Н Кальма - Заколдованная рубашка
- О боже! Что вы говорите?! - театрально воскликнул Мерлино. - Да это я должен благословить судьбу, которая привела вас ко мне, синьор тененте. Я только что стал жертвой насилия. Если бы не вы, меня, может быть, не было бы в живых! Только что ко мне ворвался какой-то деревенский парень, запер на замок вот эту дверь и сказал, что не выпустит меня отсюда! Не знаю, что он хотел со мной сделать и почему явился в мой дом. Я весь дрожу!
- А, вот и он! - сказал офицер, шагая прямо по белым следам к Александру. - Вот видишь, братец, что значит не уметь обращаться с красками! - съязвил он. - Ну, уж теперь-то я сам поведу тебя в тюрьму. Оказывается, ты бегаешь, как хорошая молодая лисица.
Александр ничего не ответил. Он спокойно вышел из своего угла и стал между солдатами. Он знал: письмо Гарибальди передано но адресу.
41. РОК СУДИЛ ИНАЧЕ
(Окончание записок Мечникова)
С утра бомбардировка обратилась в непрерывный рев пушек. Наша батарея отвечала довольно деятельно. Мой парапет увенчался тремя рядами мешков, и я торжественно отправился рапортовать об окончании моих работ. Когда работники были распущены, деятельный мой сподвижник дон Доменико подошел ко мне, произнес какую-то чувствительную речь и в заключение объявил, что он почитал бы себя вполне счастливым, если бы я дал ему на память записку о его геройских подвигах на пользу народного дела. Желая вполне обязать достойного абруцца, я пригласил его с собою в штаб-квартиру и написал официальную благодарность от имени начальника линии военных действий. Дон Доменико обрадовался, как ребенок, когда я вручил ему долгожданный лист.
Едва повечерело, мне отдано было приказание отправиться в домик, занимаемый французской ротой, и передать ее командиру некоторые распоряжения. Затем предстояло съездить еще раз в рекогносцировку, и наконец являлась возможность провести несколько дней в покое. Но рок судил иначе.
Двухэтажный дом, в котором помещалась французская компания, отстоял шагов двести от арки, вправо от большой дороги, среди местности, усеянной каштанами и фруктовыми деревьями.
В довольно большой, тускло освещенной комнате за столом сидело человек до двадцати солдат и офицеров. Они курили и пили и очень весело и шумно разговаривали между собою. Среди всеобщего движения мальчик лет шестнадцати невозмутимо сидел на одном конце стола, болтая ногами, и вслух читал по складам оборванный листок, вероятно, прошлогоднего неаполитанского журнала, выговаривая по-французски итальянские слова.
Меня приняли с таким радушием, что, едва-едва выпив стакана по три пуншу и коньяку и еще чего-то, я успел передать капитану сообщенные мне распоряжения. Пока там распоряжались о назначении пешего патруля, я вышел, чтобы взять свою лошадь и присоединиться к конному разъезду капитана Б. Командир Погам проводил меня до дверей.
- Знаете ли, - сказал он мне, - сегодня там, за проселком, один из моих зуавов наткнулся на бурбонских стрелков. Место здесь очень удобное для сюрпризов всякого рода.
Я нагнал капитана Б. у самой передовой баррикады и передал ему слова Погама. Мы долго блуждали по всем местам, где только могла пройти лошадь. Прокрадывались под самые неприятельские аванпосты. Б. обшарил все кусты на берегах. Заметно было особое движение, по нас несколько раз стреляли, но, по обыкновению, не попали. До стычек дело не доходило ни разу. Ночь была темная, подробно ничего нельзя было узнать, но по всему можно было заметить, что готовилось нападение. Во втором часу ночи мы отправились восвояси. Б. с большей частью людей шел по шоссе. Поручик граф Малаккори и я вели остальных, пробираясь целиною около дороги. Уже в виду арки нам с шоссе закричали остановиться и построить солдат в батальонный порядок. Несколько минут стояли мы, усердно прислушиваясь, и, насколько позволяла темнота ночи, следили за движениями шедших по шоссе. Вдруг выстрелы, шум, крик, и какие-то тени быстро задвигались по дороге. "По нашим стреляют! Вперед!" Мы поскакали и стали карабкаться по крутому подъему дороги. Линия была разорвана, и всякий лез сам по себе. В это время с дороги прямо на нас побежали в беспорядке бурбонские солдаты. Гусары били саблями пробегавших подле них и спешили выбраться на шоссе, чтоб соединиться с капитаном. Я был уже на половине возвышения, когда какая-то фигура, неизвестно откуда взявшаяся, повисла у меня на поводьях. "Во имя короля, сдавайтесь!" - закричал нападавший задыхающимся голосом. Сабли наши скрестились в воздухе. С минуту мы неистово колотили их одну о другую. Я не мог видеть своего противника: он был защищен шеей моей лошади, которую крепко держал за поводья. Между тем последние из нашего отряда мчались мимо меня. Один из них подоспел мне на выручку. Противник мой выпустил поводья и выступил несколько вперед, так, что очутился почти у моей левой ноги. Пока я успел выхватить револьвер, он выстрелил, и пуля прожужжала у самого моего уха. Мой выстрел был удачнее. Когда рассеялся дым, противника передо мною не было. Я пришпорил лошадь и выскочил на дорогу. Гусары толпились, не успев построиться. Впереди была свалка. Мимо нас с грохотом прокатила пушка, несколько всадников промчалось за ней. Им выстрелили вслед. Воспользовавшись очищенным ими местом, я подвинулся вперед. Поперек дороги стояла четверка лошадей с пушечным передком. На задней паре сидел солдат, другой готовился влезть на переднюю. Дюжий венгерец-вахмистр наскочил на него, повалил его сабельным ударом и сильною рукой поворотил лошадей к нашей батарее. Позади нас раздались выстрелы и послышался топот лошадей. Впереди по дороге видны были только наши гусары, начавшие строиться.
- Ну, с богом домой! Благо не с пустыми руками! - сказал Б.
И мы поскакали, таща за собой четверку с сидевшим на одной из лошадей бурбонским солдатом.
Погоня слышалась все ближе и ближе. Раздалось несколько выстрелов, но никто не был задет. Венгерцы оборачивались и выкрикивали насмешки или ругательства. Б. был слегка ранен, у меня было расцарапано левое бедро. Доехав до арки, где устроен был спуск, мы своротили к шоссе, к своим. Несчастный пленник, совершенно одуревший, был снят с лошади и передан в руки национальной гвардии.
* * *
Долго ли я спал, не знаю. Еще было темно, когда я услышал на улице страшное смятение, барабанный бой, крики: "К оружию!" Я не знал даже, слышу ли все это наяву или во сне. Меня почти силою стащили с постели. Надо мной стоял мой ординанца, испуганный, бледный. Солнце только что всходило, барабан трещал, бил тревогу. Отрывочные выстрелы раздавались ежеминутно.
- Что случилось? - спросил я, лениво потягиваясь, хотя вовсе не трудно было отгадать, в чем дело.
- Бурбонцы!.. - едва мог выговорить мой ординанца. - Едва рассвело... они привезли пушки и стреляют в наш парапет. Генерал уже приехал.
Я торопливо оделся, велел оседлать лошадь и вести ее на батарею, а сам отправился пешком туда же. На улицах все было пусто. Ставни везде закрыты. Все кофейные и лавки тоже. Трехцветные знамена бог весть куда попрятались. Из-под ворот некоторых домов выбегали запоздавшие солдаты и офицеры.
Я вышел на поле, и передо мной открылась живописная картина. На светло-голубом ясном небе вырисовывалась ярко освещенная розовым светом арка. Низ ее скрывался в белом дыму, в котором мелькали какие-то тени. Окрестность вся была покрыта густым белым дымом. Порою граната разрывалась в воздухе и усыпала землю огненными брызгами.
Картечь с визгом неслась по самому шоссе. Из соседней казармы выскочил батальон в красных рубашках и заряжая на ходу ружья, беглым шагом подвигался к арке. Полковник Порчелли на гнедом маленьком жеребце, в белом плаще и с саблею наголо, ехал перед солдатами и ободрял их.
- Кажется, тепленький будет сегодня денек, - сказал он, подъехав ко мне. - Вы должны быть особенно благодарны им за то, что они дали вам время устроить все это. Посмотрим ваши фортификационные способности! Ну, вперед, ребята! - продолжал он, обращаясь к солдатам, и поскакал, шутливо салютуя мне саблей.
Ближе к арке дорога становилась все опаснее. Ядра летали все чаще и чаще. Пули, как рой мух, жужжали в воздухе. Я сошел с поля и пошел узкою тропинкой, тянувшеюся вдоль него. На светлом фоне вырисовывалась сутуловатая фигура Мильбица в красной рубахе, без пояса и с саблею без портупеи в руке. Его седая бородка серебрилась и очки блестели, как алмазы. Он распоряжался у пушек. Наши шестифутовые пушчонки вели себя очень исправно. После каждых двух выстрелов их обливали водой и не переставали поддерживать огонь. Биксио прислал известить, что он атакован многочисленной колонной бурбонцев.
В нашу батарею ядра не попадали, но зато вся дорога по сторонам ее была усыпана картечью, и пули сыпались проливным дождем. По всему можно было заключить, что против нас батарея сильного калибра. Ветра не было, и дым стлался по земле, не давая разглядеть ничего впереди. Минутами видны были колонны королевских солдат, а несколько подалее виднелась и кавалерия. Штыки и сабли блестели на солнце. Становилось жарче и жарче, запах пороха и жженого масла не давал дышать свободно. Вонючий дым фитилей резал нос и горло. Мильбиц поминутно подбегал к амбразуре со своим биноклем. Несколько стрелков рассыпались между деревьями. При пушках не было порядочной прислуги, но подоспевшие офицеры управлялись прекрасно. После одного выстрела, направленного старым артиллеристом, неприятель не отвечал несколько минут. Дым постепенно рассеялся. Королевские колонны приметно поредели. Из окон хижины, где помещались французы, раздавались выстрелы. Командир Погам взобрался на крышу с биноклем и оттуда командовал. Мильбиц велел собирать охотников в штыки. Позвали трубача, но тот с трудом мог извлечь несколько нестройных звуков из своего инструмента: от жара или от страха у него пересохло в горле. Едва показалось наше знамя, неприятель отсалютовал ему страшным залпом. Во дворе за оградою построился батальон, и полковник Порчелли повел его на штыки. С криком "Savoia!" бросились они вперед. Несколько человек повалились тут же. Бомбардировка смолкла. В амбразуру ясно можно было видеть сильное движение между атакующими. Несколько минут раздавался гул ружейной перестрелки, но и тот скоро затих. Неприятель рассыпался между деревьями. Батальон наш возвращался из атаки, неся на штыках шапки бурбонских солдат и другие трофеи подобного рода. Впереди шли два бурбонских артиллериста: один гладко выстриженный, черный, без шапки; голова его была прорублена и все лицо залито кровью, он едва передвигал ноги. Другой, рыжий, с усами и бакенбардами, не был ранен. Он смотрел по сторонам с испугом и бессмысленно лепетал невнятные слова. Обоих вели под руки, и оба в этом очень нуждались, потому что и нераненый тоже едва держался на ногах - он был пьян мертвецки. За ними человек двенадцать тащили 16-фунтовое нарезное орудие, в которое была впряжена верховая лошадь. На батарее пленные были встречены торжественными свистками. Из храброго батальона недосчитались многих. Многие наскоро перевязывали свежие раны. Пушку не без труда втащили на шоссе позади батареи. Вся верхняя часть дула была изборождена картечью и забрызгана кровью: старый артиллерист целил метко.
