Вадим Кожинов - История Руси
Нельзя не сказать, что я более или менее подробно остановился на проблеме взаимоотношений русских и половцев отнюдь не только для уяснения этих отношений как таковых. Перед нами одно из бесчисленного множества проявлений евразийской сущности Руси - наиболее глубокой и наиболее масштабной основы ее исторического бытия, символом которой и стал с XV века ее герб - двуглавый орел (считается, что этот герб был попросту заимствован из Византии, так же существовавшей на грани Европы и Азии, однако есть основания полагать, что в Византии этот символ не обладают столь же центральным, главенствующим значением, как на Руси). "Евразийская" политика Руси ясно выразилась уже в XII веке в матримониальных (то есть брачных) союзах ее великих князей (о них уже упоминалось) - союзах, которые всегда имели прямое государственное значение. Так, если в XI веке Ярослав Мудрый выдал своих сыновей и дочерей за представителей различных европейских правящих династий, то его внук Владимир Мономах, женатый на дочери английского короля, обручил своего сына Мстислава с дочерью шведского короля, дочь Евфимию - с венгерским королем, а сыновей Юрия (Долгорукого) и Андрея - с дочерью половецкого хана Аепы и внучкой Тугорхана и, наконец, сына Ярополка - с осетинской княжной. Эти государственные браки нельзя рассматривать в "бытовом" аспекте; они с очевидностью запечатлели двойственный, "евразийский" характер исторического бытия Руси.
А вся история взаимоотношений русских и половцев, пришедших в южнорусские степи в середине XI века из глубин Азии (из Прииртышья), ясно свидетельствует о способности русских установить - при всех имевших место противоречиях - равноправные отношения с, казалось бы, совершенно не совместимым с ними, чуждым кочевым народом. Сама борьба русских князей с половецкими ханами - пусть нередко принимавшая острейшие формы - едва ли решительно отличалась от борьбы тех или иных враждующих русских князей между собой; многочисленные союзы князей с ханами во время борьбы с другими русскими же князьями говорят об этом со всей определенностью.
И современники, и позднейшие историки не раз безоговорочно осуждали подобные союзы. Но в таких приговорах едва ли выражалось понимание реального положения дел. И с особенной яркостью "недействительность" этих приговоров запечатлена в судьбе князя Игоря Святославича. В "Слове" он представлен как беззаветный герой противоборства с половцами, а в действительности он был, если угодно, другом Кончака до своего воспетого в "Слове" набега и стал его родственником после этого набега.
Итак, взаимоотношения русских и половцев никак нельзя трактовать в плане борьбы с некой непримиримо враждебной силой; половцы в конечном счете были частью Руси. Поэтому русско-половецкое противостояние никак не могло стать "предметом" и стимулом для создания русского героического эпоса (то есть былин) - не могло в особенности потому, что у половцев не было и намека на мощную и хорошо организованную государственность, которая явилась бы той силой, которая могла реально подчинить себе Русь. Половцы совершали грабительские походы на Русь, приносившие нередко очень тяжкий урон, но они, так сказать, даже и не ставили перед собой задачу "порабощения" Руси; в конечном счете это ясно и из самого "Слова о полку Игореве".
И, вопреки мнению многих литературоведов, "Слово" не являет собой (в отличие от былин) героический эпос. Конечно, оно так или иначе связано с традицией героического эпоса; но эта традиция существенно изменена или, вернее, претворена в принципиально иной жанровый феномен и с точки зрения типа, способа воплощения (об этом говорилось выше; так, элементы мифа стали здесь "средством" создания образа, а не его содержанием), и с точки зрения самого совершающегося в произведении действа. Это претворение глубоко раскрыто в кратком рассуждении М. М. Бахтина, которое начинается так:
"Слово о полку Игореве" в истории эпопеи (имеется в виду именно героический жанр.- В. К.). Процесс разложения эпопеи и создания новых эпических жанров... "Слово о полку Игореве" - это не песнь о победе, а песнь о поражении (как и "Песнь о Роланде"). Поэтому сюда входят существенные элементы хулы и посрамления... Для "Слова" характерно не только то, что это эпопея о поражении, но особенно и то, что герой не погибает (радикальное отличие от Роланда)46... Игорь... ничего не сделал и не погиб". Но вместе с тем Игорь, испытав посрамление и тем самым как бы, по словам М. М. Бахтина, "претерпев временную смерть (плен, "рабство"), возрождается снова"47.
И эта сердцевина содержания "Слова о полку Игореве" едва ли может быть понята в рамках героического эпоса. М. М. Бахтин (что необходимо подчеркнуть) определяет "Слово о полку Игореве" не только как результат "разложения" героического эпоса, но и как плод начавшегося "созидания" иного, нового жанра - жанра, который, по сути дела, предвосхищает - в очень отдаленной исторической перспективе - русский роман эпохи его расцвета роман, для коего в высшей степени характерно именно "посрамление" героя, его "смерть" ради подлинного "воскресения".
Об этом глубочайшем мотиве русского романа, в частности, говорил Достоевский, оценивая толстовскую "Анну Каренину":
"Явилась сцена смерти героини (потом она опять выздоровела) - и я понял всю существенную часть целей автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и вековечная жизненная правда и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми... Последние выросли в первых, а первые (Вронский) вдруг стали последними, потеряли весь ореол и унизились; но унизившись стали безмерно лучше, достойнее и истиннее, чем когда были первыми и высокими"48.
Суждение это вполне уместно отнести не только к романам Толстого, но и ко многим другим русским романам XIX века, включая, конечно, и романы самого Достоевского. Но художественная "тема", обрисованная здесь, так или иначе зарождалась в "Слове о полку Игореве", которое, помимо прочего, и по этой причине было столь родственно воспринято в XIX веке. И это, понятно, не "тема" героического эпоса, а прорыв в будущее, совершенный (что вполне естественно) на излете исторической эпохи - в последние десятилетия существования собственно Киевской Руси.
Чтобы глубже понять бахтинскую мысль о столь характерной для русского сознания (и, конечно, бытия) "временной смерти", после которой наступает возрождение, обратимся к одному очень выразительному человеческому документу - дневнику крупного историка Ю. В. Готье (1873-1943), который он вел во время революции.
20 июля 1917 года он записал: "Русский народ - народ-пораженец; оттого и возможно такое чудовищное явление, как наличность среди русских людей людей, страстно желающих конечного поражения России". Речь идет, понятно, о поражении в войне с Германией; Ю. В. Готье стремится увидеть в тогдашнем пораженчестве глубокий и всеобщий смысл: "Поражение всегда более занимало русских, чем победа и торжество: русскому всегда кого-нибудь жалко поэтому он предпочитает жалеть себя и любить свое горе, чем жалеть другого, причинив тому зло - эгоизм наизнанку. (Разрядка моя; естественно только поставить вопрос: действительно ли это "эгоизм" - пусть даже "изнаночный"? - В. К.). Наши летописи, "Слово о полку", песни про царя Ивана, сказания о Казани, о Смуте,- продолжает Ю. В. Готье,- воспевают и рассказывают преимущественно поражения... Доктрина непротивления злу формулированная Толстым - есть тоже радость горя, унижения, неудачи и поражения. Отсюда и современная доктрина "пораженчества"... Ведь одними германскими шпионами дела не объяснить: их семя, как и в вопросе чистой измены, пало на добрую почву. Это наша психология - полная противоположность психологии германского народа с его доктриной "Dеutschland (bеr аllеs"49 и культом силы и торжества; сеtеris раribus50 при столкновениях этих двух народов русский должен быть побежден"51.
И Ю. В. Готье делает следующий прогноз: "участь России, околевшего игуанодона или мамонта,- обращение в слабое и бедное государство, стоящее в экономической зависимости от других стран, вероятнее всего от Германии... Вынуты душа и сердце, разбиты все идеалы. Будущего России нет; мы без настоящего и без будущего. Жить остается только для того, чтобы кормить и хранить семью - больше нет ничего. Окончательное падение России как великой и единой державы вследствие причин не внешних, а внутренних, не прямо от врагов, а от своих собственных недостатков и пороков и от полной атрофии чувства отечества, родины, общей солидарности, чувства union sасr(e52 эпизод, имеющий мало аналогий во всемирной истории. Переживая его, к величайшему горю, стыду и унижению, я, образованный человек, имевший несчастье избрать своей ученой специальностью историю родной страны, чувствую себя обязанным записывать свои впечатления..." (с. 155).
Ю. В. Готье - русский французского происхождения; его прадед поселился в Москве при Екатерине II. Вместе с тем ясно видно: он стремится оценить Россию как бы со стороны, объективно. Однако это ему не удается... Привкус своего рода любования "поражением" - любования, которое он вроде бы хочет с негодованием отвергнуть,- присутствует в его размышлениях. И это особенно подтверждает обоснованность его пафоса.
