Людвиг Стомма - Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений
Они избивали индейцев палками и дубинками, давали им оплеухи, хлестали плетьми, пинали ногами, и те никогда не слышали от них более ласкового слова, чем «собаки»; и тогда, измученные непрерывными издевательствами и грубым обращением со стороны надсмотрщиков на рудниках и фермах и невыносимым изнурительным трудом безо всякого отдыха, и сознавая, что у них нет никакого иного будущего, кроме неминуемой смерти, уносившей одного за другим их соплеменников и товарищей, то есть испытывая адские муки обреченных на гибель людей, они стали убегать в леса и горы, пытаясь укрыться там, но в ответ на это испанцы учредили особую полицию, которая охотилась за беглыми и возвращала их обратно. А в городах и селениях, где жили испанцы, главный командор учредил должность, названную им «виситадор»[96], и назначал на нее самого уважаемого из местных дворян, который получал только за свой пост, в виде жалованья, сверх того числа индейцев, которое было ему дано при репартимьенто, еще сотню людей, работавших на него так же, как и остальные. Эти виситадоры были не кем иным, как самыми главными палачами и, будучи самыми знатными, отличались от остальных еще большей жестокостью. Им-то и доставляли альгвасилы[97] несчастных беглых индейцев, выловленных ими в лесах и горах; затем к виситадору являлся тот испанец, которому эти индейцы достались при репартимьенто (а он ведь должен был быть их благочестивым наставником), и, подобно прокурору, произносил обвинительную речь, утверждая, что данный индеец или индейцы — собака или собаки, которые не хотят ему служить, и что они — подлые лентяи, ежедневно сбегающие с работы, и требовал сурово их наказать. И тогда виситадор отдавал приказ привязать их к столбу и по праву знатнейшего брал в руки твердую как железный прут просмоленную морскую нагайку, которые на галерах называют «ангила», и с чудовищной жестокостью самолично наносил удары по обнаженному, худому, костлявому, изможденному голодом телу индейца до тех пор, пока из многих частей тела не начинала сочиться кровь, сопровождая избиение угрозами, что в случае, если он попытается сбежать еще раз, то будет забит насмерть, и оставлял индейца полумертвым. Мы собственными глазами неоднократно наблюдали подобные бесчеловечные расправы, и бог свидетель, что число преступлений, совершенных по отношению к этим кротким агнцам, было столь велико, что сколько бы о них ни рассказывать, все равно невозможно поведать даже о ничтожной их части. Что касается пятого, чего требовала королева, а именно чтобы работы, которые выполняют индейцы, были умеренными и т. д., то на деле эта работа заключалась в добыче золота, а она невероятно тяжела, и для того чтобы достать золото из недр земли, нужно быть железным человеком, ибо приходится перекапывать горы, тысячу раз поднимать землю вверх и опускать ее вниз, разбивать и дробить скалы, сдвигать тяжелые камни, а для того чтобы промыть землю, приходится таскать ее на спине к реке, и там мойщики все время стоят в воде с согнутой поясницей, и все тело их затекает и ноет, а самая тяжелая из всех работ начинается тогда, когда в рудник проникает вода и ее приходится выливать руками и специальными ковшами вверх, наружу; и наконец, чтобы представить себе и понять, что это за труд — добывать золото и серебро, следует вспомнить, что самое страшное после смертной казни наказание, которому язычники подвергали мучеников-христиан, заключалось в том, что их отправляли добывать металлы…
…Из сказанного видно, что природа уготовила золоту роль губителя занятых его добычей людей, и не удивительно, что они предпочитают умереть, лишь бы не заниматься этим делом, а поэтому все описанные нами бедствия и гибель индейцев, добывавших золото, ни у кого не могут вызвать сомнений; и было бы очень хорошо, если бы господу богу было угодно сделать так, чтобы этого больше не было, ибо, говоря по правде, все это происходило и сейчас происходит повсюду, где испанцы заставляют индейцев добывать золото.
Глава 14
Где излагаются содержавшиеся в письме королевы пятое и три последующих требования, которые не были выполнены главным командором, что привело к гибели индейцев
Сначала индейцы проводили на различных работах и рудниках шесть месяцев, а затем им приказали оставаться там в течение восьми месяцев, и стали называть этот срок «одна демора», после чего все добытое золото доставляли на переплавку, а когда она заканчивалась, отправляли королю причитающуюся ему часть, а остальное доставалось испанцам, которым по репартимьенто принадлежали добывшие это золото индейцы; следует, однако, сказать, что эти испанцы за многие годы не получали от этого золота ни единого кастельяно[98], так как все оно переходило в руки купцов и других кредиторов; так, в наказание за те мучения и тяготы, которым они подвергали индейцев, заставляя их добывать это злосчастное золото, бог лишал их всего, и ни один из этих испанцев никогда не разбогател. А пока шла переплавка, тем индейцам, у которых были семьи, разрешали отправиться на двое, трое или четверо суток в свои поселения. И можно легко себе представить, какую радость доставляло им посещение своего дома после восьмимесячного отсутствия, когда их жены и дети, если только они не брали их с собой на работы, оставались без всякой помощи и поддержки; и оказавшись вместе, мужья и жены принимались оплакивать свою несчастную судьбу. Какое утешение могли они найти дома, если им приходилось отправляться на поиски какой-нибудь еды и работать на своих участках, которые они находили в запустении, заросшими травой, и если у них не было никаких надежд на спасение, никакого выхода? Из тех, кто работал в 40, 50 и 80 лигах от родного дома, возвращались домой не более 10 из 100, а остальные до самой смерти оставались на рудниках и на других работах. Многие испанцы не испытывали никаких угрызений совести, заставляя индейцев работать в воскресные и праздничные дни, и единственное облегчение для них состояло в том, что в эти дни они не добывали золото, а выполняли другие работы, в которых не было недостатка, как то: строительство домов, починка соломенных крыш, заготовка дров и тысячи других дел, которыми их заставляли заниматься; а еда, которую им давали за столь тяжелый изнурительный труд, состояла из одного маниокового хлеба, хотя всем известно, что хлеб служит хорошим дополнением к мясу и другим продуктам, но без мяса, рыбы и остальных кушаний не может обеспечить человеку необходимого количества питательных веществ. Итак, индейцы питались маниоковым хлебом, а надсмотрщик каждую неделю забивал борова и съедал сам треть или еще больше, а из остальных двух третей ежедневно варили по куску на 30–40 индейцев, так что каждому доставалось по кусочку величиной с орех, и они размазывали его по хлебу или опускали в бульон и этим довольствовались; а когда надсмотрщик ел, я говорю чистую правду, индейцы забирались под стол, как делают собаки и кошки, и когда туда падала кость, хватали и сосали ее, а затем, пососав, толкли между двумя камнями и съедали все с маниоковым хлебом, так что от кости ничего не оставалось, причем этот кусочек свинины и свиные кости доставались только тем индейцам, которые добывали золото на рудниках; что же до тех женщин и мужчин, кто копал землю и занимался другими тяжелыми работами в поместьях, то с тех пор, как они попали к испанцам, они никогда в жизни не видели в глаза мяса и питались только маниоком и другими растениями. А на острове Куба были такие люди (я упоминаю о них сейчас, ибо когда буду говорить специально о Кубе, могу об этом забыть), которые из-за непомерной жадности не хотели давать вообще никакой еды работавшим на них индейцам и отправляли их на два-три дня на поля и в леса, дабы они наелись найденными на деревьях плодами, а затем заставляли их работать два-три следующих дня без всякой пищи, считая, что они должны быть сыты тем, что съели в предыдущие дни; и таким путем один из этих людей создал себе целое поместье, затратив на него лишь 500–600 золотых песо, или кастельяно, и это я слышал из его собственных уст, когда он при мне и других свидетелях выдавал это за свой хитроумный подвиг. Что касается шестого, чего требовала королева, а именно чтобы поденная плата соответствовала затратам труда индейцев и т. д., то главный командор приказал, чтобы им платили за всю их работу и за все услуги, которые они оказывали испанцам, и за все их страдания, описанные выше, и я не знаю, поверят ли мне, но я говорю истинную правду и категорически это утверждаю, так вот, он приказал платить им три бланки[99] а два дня, а на деле они не получали и этого, а на полбланки меньше, так как главный командор ежегодно приказывал выдавать каждому индейцу полпесо золотом, то есть 225 мараведи, и этой суммы могло хватить лишь на покупку какой-нибудь привезенной из Кастилии безделушки, которые индейцы называли «какона», средняя гласная долгая, что означает «награда». За эти 225 мараведи можно было купить гребень и зеркальце и ожерелье из зеленых или голубых бусинок; достоверно также и то, что в течение многих лет испанцы не выплачивали индейцам даже и эту сумму, и вообще они ничего не делали, чтобы облегчить их страдания, голод и бедствия; а их было столько, что сами индейцы перестали обращать на них внимание и их помыслы не шли дальше того, чтобы поесть и насытиться, так как они постоянно изнывали от голода и мечтали уйти из этой постылой жизни. Такова была награда и оплата, которую губернатор велел им выдавать за столь тяжелые труды и нанесенный им ущерб (а заключался он в гибели их тел и душ, не более и не менее): за два дня меньше чем три бланки; в дальнейшем, по прошествии многих лет, королю Фердинанду посоветовали увеличить плату, и он отдал приказ выплачивать индейцам одно песо золотом; но об этом, если того пожелает господь, я расскажу позднее, а было это не что иное, как насмешка. Что касается седьмого, чего требовала королева, а именно чтобы индейцы трудились и жили как свободные люди, каковыми они и являлись, и чтобы испанцы не наносили им никакого ущерба и обид, и чтобы они имели возможность заниматься своими делами, и отдыхать, и лечиться, и так далее, то я полагаю, что из изложенного выше достаточно ясно видно, что у них отняли какую бы то ни было свободу и обратили в самое жестокое, и свирепое, и ужасное рабство и неволю, которую никто не в состоянии себе представить, если только он не видел всего этого собственными глазами; индейцы не имели в своей жизни абсолютно никакой свободы, а ведь даже животные иногда пользуются свободой и вольготно пасутся в поле, тогда как наши испанцы не давали достойным сострадания индейцам возможности ни для этого, ни для чего-либо другого, превратив их в пожизненных рабов в полном смысле этого слова, так что они никогда не могли свободно располагать собой, а должны были ожидать, куда бросят их жестокие и алчные испанцы, и чувствовали себя даже не как подневольные люди, а как животные, которых хозяева держат связанными перед тем, как зарезать. А в тех редких случаях, когда индейцев отпускали на отдых, они заставали своих жен и детей полумертвыми или вовсе мертвыми и, как уже говорилось выше, не находили никакой еды, потому что некому было обрабатывать землю, и были вынуждены отправляться в поле или в леса собирать корни и съедобные травы, и там, на полях, они и умирали. А когда они заболевали, что случалось очень часто из-за тяжелых, длительных и непривычных для них работ, так как по своей натуре то были люди с хрупким здоровьем, то им не верили и безо всякого сострадания называли собаками и притворщиками, прикидывающимися, чтобы увильнуть от работы, и эти оскорбления сопровождались палочными ударами и пинками; когда же испанцы убеждались, что болезнь развивается и этих больных уже невозможно использовать на работе, они разрешали им уйти на свою землю, отстоявшую оттуда в 20, 30, 50 и 80 лигах, а на дорогу давали несколько чесночин и кусок маниокового хлеба. Грустные и изможденные, они уходили, и многие падали у первого же ручейка и умирали там; другие продолжали путь, и в конце концов лишь одиночкам из множества удавалось дойти до своей земли, и я сам не раз натыкался на трупы, лежащие на дорогах, и на людей, испускающих дух под деревьями, и на тех, кто в предсмертной тоске стонал «хочу есть!», и так соблюдался запрет наносить индейцам ущерб и обиды, и таковы были свобода и хорошее обращение, и христианская любовь к ближнему, которые испытали эти люди по приказу губернатора — главного командора. Что же касается восьмого, последнего, пункта в письме королевы доньи Изабеллы, в котором содержалось требование, чтобы индейцы общались с испанцами, дабы те наставляли их в вере и обращали в христианство, и в качестве средства для достижения этой цели указывалось, что касики должны назначить определенное количество людей, которые будут работать на испанцев, то следует сказать, что предложенные королевой меры проводились губернатором так, что не только не содействовали, а, наоборот, мешали обращению индейцев в христианство, оказались вредоносными и губительными для них и в конечном счете привели к истреблению индейцев, а каждому ясно, что на это главному командору не было и не могло быть дано никакого права, так как королева добивалась не истребления, а возвышения этих людей, и он обязан был считаться с ее волей и понимать, что если бы королева была жива и увидела, сколько зла причиняет этот приказ, она бы без сомнения осудила и отменила его. И можно только поражаться, что столь благоразумный дворянин, видя, что из года в год каждую демору, то есть каждые восемь месяцев, когда происходила переплавка золота, от этих работ умирала масса людей, не хотел признать, что порядки, установленные им в отношении индейцев, и его способы управления ими были страшнее смертоносной чумы и приводили к жестокому истреблению этих людей, и никогда даже не пытался отменить эти порядки и загладить свою вину, хотя он не мог не знать, что все его приказы и установления были гнусными и недостойными, а потому никак не могли быть оправданы ни перед Богом, ни перед королями. Не могли быть оправданы перед Богом потому, что эти установления, обрекшие на жестокое рабство, неволю и гибель разумных и свободных людей, глубоко противоречили божественным и естественным законам и были до крайности несправедливыми, а ведь он на опыте убеждался, что именно эти незаконные установления служили причиной гибели индейцев; не могли быть оправданы перед королями потому, что он, превысив свои полномочия, полностью пренебрег полученными указаниями и делал обратное тому, что повелела королева. А из тяжелого положения, в которое попадали сами испанцы из-за гибели индейцев, они пытались выйти следующим образом: видя, что индейское население постоянно сокращается из-за массовой смертности на рудниках и в имениях, и что с каждой деморой и каждым годом испанцы, получившие индейцев по репартимьенто, теряют половину или во всяком случае значительную часть своих индейцев, и что таким образом их число катастрофически уменьшается и скоро их вообще не останется, владельцы индейцев, не желавшие признаться в своих преступлениях, обращались к главному командору с настойчивыми просьбами произвести перепись всех оставшихся на острове индейцев и осуществить новое репартимьенто, в результате которого они получили бы новых рабов вместо умерших и таким образом у них стало бы столько же индейцев, сколько они имели после первого репартимьенто; и уступая их настояниям, главный командор каждые два-три года производил новое репартимьенто, но так как на всех испанцев индейцев не хватало, то их получали только самые знатные и пользующиеся особой благосклонностью губернатора, а многие, к которым он не был так милостив, не получали ничего. А так как вскоре после отправки этого письма королева, как уже было сказано, скончалась, то она ничего не узнала об этом жестоком истреблении индейцев…
