Виктор Безотосный - Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика
Теперь попробуем ответить на главный вопрос, который должен волновать историков: эпоха 1812 года ускорила или же отодвинула отмену крепостного права в России? Современные исследователи стараются обойти этот сугубо академический, но очень важный вопрос, в силу чего он еще долго будет оставаться ключевым в истории России XIX столетия. Честно говоря, только один А.А. Корнилов четко высказался в пользу первого предположения, считая, что последствия наполеоновских войн «оказались благоприятными прогрессу в одном весьма существенном отношении: они приблизили полную ликвидацию главного зла тогдашней жизни — крепостного права и крепостного строя — и не только приблизили ее, но и подготовили такие формы этой ликвидации, на которые едва ли можно было бы рассчитывать без их влияния»{313}. Вряд ли можно согласиться с таким мнением. Слишком длительный временной промежуток (1812 и 1861 гг.) ставит под сомнение правильность сделанного вывода. Ведь этот вопрос оказался поднят (хоть и секретно) самой высшей властью после 1815 г. Логично предположить, раз уж вектор развития явно обозначился, что отмену крепостного права задержал даже не 1812 год, а события на Сенатской площади 1825 г. Безусловно, декабристы самим актом общественного возмущения (или попыткой военного переворота) актуализировали проблему отмены крепостного права, коль ее признавали и новый император и высшие сановники империи. Но Николай I, не желая идти на поводу у бунтовщиков, считал, что только самодержавная власть (как единственно мудрый орган в стране) имеет право самостоятельно решать когда, где и как предпринимать какие-либо изменения (тем более столь масштабные) в государстве. Во время его правления заседали секретные крестьянские комитеты, проводились эксперименты и делались конкретные шаги в сторону освобождения крестьян. Готовилась и прощупывалась почва для будущих преобразований. Ведь реформа по отмене крепостничества во многом была подготовлена не Александром II, а еще в царствование его отца, не успевшего доделать начатую работу. Так, нередко, силы старавшиеся придать ходу событий революционное ускорение (в данном случае декабристы), наоборот, затормозили их. Попытки скоростных забегов с претензиями на рекорды, как показывает опыт истории, чаще всего в силу неподготовленности приводят к длительным остановкам, а иногда и к откату назад.
Результаты окончательной победы России в войнах эпохи 1812 г. в последующей истории пытались использовать в своих целях самые разные силы и идейные течения. В первую очередь, партия политических староверов, отстаивавшая незыблемость самодержавия и крепостнических отношений, а также молодежь из радикальных кругов, стремившиеся к коренной ломке политической и социальной системы. Прежде всего борьба развернулась между этими силами, и необходимо признать, что консерваторы имели подавляющее большинство в дворянском сословии, а меньшинство оказалось представлено молодыми офицерами-романтиками. Хотя в это время существовали либералы и уже стали появляться демократы (в основном — разночинцы), выступавшие за необходимость общественных преобразований без революционных потрясений, — те, кого позже в обобщенном виде стали называть русским передовым общественным мнением. Вообще скрытых оппозиционеров и критиков (справа и слева) правительственному курсу в России всегда хватало даже в рядах бюрократии и высшей элиты. При этом каждая из сторон стремилась найти аналогии с событиями 1812 года и аргументы в свою пользу, так как многие из сторонников этих сил (реакционеры, революционеры, либералы и т. д.) являлись непосредственными участниками военных действий.
Безусловно, в России (как всегда) многое зависело от решений первого лица. Думаю, Александр I искренне стремился осуществить освобождение крестьян, хотя, видимо, понимал всю сложность и трудность подобных шагов. Капитальным преобразованиям в стране в первую очередь мешала бюрократия, по мнению С.В. Мироненко, «в руках которой находилось решение любого важного вопроса политической и социально-экономической жизни России». Эти представители русской элиты сами являлись крупными помещиками, пользовались поддержкой всего дворянства и «вовсе не были заинтересованы в освобождении крестьян»{314}. Для реализации своих целей русский монарх, столкнувшийся с оппозицией дворянства, продумывал не только пробные и конкретные шаги, а даже замыслил сложную политическую конфигурацию. Если во внешней политике он связал Россию со Священным союзом (надеясь на солидарность или нейтралитет крупных европейских держав), то в главном внутриполитическом вопросе он решил найти новую опору в военных поселениях. В данном случае преследовалось несколько целей. С одной стороны, он стремился уменьшить финансовые расходы на армию (государство все еще находилось в тисках финансового кризиса), а с другой, создать независимый, или минимально зависимый от дворянства социальный слой (военных поселян), на который император мог опираться при решении трудных внутриполитических задач[179]. Именно поэтому Александр I, несмотря на ропот и общественное недовольство, давление высших чиновников, бунты военных поселян, так упорно и настойчиво (во чтобы то ни стало) продвигал в жизнь это нововведение. Не случайно, в последнее десятилетие его царствования резко усилилась и роль А.А. Аракчеева (ему было поручено создание военных поселений), очень способного администратора и беспрекословного исполнителя державной воли, а главное, человека никак не связанного с высшими кругами дворянства. Выходцы же из русской аристократии не стремились попасть на службу в военные поселения, а как раз напротив, цвет русской дворянской молодежи оказался в рядах декабристов. Возможно, не просто так Александр I опасался дворянского радикализма или революционности.
Но, видимо, в разработанной схеме русского самодержца оказались изъяны и далеко не все складывалось таким образом, как он это задумывал. В его планы вмешивалась и подводила неблагоприятная конъюнктура: и нестабильное положение в Европе (военные революции), и резко возросшая возможность войны с Турцией из-за Греции (этого от императора требовали патриоты и все высшее общество), и внутренние неурядицы (лично его особенно больно задела за живое Семеновская история), и неудача в деятельности Библейского общества. Именно поэтому, как отмечали многие исследователи, у Александра I в последнее годы царствования наблюдались признаки депрессии и явная усталость[180], что послужило основанием для возникновения красивой легенды о старце Федоре Кузьмиче.
Капитуляция Парижа 31 марта 1814 года. Гравюра. Вена, Артариа. 1-я четверть XIX в. ГИМ * * *Важно отметить и последствия победы над Наполеоном для русской армии. Необходимо обозначить, что в области военного искусства в Европе в первой четверти XIX столетия продолжали активно бороться две тенденции. Еще с XVIII в. законодательницей «военной моды» долгое время оставалась прусская военная система Фридриха Великого (организация, построение, маршировка, дисциплина, выправка, единообразие) и доминировали разработанные пруссаками тактические постулаты (линейные построения, маневрирование, действие конницы, ведение «малой войны» и т. д.). Прусская армия считалась образцовой, а прусские теоретики оказывали мощное влияние на сознание военачальников всей феодальной Европы, включая и Россию. Новая же военная доктрина (получившей в литературе название «тактика колонн и рассыпного строя») стала активно осмысляться в европейских армиях лишь после громких побед французского оружия в начале XIX в.
В России из этих двух главных направлений военного дела на рубеже двух веков первоначально явное предпочтение отдавали внешней стороне прусской модели, о чем наглядно свидетельствовало все царствование Павла I и начало правления Александра I, который в результате полученного от отца военного воспитания унаследовал чрезмерное увлечение «фрунтовой» службой. Многие современники отмечали, что гатчинский дух и традиции оставили в нем глубокий след и в первые годы царствования он никак не следовал по стопам «победного века Екатерины». Затем поражения 1805 и 1807 гг. выдвинули на авансцену военачальников-практиков и заставили правительственные крути активно проводить реформы в армии в духе тактике колонн и рассыпного строя, а многие элементы являлись прямыми заимствованиями военного дела у французов{315}. К 1815 г. резко возросший авторитет России в Европе опирался на овеянные героизмом последних походов войска. Но не случайно, самобытный военный историк-эмигрант А.А. Керсновский, назвав взятие Парижа «апогеем русской славы», сделал печальный вывод о том, что «этим радостным видением закончился золотой век нашей истории»{316}.
