Клим Дегтярев - Штирлиц без грима. Семнадцать мгновений вранья
После капитуляции Германии Вальтер Шелленберг некоторое время жил на вилле шведского дипломата графа Фолька Бернадотта в Швеции. Однако в июне 1945 года союзное командование добилось его выдачи как военного преступника.
В отличие от другого интеллектуала и коллеги по СД Отто Олендорфа, Вальтер Шелленберг сумел избежать назначения — по совместительству — на должность начальника одной из четырех эйнзацгрупп. В итоге начальник III управления РСХА по приговору одного из Нюрнбергских трибуналов за прямое участие в уничтожении 90 тысяч советских граждан повешен, а начальника VI управления РСХА в апреле 1949 года приговорили всего лишь к шести годам заключения — за членство в преступных организациях (СС и СД) и расстреле нескольких советских военнопленных.[232]
Освободился Вальтер Шелленберг в декабре 1950 года. Сначала жил в Швейцарии, но затем был вынужден переехать в Италию, где поселился в маленьком городке Палланца, расположенном на берегу озера Лаго-Маджоре. В конце жизни он тяжело болел и был помещен в клинику Формако, где готовился к операции на печени.
Немецкий журналист Клаус Харпрехт, который участвовал в подготовке к печати рукописи мемуаров шефа VI управления РСХА, так описал Вальтера Шелленберга в последний год его жизни:
«Когда я впервые встретил его в Палланца на Лаго-Маджоре на одной дружеской вечеринке в конце лета, я с трудом различил его среди гостей, собравшихся в большом отеле. Худощавый человек среднего роста, корректно одетый, не лишенный обаяния, у которого ни в жестах, ни в одном движении, ни в одной черте лица не было ничего бросающегося в глаза. Его можно было принять за любезного адвоката или за предпринимателя средней руки. Его вежливость казалась слишком напряженной, чтобы быть искренней. Несомненно, от этого человека исходило какое-то смутное обаяние, которое он временами пытался заставить сверкать во всю мощь. Он говорил спокойно, приглушенным и мягким голосом; он составлял фразы с небрежностью, мешающей ему полностью убедить собеседника. Тон его разговора временами нарушала какая-то странная нервозность. Становилось ясно, что Шелленберг старается в первое же мгновение завоевать своего собеседника при помощи тихой, почти незаметной атаки. Чувствовалось, что он не в состоянии переносить недоверчивую отчужденность и сдержанность, что он давно уже не обладает той уверенностью в себе, какую охотно демонстрирует. Казалось, его большие светлые глаза не перестают выпытывать у собеседника, как тот «относится» к Шелленбергу, в состоянии ли еще он, бывший шеф германской тайной службы, оказывать на окружающих такое же влияние, как это бывало раньше. Осторожная реакция партнера портила ему все удовольствие от беседы. Он чувствовал себя вынужденным усилить нажим. На глазах его самоуверенность превращалась в банальное тщеславие. В этом, конечно, нет ничего удивительного. Самоуверенность Шелленберга была лишена всякой социальной опоры. Его родители принадлежали к среде обедневшего бюргерства, ставшего жертвой войны, революции и инфляции. В юности ему, несомненно, пришлось узнать нужду. В наследство от родителей ему досталась, пожалуй, социальная амбиция — средств же для ее удовлетворения не хватало. Таковы классические условия для становления парвеню, человека, стремящегося любой ценой «выбиться в люди», испытывающего сомнительную страсть к общению с избранным обществом» и склонного добиваться своего на пути авантюр и несолидных спекуляций, а не в результате упорного труда. После Первой мировой войны стендалевский Жюльен Сорель наверняка не облачился бы в сутану священника. Пример этот выбран не случайно: люди, подобные Шелленбергу, склонны к сомнительной романтике. Их с магической силой притягивает мир, расположенный по ту сторону установленных порядков, по ту сторону скучной расчетливости. Необычное у них — в порядке вещей, случайное для них — правило. Недаром Шелленберга особенно привлекала эпоха Возрождения. В этом он сближается с представителями «потерянного поколения» послевоенной Европы. Их восхищение мощью торжествующей воли героических личностей соответствовало их собственной слабости. Их внутренняя раскованность делала их рабами коллективизма. Слабости и дарования, сплетенные в этих людях воедино, велимежду собой роковую игру.
Когда, например, Шелленберг наталкивался в деловом споре на упорное сопротивление, он умел изменить тактику, отказавшись от грубого психологического давления. В течение нескольких секунд исчезало его озлобленное напряжение; сложив оружие, мило улыбаясь, он соглашался на капитуляцию, условия которой он пытался выторговать с невозмутимой терпимостью. Насколько сильно было в нем стремление оказывать влияние на окружающий его мир и людей, настолько же легко он сам поддавался чужому влиянию.
В этом сильном рецептивном таланте скрывалась способность к духовной приспособляемости, которая, несомненно, до известной степени объясняет тайну его блестящей карьеры. В то же время она проявилась и как опасная слабость. Способность к приспособлению означала и ненадежность. С почти женской чувствительностью уживалась капризность опереточной дцвы, уже неуверенной в собственном успехе. У Шелленберга не было ярко выраженного подлинно мужского характера. Было бы преувеличением назвать его сильной личностью».[233]
Умер Вальтер Шелленберг в Турине (Италия) 31 марта 1952 года.[234]
Двенадцатая серия
Эрнст Кальтенбруннер — австриец во главе РСХА
Кальтенбруннер спрашивает Штирлица:
— Штирлиц, вы женаты?
— Нет, мой генерал, это я просто так выгляжу.
«Эрнст Кальтенбруннер был великаном с тяжеловесными движениями. Выделялся он своим угловатым подбородком, бычьим затылком и коричневыми от курения пальцами. В день он выкуривал минимум сотню сигарет. Зубы у него были изъедены кариесом, что заставило Гиммлера приказать ему, в конце концов, сходить к зубному врачу. При разговоре угловатое лицо Кальтенбруннера оставалось совершенно бесстрастным. Но иногда он вдруг, совершенно неожиданно, ударял кулаком по столу».
Вот так описал своего начальника Вальтер Шелленберг. При этом он не скрывал, что у них были сложные взаимоотношения.[235]
Адольф Гитлер ценил честолюбивых соратников, для которых общественные интересы совпадали с личными. Именно к этой категории чиновников принадлежал Эрнст Кальтенбруннер, который формально руководил Главным управлением имперской безопасности (РСХА) с 30 января 1943 года. Дело в том, что опасавшийся конкуренции Генрих Гиммлер поручил Эрнсту Кальтенбруннеру руководить прежде всего разведывательной деятельностью РСХА, сохранив за собой непосредственное руководство гестапо и криминальной полицией. Это можно считать «уступкой» со стороны Генриха Гиммлера, который с мая 1942 года (убийство Рейнгарда Гейдриха) по январь 1943 года исполнял обязанности начальника РСХА.[236]
На пост «шефа полиции безопасности и службы безопасности» (так в документах Третьего рейха обозначалась должность начальника РСХА) рассматривались кандидатуры Генриха Мюллера (но он не пользовался популярностью среди старых нацистов — в партию его приняли по протекции Мартина Бормана в 1938 году — да и не было у него опыта разведывательной работы) и Вальтера Шелленберга (слишком молодой и очень умный — Генрих Гиммлер не хотел иметь такого заместителя). И тогда выбор пал на никому не известного в Германии австрийца Эрнста Кальтенбруннера, высшего фюрера СС и полиции в Вене.[237] Следует отметить, что с июня 1942 года этот человек фактически был постоянным заместителем исполняющего обязанности начальника РСХА Генриха Гиммлера на этом посту.[238]
Было у австрийца качество, которое очень устраивало руководство управлений РСХА Как однажды признался Феликс Керстен Вальтеру Шелленбергу: Эрнст Кальтенбруннер, видимо, «способен думать только в подпитии». Шеф РСХА действительно страдал алкоголизмом и к обеду обычно успевал употребить достаточно большое количество спиртного.
Снова обратимся к воспоминаниям Вальтера Шелленберга:
«Чем отчаяннее становилось наше положение, тем больше пил Кальтенбруннер. Иногда я встречал его уже утром, часов в одиннадцать, сидящим за своим письменным столом с мрачным и пустым взором. Потам он с пьяной веселостью запускал руку под стол и, достав оттуда бутылку шампанского или коньяка, наливал мне стакан. Обычно я отказывался, и лишь когда он протестовал слишком громко, я отхлебывал пару глотков».[239]
А если добавить к этому его низкий интеллектуальный уровень развития и слабую профессиональную подготовку, а также его невысокие качества как администратора, то все это позволяло Генриху Мюллеру (руководитель гестапо) и Артуру Небе (начальник криминальной полиции) вести самостоятельную политику руководимых ими управлений. В отличие от начальника, обоих сложно назвать фанатичными нацистами. Если о первом мы подробно рассказали выше, то о втором стоит лишь упомянуть, что он примкнул к оппозиции, готовящей покушение на фюрера.
