Борис Акунин - Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век
Особая комиссия, в которую в основном входили греки и киевляне, взялась за работу над переизданием церковных книг, и уже в следующем году вышла самая нужная – «Служебник». Ее отпечатали в типографии и разослали по церквам как инструкцию по отправлению служб. Антиохийский патриарх Макарий на новом московском соборе осудил двоеперстие, которое отныне запрещалось – креститься теперь предписывалось только «щепотью»: тремя сложенными пальцами, что знаменовало Троицу. Нарушителям угрожало отлучение от церкви.
Началось внедрение и других «греческих» новшеств, а замена старых книг на новые, дело большое и небыстрое, растянулась на десять лет. Итоги реформы утвердил и одобрил собор 1666 года уже без ее творца – по иронии судьбы именно на этом синклите Никон был окончательно низвергнут и осужден.
В своем реформаторском пыле государь-патриарх оказался «святее папы римского» – или, в данном случае, патриарха константинопольского. Тот еще в 1654 году, отвечая на пресловутые «28 вопросов», советовал не торопиться с нововведениями и даже писал, что нет ничего еретического в мелких расхождениях русского ритуала с греческим, однако Никон рубил сплеча, что вызывало протест у части духовенства и общества.
Начало раскола. Церковный собор 1654 г. А. Кившенко
Протест и раскол
Раскол православия на «никонианство» и «старообрядчество», произошедший в следующем столетии после раскола западного христианства на католиков и реформаторов, имел то сущностное отличие, что русские «протестанты» были контрреформаторами – они отстаивали незыблемость традиций, а обновления добивалась правящая церковь.
Сопротивление имело две формы. У духовенства и образованной части светского общества – идейное; в простом народе – социальное. Второе объяснялось всегдашней опасливостью российских угнетенных классов по отношению к любой инициативе сверху. Низы привыкли не ждать от власти ничего хорошего, а на принуждение всегда отвечали упрямством. Точно так же в более поздние времена они воспримут указ сажать картофель, меры по борьбе с холерной эпидемией и даже отмену крепостного права. Церковных книг крестьяне и посадские не читали, тонкостей ритуала могли и не заметить, но непонятный запрет креститься двумя пальцами, как делалось испокон веку, многими воспринимался как наступление «последних времен». Эсхатологические ожидания вообще составляли одну из констант русской народной жизни и возобновлялись почти по всякому поводу.
Раскольничество в его простонародном виде оказалось самым живучим. Его не удалось искоренить никакими, даже самыми суровыми мерами ни при Алексее Михайловиче, ни при последующих Романовых – в конце концов оно привело к созданию старообрядческой церкви, существующей поныне.
Проще было подавить протест «читающей» части московского общества – просто в силу ее немногочисленности. В основе этой духовной оппозиции лежал глубоко укорененный консерватизм, на котором держалась вся тогдашняя русская идеология, еще со времен захвата турками Константинополя. На Руси считали, что это было Божьим наказанием «грекам» за отход от чистоты веры и что то же самое случится с «Третьим Римом», если он отступится от канона.
Незыблемая верность старине особенно укрепилась после трагических событий Смуты, которая тоже воспринималась как небесная кара за «шатание». Мы видели, что новое российское государство старательно воссоздавало внешний облик и всю атрибутику прежней Руси. Поэтому, когда сама церковь, оплот старины, вдруг затеяла обновление, это не могло не вызвать разброд в умах. Конечно, в духовенстве и в образованном сословии, как и во всем обществе, абсолютное большинство составляли прагматики и люди, к идеологии равнодушные, однако нашлись и те, кто был готов отстаивать свои убеждения и даже пострадать за них.
На самом верху церковной иерархии таких оказалось совсем немного, что естественно для института, привыкшего следовать в кильватере государственной политики. Единственным архиереем, открыто выступившим против предложений Никона на соборе 1654 года, был коломенский епископ Павел. Патриарх в назидание другим обошелся с оппозиционером круто: лишил кафедры, сослал в монастырское заточение и там «умучил» до смерти (так утверждается в приговоре суда 1666 года над Никоном).
Другие видные деятели столичной церковной оппозиции, царский духовник Стефан Вонифатьев и протопоп Иван Неронов хоть «держались старины», но в конце концов признали правоту патриархии и покорились. Зато проявили стойкость несколько рядовых священников, не устрашившиеся никаких репрессий. Самый известный из них – протопоп Аввакум Петров, написавший свое «Житие», замечательное литературное произведение, которому он и обязан большой посмертной славой.
Это был выходец из низов духовного сословия, сын полунищего попа-пьяницы. О себе он пишет: «неучен риторике и философии, а разум Христов в себе имам». Руководствуясь этим внутренним голосом, а также своим бескомпромиссным нравом и огромным самомнением, Аввакум постоянно с кем-то конфликтовал: с воеводами, с дьяками, с нерадивыми прихожанами, со скоморохами, с дрессировщиками медведей. Он был совершенно бесстрашен и вечно попадал во всякие скандальные истории. Его то избивали, то пороли, то топили в реке – протопоп воспринимал все свои злосчастья как страдания за веру.
Вынужденный оставить приход, он оказался в Москве в самом начале Никоновых реформ и был в числе тех, кто пришел от них в ужас: «Задумалися, сошедшися между собою, видим яко зима хочет быти: сердце озябло и ноги задрожали».
Сосланный в Сибирь, Аввакум провел там несколько лет. В качестве отрядного священника он участвовал в экспедиции первопроходца Афанасия Пашкова и претерпел от сурового начальника многочисленные муки, но и сам попортил атаману немало крови. «Право, не знаю, мучил ли меня или сам был замучен мною», – откровенно пишет протопоп.
После падения Никона у Аввакума нашлись в Москве покровители, вернувшие ссыльного в столицу, но протопоп задержался в ней ненадолго. Годы изгнания не научили его покорности. Аввакум проповедовал по частным домам, отстаивая «старую веру». Его выслали опять – сначала переводили из монастыря в монастырь, потом снова отправили в Сибирь, в Пустозерск, за Полярный круг.
Там он жил впроголодь, под строгим присмотром, но умудрялся отправлять на «большую землю» страстные послания.
После смерти царя Алексея бывший протопоп написал новому царю – и тем самым напомнил о себе, когда делать этого ни в коем случае не следовало. В стране как раз разворачивалась очередная кампания по искоренению раскола. Из далекой Москвы пришел приказ предать Аввакума Петрова и трех его столь же непреклонных, но не оставивших записок, а потому менее известных товарищей сожжению.
Решительнее всего воспротивились «никонианству» те круги духовенства, которые были далеки от столицы и ее политических забот. В северном Соловецком монастыре, который существовал на своем острове самостоятельно и обособленно, после церковного собора 1666 года, осудившего старую веру как ересь, разразилось целое восстание. Старцы и послушники отказались уничтожать старые священные книги. Нового архимандрита они не приняли, а царю написали, что готовы все «переселиться на вечное житие», но отеческой веры не предадут.
Однако когда под стены обители явились стрельцы, монахи на вечное житие переселяться не стали, а вместо этого встретили казенных людей огнем. Монастырь, использовавшийся для защиты северного рубежа страны, был оснащен и пушками, и порохом.
Год за годом Москва то увещевала мятежных чернецов, то слала против них карательные экспедиции, которые никак не могли справиться с божьими людьми.
Только в 1676 году, и то лишь благодаря предательству одного из монахов, стрельцы ворвались в монастырь и учинили там расправу. Одних убили, других предали казни, прочих разослали по дальним острогам. В старообрядческом фольклоре сохранились многочисленные описания жестоких «соловецких казней».
Расправа над соловецкими монахами: «…Повесити овыя [иных] за выю, овыя же и множайшия междеребрия острым железом прорезавше, и крюком продевшим на нем повесити, каждаго на своем крюке… Иныя же от отец [из отцов] зверосердечный мучитель за ноги вервию оцепивше к конским хвостом привязати повеле безмилостивно, и по отоку влачити, дондеже души испустят сии». Старообрядческий лубок
«Идейная» оппозиция церковным преобразованиям существовала не только в духовенстве, но и среди аристократии. Это неудивительно, учитывая важность, которую придавало древним традициям боярство, однако принципиальность и стойкость проявила в основном женская половина этого сословия. Бесправный, лишенный какого-либо общественного голоса «терем», за пределы которого московская боярыня почти не выходила, оказался мужественнее и бесстрашнее «сильной половины». Этот феномен, вероятно, следует объяснять тем, что в жизни тогдашней аристократки, оторванной от государственных, политических, карьерных забот, религия играла гораздо большую роль, чем в жизни мужчины; для женщин мистического склада вера и сопряженные с ней ритуалы обретали статус сверхидеи, занимая все силы души, и если душа была страстной, это могло доходить до обсессии.
