Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня
Специалист, приглядевшись к хитрым сплетениям кровли карнизов и переходов, заметит в них тщательно продуманный водосток. Вода не проникала в тело постройки, если шел прямой дождь и если шел косой дождь. Множество граней, углов, уступов и поворотов постройки, и всюду бревна подогнаны ладно и плотно друг к другу, так плотно, что лезвия бритвы теперь не удалось бы сунуть между бревен. Оттого и стоит постройка счастливо долго. И красотой не убавилась, хотя и видела несчетно дождей, много снега оседало на куполах, знала много ветров и солнца постройка, а стоит как невеста.
Рядом с ней еще одна церковь. Покровская.
Это родная сестра первой, появилась на острове полстолетием позже. К этому времени мастера, спевшие первую песню, поумирали. Но умение искусно обращаться с деревом жило в Заонежье в каждом селении, в каждом доме. А среди большого числа мастеров всегда вырастает большой художник, которому по плечу работа, способная пережить человека. Покровскую церковь строил большой художник. Он взял все доброе и нужное от отцов, но спел свою, неповторимую песню.
Девять чешуйчатых куполов венчают граненый бревенчатый сруб с пристройкой и нарядным высоким крыльцом. Четкие строгие линии, легкость и благородство рисунка. Все вместе: две церкви, колокольня более поздней постройки, ограда и полоска суровой каменистой земли делают неповторимо прекрасным и притягательным для людей этот пустынный остров.
Дома на островах гораздо моложе церквей, но всюду увидишь: топор держал истинный мастер — резные балконы во всю ширину лицевой стенки, резные наличники, крыльцо с широкой лестницей, резными столбами и кружевным «полотенцем» под кромкою крыши.
Один из домов, огромный и красоты необычной, мудрые люди перевезли недавно на Кижский остров по бревнышку и так сумели собрать, будто весь век стоял он на острове. Заходишь. Хозяев нет. Как будто только-только все, до малых детей, вышли из дому. Утварь на месте. Все из дерева. Бревенчатые стены. Скамейки вдоль стен. Кадки. Лохань. Ковшики маленькие и огромный с ведро. Самое ведро — тоже из дерева. Стол. Обувка — калоши и сапожки из бересты. Мешок берестяной. Туеса. Прялка. Ткацкий станок. Посуда. Ложки. Огромный черпак для скотины. Бидон для молока и отдельно для творога из бересты. Солонка. Кровать. Сундук. Дудочка на окне. Корыто… Два шага в сени — ларь для зерна. Сани. Мялка для льна. Вилы. Грабли. Соха. Борона и так далее. И все только из дерева, без единого гвоздика. Все практично и необычайно красиво. Все служило века и теперь быстро и невозвратно уходит.
И если не собрать остатки сейчас, не сохранить на память хотя бы в музеях, то уже дети наши будут думать, что всю жизнь мы ели из пластмассовых чашей металлической ложкой.
Надо беречь старину, потому что есть незримые нити между величавой постройкой древнего плотника и благородными контурами белой «Ракеты». И, слава богу, люди это, кажется, понимают.
Едут, едут. Архитекторы едут, плотники едут, художники, разные другие граждане едут. Тыщ сорок за лето… Мы сидим с плотником Кузьмичом на меже у края поспевшей ржи. Чуть шевельнешься — за воротник падают теплые зерна.
За островом полыхает закат. Темные, как будто тушью по зареву писаные, стоят две церкви и колокольня. Как будто уцелели в прекрасном пожаре и только обуглились.
— Восьмой десяток живу. Не нагляделся. Будто вчера было: стоял молодым на этом вот месте. Таким же был и закат…
Михаил Кузьмич — редкого мастерства плотник. На соседнем острове он родился, с другого острова жену на лодке привез. Отец его тоже плотник. И дед его плотником был. И, может быть, именно его предок и звенел топором, когда валили тут бревна и ставили первую церковь. Такого мастера, как Кузьмич, не только на Онеге, не только в Карелии, но, может, сейчас и на всей земле такого мастера-плотника нету.
Это и сами архитекторы говорят. Когда ученые люди хотят определить, сколько лет деревянной постройке, без Кузьмича не обходится дело.
Немало исходил Кузьмич по земле с топором. Был на работах в Финляндии, был в Новгороде, в Ярославле, строил дома пограничникам, звали его чинить постройку в кремле Ростова-Ярославского, много ездил по островам Онежского озера, но всегда возвращался сюда, в Кижи. Хозяйским глазом присматривал, не повело ли куда старое дерево. Подправлял, клал новый осиновый лемех на купола.
Артель плотников под руководством ученых и Кузьмича по бревнышку собирает привезенные с островов курную избу, водяную и ветряную мельницы с потертыми жерновами и огромными деревянными шестеренками. За такой работой нужен глаз да глаз.
Церковь Преображения. Без единого гвоздя сработана!
Живет плотник на острове в большом доме возле церковной ограды. Летом в доме не протиснуться от приезжих. Летом к острову плывут белые пароходы, плоты, катера, приходит «Ракета». Но замерзает озеро, и остров с церквами, старым домом и мельницами погружается в сон.
Бывают дни — ни звука. Даже старые бревна давно уже не трещат от мороза. Только самолетом можно добраться зимой на остров. Уедет молодой архитектор Костя. Уедут экскурсоводы. Два человека останутся. Михаил Кузьмич и старуха его, Марья Васильевна. Как всегда, старуха будет ворчать: «Какая жизнь, пора бросать, к сыновьям бы…»
У стариков есть где жить в городе. И пенсия Кузьмичу, если бросил бы остров, выходила б такая же, как зарплата. Не бросает. Марья Васильевна долго и не ворчит, знает нрав старика. Зимуют вдвоем. Остается на острове еще лошадь Мушка, коза Мушка и кошка того же имени. В морозные дни на остров будут приходить плотники из островных деревень. Будут работать. А в метельные дни, когда ветер гудит в дырявой трубе и замерзшие галки с криком носятся под крестами, старики будут думать о лете. И лето приходит. Опять идут пароходы, плоты и лодки. Едут и едут люди. Едут люди за радостью и красотою.
…Тихо. Закат из красного стал лимонным.
Остывшие, сухие зерна ржи, чуть шевельнешься, падают за воротник. Упала звезда в темные деревья соседнего острова. Тихо шевеля воду винтами, подошел к берегу трехпалубный белый «Чайковский».
— Кузьмич, а хорошо видеть, как люди радуются?
— Семьдесят годов, а будто один день пролетели, — думает о своем старый плотник…
Фото автора. Карелия. 20 сентября 1963 г
Осенние встречи
Неделя перед зимой
Плачут окна. Холодные тучи грозятся снегом. Цепляясь за верхушки деревьев, тучи теряют белые редкие хлопья. Принято ругать эту пору, когда осень шуршит жестким дубовым листом, кутает землю туманом, но уже чувствуешь: надо готовить валенки. Сыро и неуютно.
Последние недели перед зимой мы проводим под крышей, и потому мало кому известная туманная красота облетевшего леса. Особенно хорошие тихие дни, когда даже случайно уцелевший осиновый лист не дрожит, когда дым из трубы лесника поднимается прямо вверх и остается висеть над трубой. Туман в такой день держится до обеда. Он так плотен, что из него на полеглую бурую траву падают тяжелые редкие капли. Кричать или даже говорить громко в таком лесу невозможно. Невольно подчиняешься немому оцепенению. И даже собака у лесника не лает, а, высунув язык, ошалело глядит в синеватую глубину леса и нюхает воздух. Пахнет прелыми листьями, намокшим дубом, острым и приятным, как дорогие духи, запахом гниющей осины.
Синица — осенняя птица.
К полудню начинаешь угадывать солнце в тумане. Глядеть на него не больно. Лес залит серебристо-молочным светом.
Крупные капли росы на листьях от этого света кажутся лунными брызгами. Лес стал просторным, прозрачным. За сотню шагов видно среди осинок рябину с красными кистями и стаю дроздов на ветках.
Много желудей в этом году. В дубняке, положив на землю ладони, накроешь сразу не меньше десятка желудей, тяжелых и холодных, как пули. В дубняке сейчас надо искать всю лесную живность. Кабаны приходят из крепей в сумерки и уходят с рассветом. Олени и лоси мягкими губами подбирают с земли сытный, хрустящий корм.
В дубняке встретишь белку и сойку, и даже утки с озера прилетают перед дальней дорогой поглотать желудей…
И бывает в неделях перед зимой день, как праздник в череде буден. Небо бездонно высокое, голубое, с изморозью легких, почти невидимых облаков. Увядшая трава присыпана морозной солью. Идешь и слышишь, как травинки ломаются и остаются следы от сапог на белой траве. Как в горах, прозрачен промытый дождями и подмороженный воздух. И лес, и озимь возле опушки, и стайка нарядных щеглов на репейнике кажутся опущенными в застывшую прохладную синеву.
