Йозеф Оллерберг - НЕМЕЦКИЙ СНАЙПЕР НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ 1942-1945
Ощущая себя в безопасности в такой большой группе, пехотинцы двигались преимущественно в дневное, нежели в ночное время. На четвертый день мы нашли мертвого чеха. Кровь на его груди еще не успела высохнуть. Следовательно, он умер незадолго до нашего появления. Стоя над ним, озадаченные и нерешительные бойцы обсуждали, что могло случиться. Вдруг чех открыл глаза. Его грудь приподнялась, из его рта с хрипом вышло несколько сгустков крови. В тот же миг чех принял сидячее положение, схватил МР40, лежавший рядом с ним, и нажал на спусковой крючок. Немецкие стрелки разбежались кто куда и прыгнули в траву. Пули просвистели высоко над их головами и не причинили вреда никому из них. Через считаные секунды чех снова рухнул на траву, на этот раз окончательно мертвый, разряжая в небо остатки магазина своего пистолета-пулемета. Теперь стрелки были настороже, поскольку было маловероятно, чтобы этот партизан был сам по себе.
Тут вдруг нас окликнули голоса еще троих немецких пехотинцев, находившихся в пятидесяти метрах от нас:
— Не стреляйте, друзья! Мы стрелки из 144-го полка 3-й горнострелковой дивизии.
Я опознал в них солдат из штаба полка. Один из них был полковым фотографом, другой официальным военным художником, а третий — писарем по фамилии Шмидт, которого все называли "Шмидти" из-за его маленького роста. Но особенно хорошо я знал фотографа, который вел фотохронику многих моих заданий. Все трое из них не боялись находиться вместе со мной, в чьей компании они ощущали уверенность в своей безопасности. Я же был счастлив расстаться с не благоволившими ко мне артиллеристами. И четверо товарищей решили продолжить путь отдельно от основного отряда. Поскольку у фотографа и Шмидти у обоих были компасы, я обменял свой на половину банки тушенки артиллеристу по фамилии Тирмайер. После инцидента с умирающим чехом все они спешили, как можно скорее покинуть это место. На прощание фотограф сделал общую фотографию, и, пожелав друг другу удачи, две группы разошлись. Артиллеристы продолжили двигаться при свете дня, в то время как я подыскал безопасное место, где я и трое моих новых компаньонов могли бы спрятаться до наступления ночи.
Не прошло и пятнадцати минут, как мы услышали звуки ожесточенной перестрелки, разгоревшейся где-то поблизости. Я решил разведать ситуацию и осторожно пополз по подлеску в направлении звуков стрельбы. Преодолев около километра пути, я увидел артиллеристов, вовлеченных в жестокую перестрелку с чешскими партизанами. Семеро из немецких солдат лежали на земле и, очевидно, были мертвы. Положение остальных выглядело безнадежным. Я не видел ни единой возможности, как бы я и трое товарищей могли помочь в сложившейся ситуации. Ввязавшись в бой, мы бы только стали напрасно рисковать своими жизнями. Поэтому я вернулся в укрытие к товарищам. Обсудив увиденное мною, мы решили подыскать себе другое укрытие и поползли прочь.
В течение четырех последующих дней мы шли ночами и прятались в дневное время, неизменно двигаясь на северо-запад. Мы обходили дома и деревни, а также старались избегать открытых дорог и троп. Но у нас была одна проблема: художник был ранен в правую руку в перестрелке с чешскими партизанами, случившейся еще до появления с ними меня. А поскольку мы не имели возможности должным образом обработать рану, она воспалилась. Бойца охватывала слабая лихорадка, через несколько дней его рана начала гнить и ужасно вонять. Когда группе по пути попадалась вода, мы пытались промыть рану и выстирать повязку перед тем, как наложить ее снова. Также у нас совершенно не осталось еды, но мы продолжали двигаться, жуя березовые листья, щавель и листья одуванчиков, а также пили воду, подслащенную таблетками сахарина, небольшой запас которых остался у Шмидти.
На рассвете пятнадцатого дня нашего движения домой мы стали искать укрытие на берегу небольшой чистой речки. Едва успев промыть рану своего товарища, мы услышали рев моторов нескольких машин. Я оставил друзей, чтобы разобраться, что это за машины. Преодолев около пятисот метров, я вышел к дороге как раз вовремя, чтобы увидеть четыре грузовика фирмы "Мерседес" со знаками СС на бортах. В их кузовах сидели безоружные немецкие пехотинцы. Инстинктивно я рванулся назад, в скрывавшие меня заросли. Я предположил, что мы, должно быть, оказались на территории, по-прежнему удерживаемой фанатичными эсэсовцами, не считавшими, что война окончена, и по-прежнему хватавшими спасавшихся бегством пехотинцев, чтобы подвергнуть их своему бескомпромиссному суду за дезертирство.
С наступлением сумерек мы покинули укрытие и осторожно продолжили свой путь. По нашим подсчетам, мы уже должны были находиться рядом с территорией рейха. Когда мы выступали, я подсчитал, что нужно пройти около 250 километров. Учитывая изнуренное состояние, когда за время ночных маршей нам удавалось в лучшем случае пройти 15 километров, согласно моим подсчетам, границы мы могли достичь суток за двадцать.
Через час мы вышли к мирной ферме. Во дворе ее находилась женщина, которая приводила в порядок свои сельскохозяйственные инструменты. Пока остальные прятались в траве, фотограф вышел вперед и заговорил с фермершей. Через несколько секунд он возбужденно замахал руками, подзывая своих товарищей:
— Мы сделали это, ребята, мы почти дома! Мы уже продвинулись на двадцать километров в глубь Австрии! Страну уже заняли янки, но иваны достаточно далеко, чтобы поцеловать наши задницы!
Женщина радушно встретила нас и пригласила в дом. Там она поставила нам на стол еду и позаботилась о раненой руке фотографа. Кроме картофеля и первых весенних овощей, выросших у нее на огороде, она наливала нам свежий йогурт и свежий яблочный сок. После прежних лишений эти напитки казались божественным нектаром. Ощущая себя в безопасности, мы ели, пока нам не начало казаться, что наши животы лопнут.
Как сотни тысяч матерей, эта фермерша заплатила за кровавую бойню, развязанную гитлеровской идеологией, жизнями двоих своих сыновей. Когда она доставала одежду своих детей, чтобы я и мои товарищи могли переодеться в нее, по щекам женщины беззвучно текли слезы. Мы взяли одежду с крайней благодарностью. Затем вымылись и легли спать в настоящие кровати, впервые за многие месяцы, бывшие на нашей памяти.
После завтрака, к которому фермерша снова поставила на стол йогурт и яблочный сок, она показала нужную нам дорогу к следующей деревне. И мы ушли, тепло поблагодарив ее при прощании. Она махала нам вслед, с трудом сдерживая нахлынувшие на нее эмоции. Вероятно, она снова и снова задавала себе вопрос, почему ее сыновья не могут оказаться в числе солдат, которые возвращаются домой.
Отдохнувшие и хорошо накормленные, мы были полны энтузиазма. Воодушевленные, мы маршировали при свете дня по открытой дороге. Мы закопали свое оружие на краю поля, надеясь, что если американцы захватят нас безоружными, то не станут обращаться с нами жестоко. Мы обменивались шутками и болтали о том, что будем делать, вернувшись к мирной жизни. Шмидти вдруг сказал:
— Ребята, подождите секунду. Сейчас раздадутся фанфары в честь нашего возвращения домой. Моя задница разорвется, если я не выпущу газы!
Тут его лицо стало выглядеть сосредоточенным, но вместе с газами Шмидти невольно выпустил и часть содержимого своего кишечника. Его лицо скривилось от отвращения, и из его штанов завоняло. Его пищеварительная система явно не приняла такие нововведения, как йогурт и яблочный сок. Мы едва удерживались на ногах от смеха, глядя, как он запрыгал в своих грязных штанах. Однако случившийся с ним конфуз стал хорошим уроком для остальных, которые теперь сдерживали свои позывы к выпусканию газов. После этого наш марш то и дело прерывался в течение дня, когда один за другим мы были вынуждены бежать в кусты. Однако пронырливость Шмидти спасла его от путешествия в грязных трусах, поскольку за время предыдущей части нашего пути он ухитрился раздобыть несколько пар шелковых панталон, которые собирался, вернувшись домой, подарить своей невесте. Выстирав в ручье собственные трусы и выкрутив их, он решил как раз надеть одни из панталон. Фотограф сказал:
— Не садись рядом со мной, когда захочешь посрать, пока на тебе это надето. Если я увижу твою задницу рядом с этим сексуальным бельем, я могу потерять над собой контроль!
Все четверо разразились хохотом.
Ко второй половине дня мы достигли небольшой деревеньки, которую описала нам фермерша. Идя по главной дороге и весело болтая, мы вдруг застыли как вкопанные, увидев картину перед собой. Менее чем в пятидесяти метрах перед нами американские солдаты стояли вокруг огромной толпы захваченных ими немецких пехотинцев. Короткого мгновения, на которое я и мои товарищи застыли, решая, спасаться ли бегством или сдаться, хватило, чтобы один из американских солдат заметил нас. Выхватив оружие, которое выглядело как самозарядная снайперская винтовка, он нацелил ее на нас и заорал:
