Шарль де Голль - Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946
Я не стал делать трагедии из послания Трумэна. Мне показалось более уместным добавить несколько капель масла для более гладкой работы механизма франко-американских отношений в условиях, когда англичане дали официально знать о своей готовности применить силу против французских войск в Сирии. Я ответил президенту, что «ни в приказах французского правительства, ни в приказах генерала Дойена не содержалось, естественно, намерения силой воспротивиться присутствию американцев в альпийской зоне, что в этой зоне находятся одновременно и американские и французские войска, которые, как и повсюду, живут в товарищеском согласии». Вопрос заключался не в сосуществовании французов и их союзников, а в «вытеснении французов союзниками с территории, которая была отвоевана нашими солдатами у немецких и итало-фашистских войск и где, к тому же, многие деревни заселены лицами французского происхождения». Я обратил внимание Гарри Трумэна на то, что «насильственное изгнание наших войск из этого района, совпадающее во времени с аналогичными действиями англичан по отношению к нам в Сирии, могло бы привести к серьезным изменениям в чувствах французского народа». Наконец, я написал, что, идя навстречу лично ему, Трумэну, «в той мере, в какой это для нас возможно, я посылаю к Александеру Жуэна, с тем чтобы они вдвоем попытались найти решение».
В конечном итоге проблема разрешилась так, что мы стали обладателями того, к чему стремились. Правда, в проекте соглашения, разработанном штабом Александера и генералом Карпантье, который представлял Жуэна, предусматривался поэтапный отвод наших войск к границе 1939. Но, за исключением положений, касающихся долины Аосты, которую мы решили за собой не оставлять, я отверг данный проект, согласившись лишь на доступ в спорные коммуны небольших союзнических отрядов при условии их полного невмешательства в административные дела. Что касалось итальянских войск, то я потребовал, чтобы они держались от данного района подальше. Следует сказать, что, пока шли переговоры, мы осуществляли политику свершившихся фактов. Кантоны Тенда и Брига успели избрать муниципальные власти, которые провозгласили о своем присоединении к Франции. В бывших итальянских анклавах у перевалов Малый Сен-Бернар, Изеран, Монсени, Мон-Женевр мы передали пастбища и леса близлежащим французским деревням. Население долины Аосты, с помощью посланных нами офицеров связи и созданной ими милиции, заявило устами своего Комитета освобождения об установлении режима местной автономии. Мы не стали настаивать лишь на Вентимилье, поскольку в настроении ее жителей, как нам показалось, не было единства. Стоит также отметить, что сразу же после поражения Черчилля на выборах в конце июля небольшая группа американских и английских солдат покинули спорные территории. 25 сентября, прибыв с визитом в Париж, Альчиде Де Гаспери[90], заменивший на посту министра иностранных дел Италии умершего графа Сфорцу, попросил меня уточнить наши условия будущего мирного договора. Я ответил ему то же, что до этого говорил итальянскому послу Сарагату[91]: мы хотим, чтобы за нами было юридически признано лишь то, чем мы владеем фактически. Де Гаспери хотя и не без вздоха, но заявил, что такие положения договора для Италии приемлемы и она без обиняков поставит под ним свою подпись. Так и произошло на деле.
В то время, как эти проблемы то обострялись, то сглаживались, играя роль отвлекающего маневра, на Ближнем Востоке разыгрались главные события. Уже давно националистический угар арабов и стремление англичан стать единовластными хозяевами в этом регионе легли в основу общей антифранцузской коалиции. До последнего времени наши недоброжелатели действовали с оглядкой. Теперь же всякие предосторожности были излишни, и они перешли в открытое совместное наступление.
Театром их действий была выбрана Сирия. После выборов 1943 президент Сирийской республики Шукри Куатли[92] и его сменяющие друг друга правительства стали предъявлять нам непомерные требования. Более того, в этой стране, страдающей от нестабильности и укоренившегося политиканства руководителей, правительство постоянно направляло против нас массовое недовольство населения. И это несмотря на то, что мы сами в 1941 предоставили Сирии независимость. Совсем недавно она была приглашена благодаря усилиям Франции на конференцию в Сан-Франциско в качестве суверенного государства. За последние четыре года мы постепенно передали ей принадлежавшие нам атрибуты власти в области административного управления, финансов, экономики, полиции, дипломатии. Но поскольку мы оставались страной, владевшей мандатом на эту территорию и, следовательно, несли ответственность за оборону и соблюдение там порядка, мы сохранили руководство сирийскими вооруженными силами и разместили в некоторых местах небольшие французские гарнизоны. Благодаря этому с 1941 Сирия не знала никаких беспорядков, в то время как в Египте, Палестине, Трансиордании и Ираке, где управляли англичане, происходили крупные волнения.
Но, несмотря ни на что, мы по-прежнему стремились наладить на прочной основе отношения с Сирией и Ливаном. Предвидя, что вскоре Организацией Объединенных Наций будет создана система международной безопасности, мы были готовы отказаться от мандата, который был получен нами от Лиги Наций, оставить за собой две военные базы, вывести с территории этих двух стран войска и предоставить право самостоятельно распоряжаться своими войсками правительствам Дамаска и Бейрута. Кроме того, договорами, заключенными с двумя странами, была бы определена помощь, которую мы могли бы им оказать, и оговорено соблюдение наших экономических и культурных интересов на их территории. Таков был план, который я наметил для себя с самого начала, который проводил в жизнь, невзирая ни на что, и который был, казалось, близок к осуществлению, чему могла воспротивиться лишь Англия. И своим грубым вмешательством она действительно встала на нашем пути.
Этого я ожидал. Среди национальных амбициозных устремлений, которые переплелись в мировом конфликте, были и британские. Речь, в частности, шла о планах Великобритании установить свое господство на Востоке. Сколько раз мне приходилось сталкиваться с этой неуемной страстью англичан, которая вот-вот могла перехлестнуть границы дозволенного! Случай представился с окончанием войны. Вторжение немцев и его последствия лишили изможденную Францию ее былой мощи. Что касается арабских стран, то в результате ловкой и дорогостоящей политики Британии многие их лидеры попали под британское влияние. Экономическая система, созданная Великобританией с помощью блокады и монополии на морские транспортные перевозки, позволила ей взять под свой контроль весь товарообмен, от которого зависело существование восточных стран, а 700 тыс. британских солдат и многочисленные эскадрильи самолетов обеспечили ей в этом регионе военное господство на суше и в воздухе. И, наконец, на конференции в Ялте Черчилль выторговал у Рузвельта и Сталина свободу действий в Дамаске и Бейруте.
Я не строил никаких иллюзий относительно средств, которыми мы располагали на случай взрыва. В Сирии и Ливане наши силы насчитывали всего 5 тыс. человек — пять сенегальских батальонов, кое-какие вспомогательные части и восемь самолетов. Кроме того, под французским началом находились так называемые «специальные войска» — 18 тыс. солдат и офицеров, набранных среди местных жителей. Этого было достаточно для поддержания, а в случае необходимости, и для восстановления порядка, так как население не проявляло по отношению к нам никакой враждебности. Но если этим малочисленным силам пришлось бы столкнуться с мятежами в различных частях обеих стран да к тому же отражать натиск британских войск, исход не вызвал бы никаких сомнений. Перед лицом этого очевидного факта я заранее определил нашу линию поведения. В случае чего, мы никоим образом не должны, если, конечно, не будем к этому вынуждены, вести борьбу на два фронта — против местных бунтовщиков и против англичан.
Стремясь избежать коллизий с союзниками, я, тем не менее, решительно отказывался поддаваться давлению. Такая позиция должна была, в конце концов, вынудить лондонское правительство к сделке. Но для этого я нуждался в поддержке собственной страны. Хотя я был твердо намерен — и это было для всех очевидно — не уступать никаким ультиматумам, шансы за то, что Великобритания не отважится на крайние меры, сохранялись, ибо ей все труднее было найти оправдания для своих чрезмерных амбиций и возможного разрыва с Францией. Я надеялся, что, если все же кризис разразится, общественное мнение станет на мою сторону. Со своей стороны, англичане, особенно Черчилль, рассчитывали, что опасения и корыстные интересы французских руководящих кругов заставят их обуздать де Голля, а возможно, и убрать с политической сцены. В сущности, я не мог ждать как от политиков и дипломатов, так и от прессы сколько-нибудь надежной поддержки, скорее надо было быть готовым к резкой критике.
