему выборов. Будто бы из-за пропорции потерпела крушение демократия в России и демократия в Германии, времен Веймарской республики. Этот спор тянется уже свыше 37 лет. Не стану к нему возвращаться. Скажу только, что я был и остался сторонником пропорциональной системы, хотя и считаю, что это вопрос техники, а не принципа. И сейчас, как 37 лет тому назад в Особом совещании, я повторил бы: "Проблема абсолютно справедливого избирательного права вообще не осуществима... Мы должны признать, что невозможно создать такое представительство, при котором получился бы абсолютно точный, фотографический снимок, зеркало или географическая карта воли и настроений страны. Это проблема, вне реальных и юридических возможностей лежащая". Приходится, поэтому, стать на относительную точку зрения приближения воли народного представительства к воле народа.
