Владимир Успенский - Тайный советник вождя
Сергей Сергеевич не смог оставаться в Москве, отпросился опять на фронт. Войну закончил в Югославии, там и служил. Потом его перевели в Армению. Софья приехала туда к нему, и у них вроде бы жизнь наладилась. Но Берия и там достал, будто других мало было. Приехал на выборы в Тбилиси, где баллотировался в Верховный Совет, и после гулянки отправил Саркисова за Софьей. Добил семью. Сергей Сергеевич поклялся отомстить Берии и Саркисову, вот на кого замахнулся! Говорил, что здесь у него руки скованы, за каждым шагом следят, а он уйдет за границу и оттуда дотянется до гадов. Сгоряча проболтался приятелю-актеру, что в Америке или во Франции заработает на самолет и на бомбы, долетит до Москвы и сбросит бомбы на Берию. Может, этот актер и донес, но ему не очень поверили. Сергея Сергеевича отстранили от должности и отправили подальше, в Ташкент, работать начальником аэроклуба. Он понимал, что скоро до него окончательно доберутся. Последнее, что через знакомых узнала о нем жена: Щиров собирается в отпуск, заедет в Москву и к сослуживцам в Армению. На этом все. Теперь его нигде нет. Из Ташкента действительно уехал, но ни в Москве, ни в Армении не появлялся. А Софью вызывали в МГБ, заставили написать заявление о своей семейной жизни с Щировым, про разные неурядицы и ссоры, а про Берию и Саркисова даже намека не было…»
— Кто, кроме вас, читал письмо? — спросил я Ксению.
— Никто. Писем на имя товарища Сталина в эти дни было немного, я сидела на них одна. И выловила.
— Зарегистрировали?
— Нет. Отложила и позвонила вам из автомата, из метро.
— Оставьте его пока у себя.
— А если это контроль? Бывают у нас такие проверки. Чем это грозит мне?
— Не похоже на провокацию. Берию не станут трогать, нашли бы птицу помельче. А вам обязательно регистрировать письмо в день поступления?
— Желательно. Есть штемпель на конверте. Но бывает, что регистрируем через день-два. Если выходные или праздники.
— Я возьму это письмо на сутки. Выясню насчет Щирова и обдумаю, как поступить.
— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Только помните, что меня при малейшем подозрении…
— Не тревожьтесь. Позабочусь.
Я процитировал письмо по памяти, может быть, подзабыв или пропустив некоторые мелочи, но суть передана точно. Очень важным оказался этот документ. Начиная с него, с нескольких листков из школьной тетради, поступивших на имя Сталина в конце 1949 года, сорвалась и покатилась, стремительно разрастаясь, лавина сложных многообразных событий. Впрочем, не случись этого письма, был бы другой толчок, вызвавший подобные же события. Слишком много накопилось тяжелого материала.
Прежде всего, я должен был срочно и осторожно убедиться, насколько достоверно письмо: не провокация ли, не клевета, не шутка — случается и этакое. Первым желанием было поехать к Василию Сталину, расспросить о Щирове. Авиационный генерал Сталин наверняка знал о судьбе героя-летчика, тем более бывшего однокашника. Но я отогнал эту мысль. Василий заинтересуется, почему любопытствую насчет Щирова. Держать язык за зубами Василий не привык, не умеет, тем более в пьяном состоянии, а трезвым он почти не бывает. Сболтнет о Щирове несколько слов, они дойдут до Берии, насторожат его, вызовут ответные меры. Нет, Василия я отверг.
По той же причине, опасаясь повредить невинным людям, решил не обращаться к высшим военным руководителям. Имелись товарищи, знавшие цену секретам и умевшие хранить их. Еще в 1943 году, завершая развал пресловутого «триумвирата» (Берия, Каганович, Мехлис), создавая военную контрразведку СМЕРШ, Иосиф Виссарионович принял в прямом смысле слова мудрое предусмотрительное решение: подчинил новую организацию непосредственно Верховному главнокомандующему. Получил собственные «глаза и уши» в вооруженных силах, вообще в стране. Конечно, военная контрразведка сотрудничала с органами МГБ и МВД, конечно, агенты Берии имелись и среди контрразведчиков, но их было немного, о них знали. Сотрудники СМЕРШ и госбезопасности соперничали друг с другом, оспаривая, кто важнее и нужнее. Это были конкуренты, старавшиеся подставить сопернику ножку, особенно на высоком уровне. Контрразведчики относились к госбезопасности свысока, считая работу ГБ не очень чистой, а методы — прямолинейными и грубыми. У меня же было в контрразведке несколько надежных знакомых. К одному из них и обратился, не вдаваясь, разумеется, в подробности, предупредив об особой осторожности.
Короче говоря, на следующий день я имел короткую, емкую, по-военному четкую справку. Сергей Сергеевич Щиров (по некоторым первоначальным документам — Щирый) родился в 1916 году в Акимовском районе Запорожской области. Действительно, закончил перед войной Качинскую авиационную школу. Направлен в 87-й истребительный авиационный полк. В декабре 1941 года младший лейтенант Щиров назначен командиром звена. В августе 1942 года он уже капитан, заместитель командира эскадрильи. Тогда же принят в ряды ВКП(б).
В боях дерзок, расчетлив, отважен. 13 декабря 1942 года присвоено высокое звание Героя Советского Союза. В том же месяце майор, командир эскадрильи. С марта 1945 года — командир полка в 236-й истребительной авиационной дивизии. Подполковник. Далее служба в Армении, в Ташкенте… И вот самое важное для меня: 7 апреля 1949 года задержан при попытке нелегально перейти границу СССР — Турция в районе реки Аракс. При аресте пытался сделать какое-то важное заявление.
К справке контрразведчика были приложены копии двух документов, рассеявшие мои последние сомнения. Они короткие. «Постановление. Москва, 1949 год, октября 25 дня. Я, старший следователь по особо важным делам МГБ СССР майор Левшин, рассмотрев материалы следственного дела № 2508 по обвинению С. С. Щирова, нашел: Щиров арестован 7 апреля 1949 года за попытку измены Родине. Следствием установлено, что Щиров решил совершить побег за границу. На основании изложенного постановил: Щирова, как изменника Родины, направить в особый лагерь».
И второй документ: копия выписки из протокола Особого совещания при министре ГБ СССР. «Слушали: дело по обвинению Щирова в измене Родине. Постановили: Заключить в особый лагерь сроком на 25 лет»![111]
И никаких, конечно, упоминаний о семье, о жене. Надежно сработано. Лаврентий Павлович мог теперь без всяких помех сожительствовать с двумя сестрами, с Софией и Лидией. Что он и делал время от времени, как мне удалось выяснить. К месту будь сказано: в сентябре 1953 года, после того, как Берию отстранили от власти, был допрошен начальник его охраны Р. С. Саркисов, поставлявший своему сластолюбивому хозяину женщин. Саркисову предложили составить список жертв. У него оказалась хорошая память. Он расположил всех под номерами, в порядке очередности. Точно не помню цифру, но две сестры оказались где-то во второй сотне. Под каким номером числилась женщина, написавшая Сталину письмо о злодеяниях Берии, я не знаю.
С Ксенией мы условились, что незарегистрированное письмо останется у меня, под мою полную ответственность. Но дальше-то что? Докладывать Иосифу Виссарионовичу? Какова будет его реакция, как она отразится на людях, начиная от той же Ксении и до самого Берии? Тут надо было взвесить все, и я решил не торопиться, дождаться удобного момента. Тем более что и формальный предлог для оттяжки имелся веский. В том декабре 1949 года Иосифу Виссарионовичу исполнилось семьдесят лет. В стране, да и во всем мире, дату сию отмечали широко, торжественно, с лавиной поздравлений и ценных подарков. А мой «подарочек» был бы не из приятных. Не хотелось портить Сталину настроение.
16Все еще на вершине славы встречал Иосиф Виссарионович свой юбилей. До него никто не достигал при жизни столь широкой известности, столь большого почтения. И ненависти. Никто не внушал такого страха и удивления, как он, победивший в политических и военных сражениях всех своих бесчисленных соперников и врагов — от Троцкого до Гитлера. При его появлении поднимал с кресла грузное тело Черчилль, и сам Рузвельт при первой встрече со Сталиным сделал попытку встать, забыв о том, что давно прикован параличом к коляске. Даже те, кто ненавидел его, восхищались им. Ну что же: величием и красотой горных высот восторгаются и жители тех ущелий, где случаются гибельные обвалы, срывающиеся с этих вершин.
Образно говоря, Сталин восседал в лучах славы на мировом троне в своей излюбленной позе, скрестив руки внизу живота, развернув колени и сомкнув пятки — ноги циркулем. В позе спокойной, полной незыблемого достоинства. Таким его воспринимали. Но мало кто догадывался, сколь упорно и успешно разрушают этот трон многочисленные политические древоточцы.
Семьдесят лет — возраст не только почтенный, но и достаточно солидный, чреватый различными сложностями, особенно для человека, испытавшего такие бури, преодолевшего такие преграды, какие даже представить трудно. И вот что я заметил: до юбилея Иосиф Виссарионович держался в привычном ритме, но сразу после празднования случился какой-то надлом; вероятно, сама мысль о том, что пошел восьмой десяток, давила, тяготила его. Не то чтобы сразу постарел внешне, но изменения, постепенно копившиеся, стали заметнее. Поредели седые волосы, в седых усах резче проступил коричнево-желтый налет прокуренности. Потускневшие глаза все реже вспыхивали гневом или светились радостью. Двигался медленнее и как-то по-крабьи, боком, вынося вперед левую, непослушную руку. С чрезмерной мнительностью относился к неизбежной стариковской неряшливости, особенно во время еды. Слишком уж заботился, чтобы крошка не выпала изо рта или не загрязнились усы. Чистоплотность хороша, но не до болезненности. Он по-прежнему собирал застолья на даче, но сам при гостях к пище почти не притрагивался, потягивая вино.
