Михаил Петров - Адмирал Ушаков
- Тайно содеянное, тайно и судится. Найдем место, скрытое от глаз, посажу вас против себя, и вы увидите, на что способен задряхлевший иконописец.
- Что ж, посмотрим, - в тон ему ответил Ушаков.
Он обещал прийти к нему снова дня через два-три.
10
В Аксел Ушаков поехал на тройке и в адмиральском мундире. Так настоял Федор, говоривший, что адмиральские позолоты и богатая тройка произведут на помещика гораздо больше воздействия, чем всякие там слова...
Село Аксел было раза в два больше Алексеевки, но выглядело куда беднее. Домишки сплошь убогие, подслеповатые, крытые Бог знает чем - то ли соломой, то ли навозом. Кривая улочка вся была в рытвинах и мусоре. Боясь угодить в какую-нибудь яму и, не дай Бог, перевернуть коляску с хозяином, кучер вынужден был сойти на землю и повести коренную лошадь под уздцы.
На пути встретилась старуха, тащившая на спине вязанку хвороста.
- Где ваш барин живет? - спросил ее кучер.
- А там, родимый, там, - показала старуха головой в сторону ветлы, возвышавшейся вдали посредине улицы, - за прудом, родимый. Как за ветлу проедете, направо будет плотина, а за плотиной сразу вам барский дом будет.
Барский дом скрывался за высоким частоколом. Подъезжая к воротам усадьбы, Ушаков мог видеть только черепичную крышу да свисавшие над крышей ветви огромного дуба. На темниковщине дворяне обычно ставили дома свои на открытых местах, чтобы всем были видны их достоинства. Если заборы и ставились, то не перед фасадом, а позади дома для ограждения сада. В Акселе же саженным забором оберегался не только сад, но и сам барский дом вместе с примыкавшими к нему скотными дворами, амбарами и прочими хозяйственными постройками.
Ворота, сработанные из прочных сосновых досок, оказались запертыми.
- Эй, есть кто-нибудь? - крикнул кучер, осадив лошадей.
На его голос тотчас залаяли собаки. Но вот ворота чуть приоткрылись, и наружу высунулась лохматая голова:
- Чего надо?
Увидев Ушакова в его адмиральском обличии, голова отпрянула назад, и ворота распахнулись. Кучер направил тройку в глубь двора, кнутом отбиваясь от собак, кидавшихся со всех сторон.
Перед барским домом с вытоптанной чахлой травой сидел в плетеном кресле уже немолодой человек, по всему, сам барин, - в сюртуке и со шпагой на боку. Перед ним стояли на коленях три крестьянина, что-то вымаливая. Кроме этих крестьян, здесь находился еще лохматый привратник, открывший Ушакову ворота. Склонившись над барином, он что-то говорил ему. Наверное, докладывал о приезде незнакомого военного.
Ушаков стал слезать с тележки, но собаки рассвирепели еще больше: не обращая внимания на кучерский кнут, они яростно нападали, норовя ухватить за ногу.
- Цыц! - прикрикнул на собак привратник. Те присмирели, и Ушаков смог наконец сойти на землю. Но отходить от тележки он все же не стал, решил подождать, когда помещик кончит разговор с мужиками.
- Ладно, так и быть, не будем пороть вас сегодня, - слышал Ушаков его хрипловатый голос. - Прощаем по случаю приезда гостя. Но ужо смотрите!.. Запорем, ежели потраву допустите. И скотину вашу велим загнать, коль следить за нею не можете.
- Благодарствуем, кормилец наш!.. - загалдели мужики, все еще оставаясь на коленях. - Сами следить будем и другим накажем. Дай Бог здоровья да счастья тебе, кормилец наш!
- То-то же!
Барин выдержал строгость до конца. И виду не показал, что адмиральских позолот испугался. А что ему бояться? Он у себя сам полный хозяин, никто ему не указ, и пусть крестьяне это знают.
- Ступайте, - сделал он нетерпеливый жест. Мужики, крестясь, встали с колен и тихонько поплелись к воротам, словно побитые. Барин тоже поднялся и, все еще рисуясь, направился навстречу Ушакову. На землисто-сером лице его сквозило выражение вызывающей непокорности. "Хоть я и простой дворянин, а ни перед какими адмиралами угодничать не намерен", - говорил его вид.
Титов остановился в трех шагах от Ушакова, сощурив маленькие глазки, словно ему больно было смотреть на его ордена, сверкавшие в лучах солнца. Сказал нараспев:
- А мы вас, сударь, кажется, знаем. Ушаков?
- Угадали. Отставной адмирал.
- Знаем, знаем... И Алексеевку вашу знаем. Проезжали как-то. Не угодно ли к нам в трапезную? Для разговора с приятным гостем нет лучшего места, чем трапезная. Егор, - позвал он привратника, - беги к барыне - она в сарае грибы от баб принимает, - скажи, чтобы угощение на две персоны приготовили.
Трапезная, самая большая комната в доме с тремя окнами на площадь, была полна мух.
- Ишь ты, опять напустили! - огорченно сказал хозяин и приоткрыл дверь в боковую комнату: - Эй, кто там есть, вели собрать баб да мух из трапезной выгнать.
Сделав это распоряжение, он отстегнул шпагу и повесил ее на вешалку с сюртуком.
- Откуда она у вас?
- Как откуда? - удивился вопросу Титов. - Да будет вам известно, ваше превосходительство, что мы тоже отставные. С чином капитана со службы ушли. Еще при покойном императоре Павле.
- А шпага?
- Что шпага? Висит себе... Нацепляем ее, когда с мужиками идем разговаривать или экзекуции чинить. Когда шпага при нас, мужики смирнее становятся.
Пока дворовые девки, распахнув окна и вооружившись всяким тряпьем, гоняли мух, хозяин и его гость в ожидании стояли на крыльце.
- Вроде бы и холода близко, время мух прошло, а их все равно пропасть, - недоумевал Титов. - Отчего бы это, а?
Ушаков не отвечал. Он думал о шпаге, висевшей рядом с сюртуком, о хозяине, нашедшем для нее новое назначение. Было время, когда шпага служила ему оружием против неприятелей России, а теперь он пользовался ею для устрашения собственных крестьян. Видимо, прав был отец Филарет, назвавший его ничтожеством. Плохой человек. Такого, пожалуй, не уговорить, вряд ли пойдет на облегчение участи своих крестьян.
Наконец мухи были прогнаны, окна наглухо закрыты, и хозяин пригласил гостя к столу, куда уже успели принести домашнее смородиновое вино и холодную закуску.
Титов начал с того, что налил в стаканы вина, переставил закуску так, чтобы свежие огурцы, которые он считал, видимо, лучшим лакомством, были поближе к гостю. Ушаков ждал, что сейчас он будет произносить тост, но вместо тоста Титов неожиданно полюбопытствовал вкрадчиво:
- Дошло до нас, будто крепостным своим волю жалуете?
Странная привычка: он все время говорил о себе во множественном числе.
- Есть государев указ о вольных хлебопашцах, - сказал Ушаков. - Сему указу я следую. Кто из крестьян моих воли желает, тем отказа от меня нету.
Ушакову показалось, что при этих его словах Титов даже заскрежетал зубами. Сказал с вызовом:
- Худое сие дело, ваше превосходительство. Правда, - не без ехидства продолжал он, взявшись за стакан с вином, - мужиков у вас меньше, чем у меня зубов, а все ж пример, другим помещикам укор, крестьянам зацепка. Узнают о сем в других деревнях, недовольство вздуется.
- Зачем же до недовольства доводить? Сей указ все могут в дело взять.
- Читали мы тот указ, только мы не нашли там того, чтобы крестьян освободить. Да сего худого дела сам Господь Бог не допустит. Мыслимо ли воля! И государь сего не допустит. Государству Российскому надежнее, чтобы крестьяне оставались в прежнем своем бытии.
Ушаков чувствовал, что спорить с этим человеком совершенно бесполезно, и промолчал. Его молчание, однако, только воодушевило Титова, и он продолжал с еще большей горячностью:
- Разорение полное - вот что стоит за вашим словом "воля". Сами рассудите. Положим, дадим волю крестьянам своим, а куда им без земли? К другому помещику, а от того к третьему?.. Вот и будут метаться от одного к другому, а помещики уже не свезут на рынок столько хлеба, сколько сейчас вывозят. На казну лягут сплошные убытки, потому как убавится сбор податей.
- Я крестьян своих отпускаю с землей, потому как знаю, что иначе нельзя, - сказал Ушаков. - В святом Евангелии говорится: не будьте рабы человекам... Человек должен быть свободным.
- Как это свободным? - даже испугался Титов. - Позвольте, сударь, Евангелие мы тоже читаем, там ничего такого не сказано... Им только дай свободу - сразу же пьянствовать начнут да злодействовать.
Стаканы с вином все еще оставались нетронутыми. Ударившись в рассуждения о пользе крепостного бытия крестьян, Титов забыл об угощении. Он продолжал говорить. Но Ушаков его больше уже не слушал, ждал момента, чтобы можно было сказать ему о жалобе мужиков, попросить за них, этих несчастных людей. Наконец речь хозяина подошла к концу, и Ушаков решил, что наступило его время.
- Возможно, в чем-то вы и правы... Но я приехал не за тем, чтобы спорить. Я приехал просить за ваших крестьян.
Губы Титова скривились в усмешке:
- Жаловаться, что ли, ходили?
- Сделайте им облегчение. Непосильны им стали поборы...
Титов не дал ему продолжать, перебил резко:
- Вы, сударь, наших мужиков не знаете, они побогаче ваших, алексеевских, живут. А то, что берем у них столько, сколько воле нашей угодно, на то права имеем, права дворянина, дарованные нам Богом и государями российскими.
