Франсуа Блюш - Людовик XIV
Если французы — жители портов не вошли по-настоящему в игру, предложенную королем (рост населения в Канаде обеспечивается лишь невероятно высокой рождаемостью в самой колонии, а вовсе не притоком людей из метрополии), то и их соотечественники — торговцы, ремесленники, мануфактурщики и рабочие, — выполняли директивы Кольбера без энтузиазма. Если бы частный капитал принял в этом деле участие, Людовику XIV не пришлось бы вкладывать (вернее, вливать, как в бездонную бочку) от 500 000 до 2 000 000 ливров в год в мануфактуры между 1660 и 1690 годами{251}. Государственные мануфактуры работали отлично (арсеналы и их поставщики леса, смолы, железа, полотна, снастей, гобелены). То же можно сказать и о компании зеркал (правда, с переменным успехом), компании Ван Робе, текстильных фабриках Лангедока. Все остальное оказалось и нерентабельным и недолговечным. Историографы удивляются этому, хотя причины неуспеха очевидны; они драматизируют неудачи; между тем успехи, хотя и ограниченные, были достаточно яркими и затмевали неудачи. Историографы с легкостью утверждают, что, не будь потребностей в роскоши и нужд, вызванных войной, ничего не осталось бы от трудов Кольбера. Даже если бы это было и так, деятельность Кольбера нельзя охарактеризовать иначе как успешной. Все было сделано для того, чтобы приумножать славу государства, хорошее снабжение крепостей, армейских и флотских арсеналов было непременным условием такой славы. Поскольку война была в то время нашей главной индустрией, нельзя было легкомысленно относиться к количеству и к качеству технических средств, которые отдавались в распоряжение этой «пожирательницы». Все должно было быть использовано, чтобы остановить утечку наличных денег, чтобы помешать знати и богачам покупать заграничные готовые изделия. Отсюда следует, что если траты двора и Парижа, обогащение множества буржуазных слоев в провинции, в частности в портах, способствовали производству изделий роскоши теперь уже в самой Франции, то битва за торговое равновесие была частично выиграна.
Но нельзя сказать то же самое о борьбе, которую Кольбер вел за французское качество. Знаменитый эдикт от августа 1669 года, регламентирующий текстильное производство, опрокидывал множество привычек, ломал рутину и совершенно напрасно заставлял прибегать к драконовским мерам: «Через четыре месяца после опубликования уставов все прежние станки должны были быть уничтожены и перестроены в соответствии с указанными габаритами. Продолжительность промышленно-технического обучения, присуждение звания мастера были строго определены. Реализация этих мер и контроль за их выполнением были поручены мэрам и городским старшинам или, за отсутствием оных, полицейским судьям. В следующем году Кольбер приказал составить общую инструкцию, опубликованную 30 апреля 1670 года, для инспекторов мануфактур, призванных следить за выполнением регламентаций во всем королевстве. Эта инструкция, строгая и полная, давала им обширные полномочия, позволяющие вести расследования, контролировать и применять соответствующие санкции, диапазон которых был широк: от конфискации до безусловного уничтожения товара»{161}. Двенадцать лет спустя, в 1682 году, корреспонденция Кольбера, который неустанно бил все время в одну и ту же точку, показывает, что регламенты очень слабо соблюдались даже в пятидесяти лье от Парижа, даже в предприимчивых городах, проявляющих большую активность. Но такое ли уж это имело значение?
Сделать из этих колебаний, из этих сопротивлений или из этой инерции, очень объяснимых и совершенно неизбежных, вывод, что кольбертизм потерпел неудачу уже при жизни Кольбера, было бы неверно и походило бы на стремление подменить реальность жизни обманчивой легковесностью утопий.
Парижская полиция
Реорганизация парижской полиции была одним из плодотворнейших мероприятий Кольбера. Ее результаты оказались настолько долголетними, что дожили до наших дней. Полумиллионный город Париж был в то время, в течение тридцати лет, «столицей республики изящных искусств»{254}. Он в этом отношении стоял выше Рима, Антверпена, Оксфорда, превосходил их своей «интеллектуальной жизнеспособностью, множественностью предприятий, силой поддержки, которую оказывали ему государство и духовенство». Но этот огромный город отличался, со времен Фронды, разгулом преступности и антисанитарией, недостойными его репутации. «Общий приют» не мог впитать в себя в один день всех бродяг и нищих. Целые кварталы оставались без надежной охраны, где кишмя кишели всякие бездельники, мошенники, бродяги, хулиганы, распутники, шлюхи, грабители, раздевающие ночью прохожих, не говоря уже о страшном царстве Двора чудес. И никто не боролся с этим злом, кроме перегруженного сторожевого дозора — кучки полицейских, находящихся в ведении Шатле. Дело в том, что в то время парижская администрация представляла собой нечто вроде многоголового монстра. Купеческий старшина (предшественник сегодняшнего мэра) царствовал над берегами и набережными Сены, над портами, укреплениями и бульварами. Остальную же часть полиции делили между собой парламент (у него были большие притязания, но ему не хватало светской власти) и Шатле. Этот Шатле, то есть суд бальи и резиденция прево, был самым большим трибуналом после парламента. Номинальным начальником в Шатле был прево Парижа, человек, не имеющий реальной власти, а реальным начальником (или первым президентом) был важный «судейский крючок», именуемый господином гражданским лейтенантом. Последний, с помощью лейтенанта по уголовным делам, реально руководил Шатле (это было не легкое дело), осуществлял в Париже полицейскую власть при содействии комиссаров и жандармов в тех местах, которые благосклонно ему уступили купеческий старшина (и его городское бюро) и парламент Парижа. Понятно, что он плохо справлялся со своей работой; но не всегда по своей вине.
Однако уже с 1665 года Кольбер подвигает короля произвести муниципальную перестройку. Он сказал Его Величеству, что «политические должностные лица» (мэры, кооптированные эшевены, непрофессиональные должностные лица) не проводят никакой другой политики, кроме «политики отсутствия» полиции. Осенью 1666 года Кольбер учредил полицейский совет, состоящий из членов совета по гражданским делам, Эта комиссия собиралась раз в неделю до следующего февраля месяца под председательством Кольбера. В марте 1667 года был издан эдикт, провозгласивший создание парижского полицейского наместничества. И судьба наградила это творение Кольбера долгой жизнью: новый институт не только отлично проработал в течение ста двадцати лет, вплоть до 1789 года, но еще и воскрес, почти не измененный, в VIII году (по республиканскому календарю: 1799 г. — Примеч. перев.), в виде префектуры полиции, то есть приблизительно в той же форме, в которой мы его видим сегодня.
Современники Людовика XIV не могли предвидеть такой перспективы; многие из них не почувствовали сразу всей важности появления лейтенанта полиции (в существующей иерархии его втиснули между гражданским лейтенантом и лейтенантом по уголовным делам); но учреждение этой функции не могло пройти незамеченным. В преамбуле мартовского эдикта отмечалось, что часто не представляется возможным соединить функции юстиции (гражданский лейтенант был первоначально судьей) с функциями полицейскими (лейтенант полиции был сначала комиссаром, назначенным королем, и администратором): так чиновники пришли на смену судейским. Происходил переход от государства юстиции к современному государству. Впрочем, выбор короля пал на сильную личность — докладчика в государственном совете Никола де Ларейни. Такого человека и надо было назначить, чтобы привести институт в действие: с 1667 по 1674 год — срок действия полномочий лейтенанта полиции — ему пришлось бороться не только против бродяг и хулиганов, но и против гражданского лейтенанта, своего номинального начальника, самолюбие которого было задето. Ларейни провел в Париже очень полезную работу как в области городского управления, так и в области безопасности. Позиция Ларейни была вскоре укреплена предоставлением ему привилегии работы в «связке», то есть возможности участвовать, как министры, в работе с королем. Длительность его пребывания на этом посту, на котором король его продержал тридцать лет, очень сильно способствовала укреплению его влияния. Получив очень быстро доступ к политической разведке и к общей полиции, он стал почти незаменимым.
Ларейни был не так тонок и ловок, как верен: это покажет дело отравителей[37]. Ларейни не был так могуществен, как многие думают. Он зависел от министра Парижа (Кольбера, который сначала выполнял некоторые его функции, а в 1669 году занял этот пост). Ему приходилось делать вид, будто он получает приказы непосредственно от первого президента парламента и королевского прокурора. Поскольку его полномочия оспаривались в области юрисдикции городской ратушей, а в вопросах городского управления и дорожного надзора — финансовым бюро (трибунал казначеев Франции), он порой был вынужден лавировать. К тому же наличие в Париже нескольких юрисдикций, подвластных разным вельможам, стесняли его действия. Вплоть до самой революции территории, зависящие от архиепископства, от капитула Нотр-Дам, от аббатств Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Марселя, Сент-Женевьевы, Монмартра, Сен-Мантен-де Шан, церковных общин Тампля и Сен-Жан-де-Латран, не подпадали под юридическую и полицейскую власть господина генерального лейтенанта. Эти владения, которые вклинивались в территорию, подвластную лейтенанту полиции, становились убежищем различных контрабандистов, дезертиров, мошенников, беглецов, короче говоря, всех тех, кто предпочитал иметь дело со снисходительным правосудием местного бальи, нежели с комиссарами, жандармами, инспекторами и полицейскими господина Ларейни.
